Эльмира Нетесова - Месть фортуны. Дочь пахана Страница 2

слез, до колик в животах. И уже никто не рисковал сесть на Капкино место, знали: забывчивость будет наказана тут же.

Задрыга не терпела окриков, не прощала брани. Мстила за всякую обиду и чем старше становилась, тем злее, беспощаднее были ее выходки.

— Пора ее отвезти к Сивучу. Время пришло. Он ей мозги вправит в нужную степь. Этот кент всю фартовую «зелень» обучил. Никто не жаловался. И Задрыга уже выросла. Пусть у Сивуча побудет. Прикипится годиков на пять. Файная кентуха из нее получится. Там и воспитание, и образование обеспечено. Светской мамзелью станет! Сивуч не ударит харей в дерьмо. Все малины им довольны. Из шнырей и шестерок — из пацанов, знатных фартовых вырастил, — говорили отцу Капки. Тот вначале слушал молча. А потом — согласился.

— Одна беда впереди. Сивуч никогда не растил девок. Возьмется ли он? — вспомнил отец.

Сивуч согласился. Уговорили его законники, засыпав старого фартового пачками денег. Пообещали наведываться каждый месяц. И на следующий день привезли Капитолину в старый двухэтажный особняк на окраине Брянска.

Задрыге понравился дом, стоявший на отшибе от всех прочих. Сразу за ним начинался глухой лес. Здесь гасли все городские звуки и запахи. Тут было жутковато и грустно.

Здесь, поодаль от городского шума и посторонних глаз, жил удалясь от дел старый фартовый.

Сивуч, с этой кличкой он прожил почти всю свою жизнь, и теперь учил пацанов, натаскивал их для малин, получая за свои услуги на жизнь и хлеб.

Сивуч не стал откольником, а потому фартовые его не тронули, подарив за работу — жизнь.

Да и о каком фарте говорить, если из последней ходки — с Колымы, вернулся на костылях. Отказали обмороженные на трассе ноги. Врачи совсем было хотели ампутировать их, да Сивуч вовремя пришел в сознание, не согласился остаться без ног и, едва по досрочке оказался за воротами зоны, поехал на юг, к морю. Там, на горячем песке, провалявшись три месяца, научился передвигаться без сявок. Но бегать, а значит, линять, уже не мог. Такие в малинах — помеха. И законники стали коситься на Сивуча, пока тот не придумал выход.

Он учил мальчишек по большому счету. Потому отбирал самых толковых.

Никто из его учеников не лез в карманы горожан, не шарил в сумочках, не воровал в квартирах, не чистил пассажиров в общественном транспорте. Зато каждый из них мог наощупь отличить высокопробные золото и платину от низкосорток. Лучше ювелиров разбирались в драгоценных камнях, с ходу различая ручную работу от штамповок. Умели определить качество выделки ценного меха. Знали толк в материалах, коврах. Умели отличить рисованные подделки от настоящих денег. Прекрасно разбирались в картинах старых мастеров, стоивших целые состояния.

Эти пацаны назубок знали весь город. Каждого ростовщика и стоматолога, всех барыг и спекулянтов. Помнили не только их адреса, имена, но даже клички домашних собак, номера машин и телефонов. Они были энциклопедией фартовых. Ведь чем больше помнил, чем скорее усваивал фартовую науку, тем больше было шансов скорее попасть в малину.

Задрыга первые три дня осваивалась, знакомилась с обитателями дома. Они все были чем-то поразительно похожи друг на друга.

Мальчишки всегда были заняты и не обращали на Капку никакого внимания. Ее еще не окрепшее сознание возмущалось такому равнодушию к своей особе. Она сама не знала почему, но так хотелось, чтобы эти мальчишки смотрели ей вслед. Но они и не оглядывались на девчонку. И та сидела понурившись, одна, тихо вздыхала, вспоминая малину, оставившую ее.

Дав девчонке короткую передышку, Сивуч решил заняться и с нею, проверить способности. От девчонки требовалось не меньше чем от пацана. И фартовый, для начала, отмыл Капку в горячем корыте так, что Задрыга, глянув в зеркало, не узнала саму себя.

Сивуч потребовал, чтобы она самостоятельно мылась в корыте не реже двух раз в неделю. Ее одежду, в какой Задрыга приехала, куда-то унесли. Взамен дали другую — новую, чистую.

С первого же дня Капке запретили материться.

— Ты не шмара и не баруха! Не щипачка! Потому не смей базлать, позорить свою кровь и званье! Отныне будешь усваивать все светское, нужное в жизни, а шелуху — стряхнем с тебя, — пообещал Сивуч.

