Принцип аллигатора - Андрей Михайлович Дышев Страница 17

Я дошел до конца коридора и остановился у торцевой двери. Тишина в школе царила мертвая. Я не помнил, чтобы мне еще когда-либо доводилось бродить в темноте по столь большому помещению. Уставшие от напряжения глаза видели то, чего в действительности не было: какие-то тени в конце коридора, движущиеся светлые пятна, силуэты застывших людей и животных.

Я не стал ломать глаза, пытаясь прочитать табличку на двери, рядом с которой стоял, и надавил на ручку. Дверь отворилась. Я зашел внутрь. Если в коридоре было просто темно, то здесь господствовал полный мрак. Похоже, в этой комнате отсутствовали окна. Я принялся шарить рукой по стене в поисках включателя, но тотчас задел какой-то металлический предмет, который с ужасным грохотом упал на пол.

Ничего страшного не произошло, но внутри моего тела всколыхнулась горячая волна. Вполголоса выругавшись, я опять провел рукой по стене и, наконец, нащупал кнопку выключателя.

Под потолком вспыхнула лампочка, показавшаяся мне ослепительной. Несколько секунд я не мог сделать ни шага и, прикрывая глаза ладонью, смотрел на лежащий у моих ног спортивный кубок в виде скрученного в трубку листа железа. Поднял его, дунул внутрь, и из кубка вылетело облачко пыли.

По всей видимости, это и была комната славы. Окон здесь, в самом деле, не было. Точнее, их закрывал длинный стенд с множеством старых фотографий и листов с мелким печатным текстом. Посреди комнаты, разделяя ее пополам, стоял стол, покрытый красной скатертью. На нем, под толстым стеклом, тоже были фотографии.

Я пошел вдоль стенда, рассматривая фотографии. Неоновые лампы гудели, как потревоженный улей. Я смотрел на мутные, расплывчатые лица. Они были худые, с ввалившимися щеками; щербатые улыбки напоминали мученический оскал. На одной из фотографий была изображена виселица, на которой, словно вяленая тарань, висели трупы в рваных одеждах. Особенно страшным мне показалось изможденное лицо небритого человека. Голый череп, выпирающие надбровные дуги, узкие губы и пронзительный взгляд больших круглых глаз. Казалось, человек с фотографии смотрел прямо на меня… Я поднял взгляд. Стенд венчала надпись: “Они боролись за Кажму”.

Под моей ногой скрипнули половицы, но в первое мгновение мне показалось, что этот звук издали дверные петли. Я обернулся и тотчас поймал себя на мысли, что мои нервы напряжены до предела, хотя никаких видимых причин для этого не было. Может, все дело в этой комнате без окон, залитой мертвецким неоновым светом, со стендами, оформленными в красно-черных тонах? Комната славы, в самом деле, здорово смахивала на ритуальный зал для прощания с усопшими.

Я мысленно пристыдил себя за малодушие и снова переключил внимание на стенд. Следующая витрина была посвящена жизни школы. Больше половины стенда занимали фотографии педагогического коллектива, наклеенные в строгом порядке. Возглавлял “иконостас” портрет зрело-возрастной женщины с подпухшими, глубоко посаженными глазами. У нее был высокий открытый лоб и почти полностью отсутствовали брови, что делало ее похожей на спящую сову. Женщина так сильно сжимала губы, что подбородок был покрыт сетью морщин, напоминая спущенный воздушный шарик. “Директор школы Крутасова Римма Федоровна”.

Признаться, я представлял директрису не такой. В моем воображении она была намного моложе, бойчее и хитрее, чем эта грубоватая, нервная, уставшая от бесконечной войны со школьниками нездоровая женщина. Впрочем, нет ничего хуже, чем предсказывать возможности людей по их внешним признакам. Разве история криминала не знает красавцев с внешностью голливудских героев, которые наводили ужас серийными убийствами, совершенными с особой жестокостью? И столь же просто назвать великих гуманистов и филантропов, у которых была мрачная и даже отталкивающая внешность…

Я отошел от стенда на шаг, склонил голову, глядя на портрет директрисы под другим ракурсом, и теперь мне показалось, что эта женщина выглядит не столько усталой, сколько озлобленной, жестокой и коварной, и в глубоко спрятанных глазах можно разглядеть бесовский огонь. Она могла организовать автокатастрофу на Мокром Перевале? А почему бы и нет? Какой-то наглый молодой человек, представившийся журналистом, стал катить бочку на ее школу, обвинять учителя физкультуры в аморальной связи с ученицей, угрожать уголовным кодексом и серьезными последствиями. Директриса сначала пыталась его образумить, потом – запугать, но на Лешку запугивание действует как особо сильный раздражитель. И он сгоряча наговорил лишнего, пообещал, что директора теперь уже точно снимут с работы, а физрука безоговорочно посадят. А что значит для этой немолодой женщины остаться в Кажме без работы? Это конец жизни. И она это прекрасно поняла, и ее привычка безраздельно властвовать вместе с ее волей, закаленной на поприще педагогики, подтолкнули ее на преступление. Возможно, не она лично вывела из строя двигатель “нивы”, кто-то сделал это за нее. Возможно, физрук. А директриса тем временем позаботилась о своем алиби (совещание в районо!), а на обратном пути на всякий случай осмотрела место происшествия. Она нашла там какой-то предмет, который мог бы кинуть на нее подозрение, и подобрала его.

Я долго не сводил глаз с портрета директрисы, стараясь запомнить ее лицо в мельчайших подробностях, чтобы в любой обстановке, будь то день или ночь, безошибочно узнать ее. В конце концов мой мозг пропитался ее образом настолько, что мне стало казаться, будто я знаю эту женщину с самого рождения, и все это время она делала мне мелкие и крупные гадости.

Опустив глаза, я пробежал взглядом по бесстрастным лицам учителей, отыскивая мою куклу, с которой я начал постигать обитателей Кажмы, и нашел ее без труда. Вот она, в первом ряду, крайняя слева. “Завуч, учитель химии Сомова Ольга Андреевна”. Ольга Андреевна, Оленька, Олюшка… М-да, назвать Олюшкой эту своенравную куклу язык не поворачивался. Хотя на фото она выглядела довольно привлекательной. Мелкие, но правильные черты лица, выразительные глаза, умело наложенный макияж, легкая, едва заметная улыбка. Этакая Кажмская Джоконда. Несмотря на наше короткое общение, Ольга Андреевна успела произвести впечатление умной женщины, которая хорошо знает себе цену и привычно выдерживает дистанцию в общении с незнакомым человеком. На фотографии она была такой же: ее спокойный и немного высокомерный взгляд, четкий рисунок волевых губ и едва заметная, чуть снисходительная улыбка красноречиво свидетельствовали о ее недоступности и избранности.

Ольга Андреевна мне понравилась намного больше, чем директриса, и я любовался ее портретом до тех пор, пока у меня не занемела шея.

Последняя фотография, которая привлекла мое внимание, в ряду педагогического коллектива оказалась на самом последнем