Михаил Нестеров - Умный выстрел Страница 18

— В Москве проживает предприниматель по имени Вадим Перевозчиков, имеет свой бизнес в Твери: владеет яхт-клубом. В настоящее время находится в следственном изоляторе. Нет ли связи между двумя этими людьми? — спросил я, но ответ, как мне казалось, был очевиден.

— Посмотрю в соцсетях. Обычно такие вещи не прячут, а если и прикрывают чем-то, найти их несложно.

Я бросил взгляд на подругу Проныры, занятую ногтями. Она обрабатывала пилкой свои ногти, а ныли мои зубы, как будто я точил их напильником. И под этот зубной скрежет я подумал: нет, мотив убийства Перевозчикова — не банальный отказ от протекции, за это обычно просто пускали по ветру, в крайнем случае ломали ноги. Убийство Перевозчикова носило заказной характер, и когда устраняют исполнителя, это всегда пахнет большими деньгами и крутым криминалом. Его убийство было громким, но про него в то время предпочитали говорить шепотом. Поэтому до наших дней докатилось лишь невнятное шипение.

— Есть, — без особого энтузиазма откликнулся Проныра. И этот натуральный душевный спад я понял так: я отнимаю у этой пары время, и мне пора домой. Видимо, я надолго погрузился в размышления, или Проныра задержался с поиском этой последней для меня информации.

— Игорь и Вадим Перевозчиковы — родные братья. Разница в возрасте — шестнадцать лет.

В 1996 году старшему было тридцать шесть, младшему — двадцать, подсчитал я. Последний достиг того возраста, чтобы первый посвятил его в свои дела и окунул в свои связи. Окунуть окунул, но не очень глубоко, можно сказать, макнул, иначе бы вместе с братом пытались стянуть матроса с палубы.

По сути дела, Вадим Перевозчиков повторил, правда, не до конца, путь старшего брата и подошел к этому как-то скрупулезно, как будто соблюдал ритуал или исполнял наказ брательника: «И когда стукнет тебе тридцать три года, возьми мой посох и ступай к реке великой, садись в ладью да плыви на тот берег, что вечно скрыт в тумане, отвоюй дебаркадер, мать его в душу, да управляй делами моими. И помни: кто посоха моего коснется, вовек не проснется».

Я кисло усмехнулся. И с этим выражением лица полез в карман за деньгами. Может быть, Проныра подумал, что мне было жаль расставаться с «баблом немереным», но тогда мы в какой-то мере были бы квиты: настроение за настроение, как зуб за зуб.

По телефону я связался с Надеждой Сергуниной, и она согласилась на встречу. «Я частное лицо. Вашего мужа убили, и вы думаете, что это очень плохо. На самом деле все гораздо хуже. Я решаю в частном порядке одну задачу, и если решу, то и вашу тоже».

И вот мы на Красной Пресне, сидим рядом на лавочке. Я опоздал на десять минут — проверяя, не притащила ли Сергунина за собой хвост. Площадь просматривалась со всех сторон, и в течение этих десяти минут не заметил ничего подозрительного.

Для начала я выразил ей свои сочувствия. Она посмотрела на меня подозрительно, и имела на то право. Легкий ветерок распушил мои длинные волосы, и мне пришлось пару раз убрать пряди с ушей. Была бы возможность, я бы разложил на лавочке бритвенные принадлежности и избавился бы от своей эспаньолки.

— Да, я несовершенен, — ответил я, проникнув в ее мысли. — Зато у меня есть один плюс: я не работал в органах, но у меня богатый опыт в области разведки. На один вопрос вы уже давали ответ следователю, теперь ответьте мне: где был ваш муж в тот день в одиннадцать вечера?

— Дома. Мы были вдвоем.

— Только вы можете предоставить ему алиби?

— Ну ему-то я уже ничего не смогу предоставить.

— На него могут повесить убийство, которого он не совершал.

— И вы в частном порядке хотите выяснить имя убийцы?

— Я собираю воедино детали одного большого преступления.

— Странные у вас методы. Но это не мое дело, верно?

— Расскажите, кто был ваш муж.

Пауза. Во время которой женщина прикурила тонкую сигарету.

— Ему было сорок пять. Когда-то он был членом преступной группировки.

— Рядовая должность?

— Обломать руки, ноги, вышибить мозги и деньги, — как бы походя объяснила она, и мне стало ясно, что она спокойно относилась к переломанным конечностям и вышибленным мозгам.

— Группировка распалась?

— Семь или восемь лет назад.

— Он отошел от дел?

— Можно и так сказать.

— А по-другому?

— Можно и по-другому: он работал по специальности — главный специалист по работе с населением в сервисно-управляющей компании.

Я кивнул: «Понимаю». И представил себе вышибалу в кожаном кресле. На все вопросы населения о росте тарифов ЖКХ он отвечает: «Сам работаю в убыток».

Задав ей еще несколько вопросов, я поблагодарил ее и пожелал удачи.

Но не успел сделать и пяти шагов — она окликнула меня. Я вернулся. Женщина мяла в руках носовой платок — как паршивая актриса в паршивом фильме под названием «Маленькое говно на большом экране». Я предположил, что она впервые использует платок по назначению.

— Не знаю почему, но я верю вам. Хочу верить, — быстро исправилась она, — может быть, потому, что больше некому. Я не могу довериться тем, кто сейчас называет себя полицейскими, — я слишком хорошо изучила их, поверьте. — Она взяла паузу. — В тот вечер ему кто-то позвонил. Кто именно, я не знаю. Звонок был на городской номер. Николай чертыхнулся. Взял ключи от машины и ушел. Вернулся за полночь. На следующий день ходил сам не свой, на вопрос: «Что случилось?» — отмахнулся: «Так, грохнули одного мента».

— Это означало, что он знал этого мента.

— Да, я тоже это так поняла.

— Дальше.

— В тот день… ну, когда он ушел и больше не вернулся — снова звонок. Он снова выругался. Опять схватил ключи и ушел. Похоже, звонил тот же человек. Этим звонком и выманили Николая из дома. Я вам помогла?

— Надеюсь, что да, — ответил я.

На следующий день, ровно в половине одиннадцатого, я вошел в кабинет Александры Сошиной, оставив в приемной коробку конфет для секретаря. Я был в том же прикиде, что и вчера, судья же раскрепостилась: розовые туфли с открытым носом, широкие джинсы и толстовка навыпуск — такая одежда то ли подчеркивала ее привлекательную полноту, то ли скрывала лишние килограммы. Если бы у меня было десять предложений, как стать стройной (и этот вариант одежды в том числе), я бы предложил Сошиной именно этот. В голове у меня родился термин «идеальная полнота». Некоторым для идеала нужно уморить себя голодом, судья же, сев на диету, утратила бы миловидность. Наконец-то я подобрал точное определение. Pretty, как говорят англичане. Pretty woman.

Рядом с образом судьи я пристроил свой. Получился кадр из пародии на фильм Клода Лелуша «Мужчина и женщина», а в авторском переводе, наверное, — «Мужик и баба».

— Чему вы улыбаетесь? — спросила судья, нахмурившись.

— Главное, чтобы это не вошло в привычку.

— Что — не вошло?

— Второй день подряд вы встречаете меня одним и тем же вопросом: чему я улыбаюсь.

— Вот и я о том же: вы всегда такой веселый?

— Только эти два дня.

— Вот на этом сроке давайте и остановимся. — Сошина демонстративно глянула на часы. — Куранты еще не пробили двенадцать. Какое у вас ко мне дело?

— Вы справедливая судья? — начал я издалека.

— Я отвечу так: когда моя строгая половина говорит: «Наказать», моя добрая половина уточняет: «Как строго наказать?»

— Значит, руководствуясь этим принципом, вы избрали для Вадима Перевозчикова содержание под стражей?

— Как меру пресечения — да.

— То есть вы понимаете, о ком идет речь.

— Разумеется. У меня хорошая память.

— Вы и дальше намерены оставить его под арестом?

— Хотите узнать мою позицию или мое мнение?

— Они отличаются?

— Мое мнение: такой, как вы, запихнет куда поглубже…

Я демонстративно огляделся:

— Здесь порно не снимают?

— Вам виднее, — тонко намекнула она на то, что ее дистанционно могут поставить в любую позу.

— Вы не ответили на вопрос: вы намерены оставить Перевозчикова под арестом?

— Если я скажу «да», это будет правильный ответ?

— Неправильный. Вы измените меру пресечения… на подписку о невыезде.

— Даже не домашний арест. О как!

На лице судьи можно было прочитать: «Все это незаконно, понимаете?» По сути дела, она противилась тому, что ею начали «деспотически распоряжаться».

— Пожалуйста, сделайте для нас следующее: свяжитесь с адвокатом Вадима Перевозчикова и порекомендуйте ему обратиться к вам с протестом на судебное решение.

Сошина вышла в приемную, оставив дверь в кабинет открытой. Она говорила с секретарем вполголоса, так что я услышал только обрывки фраз. Но из них мне стало понятно, что она затребовала протест, поданный адвокатом Перевозчикова.

— Он был подан вчера, — пояснила Сошина, вернувшись с бумагой от защиты. Она повернула его ко мне на секунду, так что я успел пробежать его глазами только по диагонали. — Я намерена рассмотреть его сегодня, — закончила она, — в двенадцать часов ровно.