Уже через неделю Капитолина не ковырялась грязным пальцем в носу. Всегда имела при себе чистый платок. Она аккуратно промокала им губы после еды и неспешно клала его в карман. Она уже не шмыгала носом, не ходила сутулясь, не вскакивала со стула оголтело, не носилась по дому с

ветром на хвосте. Научилась каждый день следить за собой, убирала сама в своей комнате.

Вскоре научилась вести себя за столом, пользоваться ножом и вилкой, правильно держать их в руках, не орудуя ложкой, как веслом. Она навсегда запомнила, что хлеб берется только руками, мясо — вилкой, что за столом нельзя чавкать, сморкаться, ковыряться в зубах, что, выходя из-за стола, нельзя громыхать стулом, расталкивать соседей во все стороны.

Ее учили неспешной манере разговора, чтобы каждое слово доходило до собеседника. Требовали произносить слова веско, но без визга и окрика, не сбивая с толку собеседника.

Умение вести разговор давалось Капке очень трудно.

Даже через три года занятий получала она затрещины от Сивуча за несдержанность и грубость.

Задрыга была несносной хамкой. Живя в малине с пеленок, она трудно расставалась с привычным и полюбившимся. Может, оттого, когда Сивуч сажал напротив нее кого-либо из мальчишек, для светского разговора с Капкой, та дрожала осиновым листом.

— Как вы находите эту картину — портрет Моны Лизы? — спрашивал ее собеседник слегка улыбаясь.

Задрыга принимала непринужденную позу, слегка откинувшись на спинку стула и бегло глянув на копию, отвечала не торопясь:

— Вообще, я предпочитаю другой стиль. Я не люблю мрачных тонов, несуразной одежды, слишком пристальных взглядов. Этого в жизни хватает и без живописи. Джоконда не в моем вкусе. А потому кисти Леонардо да Винчи я предпочитаю работы Рембрандта. Там жизнь улыбается всеми красками радуги. Не давит на настроение.

— Не скажите, флорентийка на этой картине весьма своеобразна. Особо ее полуулыбка. Она впечатляет, — не соглашался собеседник.

— Что ж, наши вкусы не совпадают. Живопись всеми воспринимается по-разному. Вы согласитесь, нет пока бесспорных полотен, вызывающих однозначный восторг либо неприятие.

— Мона Лиза всегда была выше споров. Ее признал весь мир.

— Иди в жопу, мудак! — не выдерживала несогласия Капка и срывалась из-за стола, но тут же получала увесистую затрещину от Сивуча.

— Лярва, мать твою блохи хавали! Куда линяешь? Тебе кто позволил встать, гнида безмозглая? А ну, живо вернись! — швырял девчонку к стулу.

Теперь ее муштровали по литературе, музыкальной классике, фартовый полировал лексику и манеры Капки. Не обратил внимание на фартовых, приехавших навестить Задрыгу. Та, увидев, бросилась к ним со всех ног, визжа и воя от радости, забыв все, чему училась.

Сивуч схватил ее на бегу, подняв одной рукой в воздух. Задрыга все еще продолжала бежать, перебирала ногами. А фартовый уже колотил ее нещадно, приговаривая привычное:

— Ишь, лярва дурная! Мозги посеяла вконец? Я тебе припомню, как надо выходить к гостям! А ну! Марш в хазу! И нарисуйся, как полагается мамзели! — потребовал твердо.

Капка глянула на отца, на фартовых. Никто за нее и не подумал вступиться, замолвить слово. И Задрыга ушла в дом, давясь слезами. Но уже через несколько минут, умытая и причесанная, она вошла в гостиную, тихо отворив дверь. Сделав общий реверанс, изобразила полуулыбку и подошла к отцу плавно, слегка поклонившись, обняла крутую шею. Поцеловала, слегка касаясь губами небритой щеки. Поприветствовала и остальных.

Задрыга думала, что малина приехала за нею. Но ошиблась.

Проверив все, чему научилась дочь, пахан малины доволен остался. Читает, пишет, считает. А манеры! А рассужденья! А вкус каков! А сколько умеет! В Капке уже не узнать прежней Задрыги. Она будто переродилась заново.

Одетая в длинное бархатное платье, девчонка казалась взрослее своих лет.

— Сколько ей еще нужно канать у тебя? — спросил отец у Сивуча.

— Еще столько же, если хочешь чтоб все путем было. Гонористая она. Запоминает все шустро, а сеет — еще шустрей. Надо, чтоб въелось в нее все, чему учу, натурой стало. Но это я так. А решать тебе. Смотри сам. