Сергей Зверев - Закрытая информация Страница 18

А в небольших мастерских трудяги-рабочие кроили по шаблону цинковые листы – будущую тару для «двухсотого» груза.

Девяносто четвертый, относительно спокойный год, был на исходе…

Группу Дмитрия уничтожили через два дня после прибытия в заданный квадрат.

На спуске, когда перевал остался за спиной разведчиков, они попали в засаду. Иорданец Халид не напрасно тратил время в тренировочных лагерях организации «Черных шакалов».

Ловушка была расставлена мастерски: все господствующие высоты занимали снайперы, струны мин-растяжек почти непрерывной линией тянулись вдоль узкой черной тропы, оставляя открытой сторону, где была пропасть с бурлящим горным ручьем внизу.

В том, что огонь снайперов координирует иностранец, сомнения не было. Гортанные команды, эхом прокатывающиеся среди скал и исчезающие в ущельях, отдавались на арабском языке.

Тявкали снайперские винтовки системы Драгунского, глухо такали «АКС», поливая свинцом группу спецназовцев. Противник, засевший на заранее подготовленных позициях, расстреливал парней Рогожина в упор, и командир разведчиков ничего не мог сделать.

Это была бойня…

Их единственным союзником оставалась ночь, и Рогожин благодарил бога, что спускаться с перевала они начали именно в это время суток. Днем группу перебили бы, как куропаток.

Тогда, под огнем, Дмитрий жаждал только одного – сойтись в рукопашной, выпустить кровь из недосягаемого врага, засевшего среди скал, почувствовать рукой, сжимающей нож, дрожь агонизирующего тела противника.

Трое спецназовцев под прикрытием ночи сумели прорваться сквозь огненную стену. Огрызаясь короткими очередями из бесшумных автоматов – новинки тульских оружейников, воспользовавшись сгустившимся предутренним туманом, белыми клочьями опустившимся на перевал, они ускользнули от смерти.

Четвертым был Рогожин.

Парни на плечах вынесли раненого командира в долину, где вызванная по рации «вертушка» подобрала разведчиков группы Святого.

Перед отправкой на лечение в Москву Рогожину стала известна страшная правда, которая много позже просочится на страницы газет. Группы, засланные в Чечню перед декабрьским штурмом Грозного, повторили судьбу его отряда.

Спецназовцев немедленно блокировали боевики генерала Дудаева и вырезали до последнего человека.

– Б…ди! – кричал Рогожин в лицо полковнику разведуправления, навестившему его в моздокском госпитале. – Это должна была быть секретная операция, а нас ждали на перевале! Вас, сволочей, всем стадом в трибунал гнать надо за предательство! Нет! К выгребной яме и пулю между глаз без суда и следствия! Что на деньги, полученные от Дудаева, купишь? Домишко под Москвой?! А может, с семейством в круиз средиземноморский на белом пароходе поплывешь?..

Раздавленный полковник, молча проглотивший все упреки, сказал тогда Рогожину:

– Нас, майор, оптом продали. Всех сразу! Как баранов на живодерню!

Глава 2

Капли таявших сосулек барабанили по жести отлива.

– Музыка весны! – Майор Василенко распределил по полкам принесенную женой снедь. – Тэк-с, варенье – к чаю, шоколад подарим сестричкам, апельсины… Дима, съешь апельсин?

Он бросил апельсин читающему журнал Рогожину. Не отрывая глаз от страниц, Дмитрий точным движением поймал его.

– Ловко! – восхитился Василенко. – Чувствуется выучка. Пора, Димыч, к выписке готовиться. Нечего бока пролеживать.

– Я, Никодимыч, обленился… – Рогожин перевернул страницу.

Глянцевый разворот был заполнен фотографиями последних боевых действий в Грозном: обмотанные бинтами дети со смертельным испугом в глазах, обуглившиеся трупы солдат, подбитая бронетехника среди руин домов.

Дмитрий захлопнул журнал, сунул его под подушку.

– Ты что от меня прячешь? – Прищурившись, майор-десантник через плечо взглянул на Рогожина.

– Порнографию.

Рогожин не хотел показывать соседу военные снимки. Майор и так бредил по ночам, то бросая свой батальон в атаку, то требуя прикрытия с воздуха от какого-то «сто первого».

– Свистишь, Дима! Я этот номер «Огонька» смотрел. Там на развороте чеченка в голом поле перед танком стоит, подняв руки к небу. Нехорошо старших обманывать! – Василенко пребывал в благодушном настроении.

К нему в госпиталь приходила дочь – худенькое белобрысое существо с торчащими косичками. Майор в ней души не чаял.

– Мы с тобой в одинаковом звании, – шутливо парировал Рогожин.

