Андрей Воронин - Марафон со смертью Страница 2

— Спасибо, конечно… — теперь уже пришел черед Самойленко смутиться и опустить глаза. И хоть он уже привык к похвалам и благосклонным отзывам коллег, привык к поощрительным замечаниям шефа — работа в последнее время давала ему право профессионально гордиться собой, — но вот такие читательские признания все еще волновали его, заставляя сердце приятно вздрагивать и учащенно биться. — Да вы садитесь, пожалуйста, сюда, на этот стул, раздевайтесь…

— Спасибо, — старушка, не снимая и не расстегивая пальто, устроилась напротив. — Я хотела бы кое-что рассказать, если, конечно, у вас есть время меня выслушать.

— Да-да, пожалуйста, — Николай еще раз взглянул на монитор, убеждаясь, что глупая игрушка, недостойная внимания столь крутого репортера, выключена. Положив перед собой на стол несколько листов чистой бумаги и вооружившись ручкой, он придал лицу выражение максимального интереса и доброжелательности. — Итак, я вас внимательно слушаю.

— Меня зовут Пелагея Брониславовна. Фамилия моя Кашицкая. Проживаю на улице маршала Жукова, дом семьдесят девять, корпус «А», квартира тридцать четыре…

— Квартира тридцать четыре, — не зная толком, зачем он это делает, Николай старательно все записал, подчеркнув жирной линией. — Так.

— У меня была сестра, Варвара…

— Имена у вас с сестрой старинные, красивые, сейчас такие не часто встретишь.

— Да, старинные. Мы ведь из староверов. Отец, Бронислав Карпович Кашицкий, царство ему небесное, — привычно перекрестилась женщина, — по традиции дочек назвал.

Коля согласно кивнул:

— Вы, Пелагея Брониславовна, начинали что-то рассказывать о своей сестре.

— Да-да, конечно! Варвара была младше меня на пятнадцать лет, и так уж получилось, что я с самого детства была для нее не просто старшей сестрой, не просто старшей подругой, а… — на мгновение задумалась женщина, подыскивая нужное слово, — почти матерью, что ли. Особенно после того, как сначала умерла наша мама, а затем и папа. Я в то время работала учительницей в школе, в младших классах, и мне было уже тридцать, когда умер отец. А Варвара только-только отметила свое пятнадцатилетие.

Она прервала рассказ, будто вспоминая то время, и Самойленко воспользовался паузой, чтобы получше разглядеть посетительницу.

Теперь он увидел, что явно поторопился назвать ее про себя «старушкой». Женщине было не больше пятидесяти пяти — но жизнь не пощадила ее, оставила на ее внешнем облике свой отчетливый след.

Чувствовалось, что в какой-то момент Пелагея Бpoниславовна просто перестала следить за собой, скорее всего поставила что-то в своем существовании выше внешнего вида, собственного благополучия, личных интересов.

Грузная расплывшаяся фигура, натруженные, совсем не «учительские» руки, полное морщинистое лицо, седые волосы, собранные на затылке в какой-то нелепый пучок. Да и одежда ее, не молодила, а превращала в старушку.

Вот только глаза ее все еще оставались молодыми, живыми. Серые, умные, добрые и строгие одновременно — такие глаза бывают только у старых, умудренных опытом учителей. И тем более странно было видеть, как в глубине этих невозмутимо спокойных глаз прячется какая-то затаенная боль.

Николай вдруг почувствовал смутную тревогу, но тут же в нем проснулся азарт — это предчувствие настоящего, стоящего материала для сенсационной, сильной, по-журналистскому выражению, статьи его никогда прежде не обманывало.

— Словом, — продолжала между тем Пелагея Брониславовна, — я заменила Варе мать. Собственно говоря, мы с ней никогда не отличались особой общительностью, и личная жизнь каждой из нас не складывалась долго. Жить вдвоем нам, одиноким женщинам, было не в тягость.

— Конечно, — зачем-то подтвердил Николай, но устыдился своей неуместной реплики и покраснел.

Пелагея Брониславовна этого не заметила: она будто бы заново переживала свою жизнь.

— Прошло много лет, и однажды Варваре повезло, как может повезти действительно лишь однажды, — она встретила человека и полюбила его. Ей было чуть за тридцать в то время… Я вас не слишком отвлекаю?

— Нет-нет, продолжайте!

— Вскоре они поженились. Василий был отличным парнем — непьющим, хозяйственным, мастеровитым, очень, если так можно выразиться, домашним. И Варя почувствовала себя за ним, как за каменной стеной. Они даже решились — в их-то возрасте! — завести ребенка. Представляете?

