Михаил Серегин - Пациент мафии Страница 18

На подходе к палате нас уже ловила дежурная медсестра – на лице ее была деловитая паника.

– Владимир Сергеевич! Иван Леонидович! – вскричала она. – Опять начинается!

Мы вбежали в палату. На мониторе царил хаос. Бледное ввалившееся лицо генерала было наполнено ужасом. Он задыхался. Глаза закатывались. Когда мы подскочили к постели больного, он уже был без сознания.

В следующую секунду мы уже накладывали электроды дефибриллятора на грудь больного. Кожа старика была неприятного воскового цвета, покрытая редкими седыми волосами, повыше правой ключицы белел старый звездообразный шрам. «Пуля, что ли? – механически подумал я. – Скорее всего. Бандитская пуля».

– Даю разряд! – сурово сказал Щербаков.

Тело генерала дернулось и замерло.

– Пошел ритм… – услышал я монотонный голос сестры. – Нет, повторно! Иван Леонидович!

– Семь тысяч! – предупредил Щербаков. – Даю разряд!

Электрический импульс пронзил трепещущую грудь старика. Я повернулся к монитору – на экране протянулась томительно длинная зеленая нить, наконец сменившаяся более или менее упорядоченными зубцами.

– Есть синусовый ритм! – недоверчиво процедил Щербаков. – Последний раз за три минуты шесть раз возникала фибрилляция… Посмотрим.

– Ледокаин вводим? – поинтересовался я.

– Что-то ледокаин тут не срабатывает, – сказал Щербаков. – Мне показалось, что от дифенилгидантоина эффект был… Давай попробуем. Тамара Константиновна! – окликнул он медсестру. – Готовьте вливание!

– И давайте гормоны подключим, одномоментно, – предложил я.

– Смотри, держится ритм! – удивленно заметил Щербаков. – Может, ты счастливый?

Насчет собственного счастья у меня были серьезные сомнения, но за недостатком времени я не стал их излагать. Вместо этого я углубился в изучение свежего анализа генеральской крови и даже не заметил, как за моей спиной выросла сухая фигура заведующего отделением.

– Ладыгин! – торжественно и неожиданно произнес он. – Отвлекитесь на минуту!

Я вздрогнул и с недоумением посмотрел на Степана Степановича. Обычно у него нет привычки вмешиваться в нашу работу, особенно если эта работа в самом, так сказать, разгаре.

– Ладыгин! Пройдите в мой кабинет, – категорически заявил Ланской. – Вас к телефону!

Его слова с трудом дошли до моего сознания – я уже полностью переключился на рабочую программу и даже не сразу сообразил, что такое телефон. Сообразив же, я страшно удивился – что могло заставить нашего сурового зава изменить своим неписаным законам и приглашать к телефону рядового сотрудника при исполнении им служебных обязанностей? На изможденном лице Степана Степановича ничего невозможно было прочесть, но его пылающий холодным огнем взгляд был непреклонен.

– Степен Степанович! – с досадой воскликнул я. – Не до телефона, честное слово! Пациент критический, вы же видите…

– Черт возьми! – зло прошептал Ланской, быстро оглядываясь по сторонам. – Что вы о себе воображаете, Владимир Сергеевич? Если я нахожу нужным пригласить вас к телефону, значит, дело безотлагательное! Пациент у него! Подумаешь, доктор Боткин! Полагаю, я смогу заменить вас на десять минут. Да вот и Иван Леонидович здесь…

Я не стал препираться и вышел из палаты – наверняка стряслась какая-то новая неприятность, иначе никак невозможно было объяснить поведение Ланского. Мне даже не хотелось гадать, что да почему.

В кабинете Степана Степановича обстановка была предельно аскетичной, как и положено самурайской обители, – стол с телефоном, книжный шкаф с угрюмыми корешками научных трудов и неизменная японская гравюра на стене. Гравюра изображала вкалывающих на рисовом поле крестьян и, видимо, как нельзя лучше настраивала хозяина кабинета на рабочий лад.

Я взял телефонную трубку и сказал:

– Ладыгин слушает!

– Это служба безопасности президента, – сухо и четко сообщил мужской голос. – С вами сейчас будет разговаривать Артем Николаевич…

Ага, подумал я, и у этого уже лопнуло терпение. Обдумывать свою речь уже не было времени, потому что в трубке что-то щелкнуло, и бархатный голос довольно приветливо произнес:

– Здравствуйте, Владимир Сергеевич! Как у вас дела?

Я пробормотал что-то в том смысле, что мои дела в несколько лучшем состоянии, чем дела моих пациентов, и Артем Николаевич в ответ на это негромко рассмеялся.

– Вы остроумный человек, Владимир Сергеевич! – одобрительно сказал он. – Надеюсь, что также и благоразумный… Прошу прощения, что отрываю вас от дел, но, откровенно говоря, не хватило терпения… Вы как будто мне еще не звонили?

– Не звонил, – честно ответил я. – Я потерял ваш телефон.

Моя откровенность обескуражила Артема Николаевича. Он секунд пятнадцать молчал, переваривая эту новость, а потом, видимо, решив, что какой может быть спрос с такого лопуха, осторожно поинтересовался:

– А вообще, в принципе, у вас есть что мне сообщить?

– Есть, – подтвердил я. – Нашел вам эту штуку.

– Отлично! – похвалил Артем Николаевич. – Вы не представляете, какой груз вы сняли с моей души! Ведь я как бы несу ответственность перед своим покойным товарищем… Когда мы сможем с вами встретиться?

– Вы можете подъехать к двум часам к больнице, – предложил я и довольно нахально прибавил: – Заодно домой бы меня подбросили…

Я на расстоянии увидел, как сморщилось холеное лицо Артема Николаевича. Но он ничем не выдал своего раздражения.

– Договорились, – просто сказал он. – В два я буду… Кстати, Владимир Сергеевич, очень вас прошу быть аккуратнее – вы все время что-нибудь теряете. Не хотелось бы начинать все сначала, понимаете?

– Я постараюсь, – скромно ответил я.

– Тогда до встречи! – сказал Артем Николаевич и повесил трубку.

Я тоже опустил трубку на рычаг и машинально нащупал сквозь ткань халата выпуклость упаковки от валидола. Слава богу, она была на месте. Пожалуй, я предпочел бы отдать ее, если уж на то пошло, следственным органам, но обстоятельства складывались иначе. В конце концов, эта пленка была в некотором смысле собственностью Артема Николаевича, наследством, так сказать. Но у меня возникали серьезные сомнения в том, что служба безопасности будет заниматься поисками вдовы покойного. Хотя, наверное, у них есть какие-то связи с прокуратурой.

Я с завистью посмотрел на японских земледельцев. Возделывать свою делянку и не знать других забот – заманчивый жребий!

Мы еще успели обменяться с Ланским парой слов.

– Ладыгин! Я работаю здесь двадцать лет, – с непонятной интонацией сказал Степан Степанович – Но мне ни разу не звонили из Кремля. Вы меня понимаете?

– Вполне, – ответил я. – Но вынужден на всякий случай предупредить – в два часа я уйду – как штык. За мной из Кремля заедут.

– Зачем вы мне это говорите? – подозрительно спросил Степан Степанович, сверля меня глазами.

– На всякий случай, – пояснил я. – Вдруг сменщик заболеет или что… В два часа я должен быть однозначно свободен.

– Я обязательно это учту, – со зловещей любезностью сказал Ланской. – У вас есть еще какое-нибудь пожелание?

– Больше никаких, – вежливо ответил я, физически ощущая, как рушится моя безупречная репутация – трещит по всем швам.

– Тогда идите работайте! – распорядился Степан Степанович, сурово сжимая губы.

И я пошел работать. В моем положении это было наилучшим выходом. Состояние генерала продолжало оставаться критическим – он балансировал между жизнью и смертью, и мы возились с ним, буквально обливаясь потом. Думать о собственных неприятностях просто не было времени.

Честно говоря, я полагал, что наши старания напрасны и Андрею Тимофеевичу уже не суждено выкарабкаться. Свалившиеся на него осложнения в его возрасте непременно должны были кончиться фатально. Но, видимо, была в этом старике какая-то сверхъестественная сила, заставлявшая его держаться.

После массивной терапии и множественных дефибрилляций, которым мы уже потеряли счет, костлявая отступила. Теперь, образно говоря, она стояла не за плечами старика, а отошла в угол палаты, откуда недвусмысленно посверкивала косой. Но, по крайней мере, мы смогли перевести дух, а генерал – немного отдохнуть…

– Говорят, с твоим пациентом большой переполох вышел? – осторожно поинтересовался Щербаков. – Ну, с тем, которого подстрелили… Говорят, прокуратура с самим главным имела беседу… Заключение судмедэксперта… Тебя главный не вызывал к себе?

Я поежился. Только этого еще не хватало! Главный врач Дубровский Петр Александрович, профессор и член-корреспондент, был у нас чем-то вроде бога – недоступным и непостижимым небожителем, имеющим за пазухой набор смертельных молний для провинившихся смертных. Среди рядовых врачей только немногие удостаивались личной беседы с Дубровским и, как правило, помалкивали о ее содержании, храня загадочность и многозначительность, от которых по шкуре непосвященных бегали мурашки.