– Да, но по возрасту я старше. – Майор завершил раскладку продуктов и принялся сортировать свежую прессу, доставленную женой. – Тьфу, просил «Красную звезду» не покупать, – он отправил непонравившуюся газету в тумбочку. – Потом, ты – одинокий волк, не оставивший после себя потомства.

– Что из сего обстоятельства вытекает?

– В Древней Спарте, – решил блеснуть эрудицией Василенко, – закоренелых холостяков не допускали на собрания, где обсуждались государственные проблемы. Перед боем их ставили в первые ряды фаланги прикрывать отцов семейств и молодых воинов.

– Разумно, – согласился с логикой древних спартанцев, самых свирепых воинов в истории человечества, Дмитрий.

Перочинным ножом он срезал кожуру апельсина, стараясь снять ее целиком, спиралью.

– Да ты, Димка, бык здоровущий! Настругаешь еще киндеров. – Василенко обмяк, массируя грудь в области сердца.

– Жмет? – Дмитрий встал с кровати и подошел к майору.

– Погода меняется. У тебя рана не ноет?

– Вроде нет, – ответил Рогожин, вглядываясь в лицо друга.

За время, проведенное с комбатом, он успел прикипеть душой к этому прямому, бесхитростному человеку, опаленному пламенем идиотской войны, развязанной неизвестно кем ради достижения непонятных целей.

Внезапно пересохшие губы Василенко побелели, и их уголки опустились вниз. Он жалобно посмотрел на Рогожина.

– Дышать трудно. Словно камень на грудь свалился! – Майор виновато моргнул, точно стыдясь своей слабости.

Такие приступы периодически терзали его. Майор скрывал от жены и лечащих врачей сердечный недуг, но Рогожину признался – главнейшая мышца его организма стала давать сбои.

– Отпустит! – Он слабо улыбнулся обеспокоенному Рогожину.

– Пожалуй, я схожу к дежурной сестре.

– Ложись, Димка! Мне бы курнуть!

Заядлый курильщик, Василенко за день обращал в пепел две пачки крепчайших сигарет без фильтра и страшно мучился в госпитале, не добирая ежедневной дозы никотина.

Лежа на растяжках в палате, он каким-то особым чувством узнавал, у кого можно стрельнуть пару сигарет, кому в передаче доставили несколько блоков вожделенного зелья.

Рогожин подозревал, что эту информацию поставляет другой член братства курильщиков, тихий капитан-связист с пожелтевшими от никотина ногтями. Капитан имел привычку робко стучать в дверь палаты. Затем в приоткрытую щель просовывалась лошадиная голова – у капитана был вытянутый массивный череп. Щерясь зубами, похожими на вылущенные из початка зерна кукурузы, он дрожащим от волнения голосом сообщал:

– Туалет задымлен, хоть топор подвешивай!

У капитана были повреждены горло и легкие. Он отстреливался, сидя в горящем административном здании. Ядовитые пары тлеющей пластиковой обшивки множества канцелярских столов и плавящегося линолеума, образовав удушливую смесь, словно наждаком прошлись по дыхательной системе капитана, придавленного обломком обрушившейся стены.

Рогожин гонял его:

– Скройся, медленный самоубийца. Туберкулезник несчастный!

Капитан стучал костылем, надсадно кашлял, сплевывая в платок мокроту, и, заговорщицки подмигивая, исчезал…

– Нет, брат! – Рогожину не нравился зеленоватый цвет лица майора. – Сбегаю я все-таки к сестре. Пусть послушает мотор, давление померяет.

– Курнуть бы! – продолжал вздыхать Василенко. Он показал мизинец: – Вот такусенький бычок! Дима, сходи к капитану. У него заначка есть. Сними дужку задней спинки кровати, в правой трубке бычок лежит.

– Я, Никодимыч, мамане этого мудака завтра же о складе доложу, – пообещал Рогожин.

К капитану наведывалась сухонькая крикливая старушенция-мать, нещадно ругавшая сына за пристрастие к табаку, губившему остатки его здоровья.

– Не вздумай! – молитвенно сложил ладони Василенко. – Она завотделением на меня пожалуется и сама по шее надает! Успела пронюхать, что я с ее сынком скооперировался сигареты стрелять.

Зеленоватая бледность не сходила с лица майора.

Рогожин набросил на плечи спортивную куртку, заправил вылезшую майку в штаны, ладонью пригладил волосы и, не обращая внимания на призывы друга, вышел в коридор.

Стол дежурной сестры находился у входа в отделение. Освещенный лампой под абажуром, он был точно островок, затерявшийся в коридорном полумраке. Заставленный коробочками с лекарствами, заваленный папками, листками направлений на анализы, стол выглядел неприступным бастионом военной медицины, приготовившимся к осаде.