— Да, пожалуй, — немного неуверенно протянул Самойленко, растерянно кивнув Его собственная личная жизнь к тому моменту имела довольно смутные перспективы да и опыта семейной жизни, можно сказать, никакого, поэтому реакция его на вопрос Пелагеи Брониславовны была неопределенной.

— Вскоре у Вари и Василия родился мальчик, Виталиком назвали. Очень смышленый, симпатичный. Мы все в нем души не чаяли.

Пелагея Брониславовна вдруг всхлипнула, вынула из потертой сумки-портфеля аккуратненький вылинявший от многократных стирок платочек и по-бабьи приложила его к глазам. Самойленко потянулся за графином с водой, но женщина, взяв себя в руки, жестом остановила его.

— Это случилось полгода назад. У Василия была машина, старенький «Москвич», и они с Варей на выходные любили ездить к морю, на дикую, как они выражались, природу, куда-нибудь подальше от людских глаз. Побродить по берегу, послушать шелест волн, побыть наедине. Они довольно поздно нашли свое счастье (извините за банальное выражение!), и теперь словно наверстывали упущенное… Вы простите меня, Николай, что я так издалека начала свой рассказ. Я просто очень хочу, чтобы вы меня как можно лучше поняли.

— Конечно, Пелагея Брониславовна, я даже рад этому. Ведь действительно — чем больше буду знать, тем лучше. Продолжайте, я вас слушаю, — отозвался Николай.

— В ту проклятую субботу Виталик, которому, кстати, вот-вот должно было исполниться пять лет, был слегка простужен, и родители решили от греха подальше не брать его с собой. Они оставили мальчика у меня, ведь я заменяла ему бабушку… А он мне, — она снова всхлипнула, с трудом договорив начатую фразу до конца, — а он мне был… как сынок…

— Пелагея Брониславовна, может, все-таки налить воды? — Николай плеснул из графина в стакан и протянул его женщине, стараясь хоть как-нибудь ее успокоить, но та лишь отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо… В общем, в ту субботу Варвара с Василием попали в аварию. Лобовое столкновение «Москвича» с «МАЗом». Шофер грузовика был пьян, не справился с управлением. Это мне уже потом на суде объяснили. Варвара и Василий погибли, на месте…

Посетительница низко опустила голову, пряча от журналиста лицо, и Коля нервно, с какой-то тайной надеждой взглянул на закрытую дверь своего кабинета: хоть и давно он в журналистике, хоть и пропитался уже цинизмом и равнодушием, по крайней мере их внешними проявлениями, но слезы женщин, особенно пожилых, до сих пор не оставляли его спокойным. И теперь он был бы рад любой помощи, лишь бы утешить Пелагею Брониславовну. Но, как назло, дверь его кабинета, обычно распахивающаяся чуть ли не поминутно, на этот раз даже не приоткрылась.

Однако Пелагея Брониславовна, видимо, на самом деле была сильной женщиной, многое повидавшей, многое пережившей и умеющей держать себя в руках. Через мгновение она справилась со своей слабостью и вновь заговорила:

— Виталик, естественно, остался у меня. Пенсию к тому времени я уже заработала, стаж у меня был приличный, и я смогла уйти на заслуженный, как говорится, отдых, работая в школе только на полставки. Впрочем, хоть деньги я получала и небольшие, нам с Виталиком хватало вполне. В отделе соцобеспечения мне посоветовали оформить опекунство над мальчиком, и я стала ему второй мамой. На законных основаниях. Так мы и жили.

— И что же? — Коля сам не заметил, как это у него вырвалось — он уже давно понял, что вот-вот он услышит ту самую сенсацию, которую потом раскрутит в своих статьях, и не выдержав, помимо воли поторопил Пелагею Брониславовну.

— Я заболела гриппом, но не смогла как следует отлежаться — то в магазин нужно выскочить, то на рынок, то в аптеку. А возраст все же дает себя знать. В итоге — осложнение. Не буду вам всего описывать — просто в один прекрасный день мне стало совсем худо. Соседи вызвали «скорую», и меня увезли в больницу, как я ни умоляла лечить меня дома. Виталик пожил некоторое время у соседки, такой же одинокой женщины, как я, а потом сотрудники отдела соцобеспечения вместе с гороно устроили его в детский дом, пока я не выпишусь. На нашу беду дела у меня пошли совсем плохо, и в больнице я провела целых пять месяцев.

— Да… — протянул Самойленко. — А с Виталиком вы как-нибудь общались?

— Как мы могли общаться? Из больницы меня никуда не выпускали. А письма писать… Сами понимаете — Виталик еще слишком мал.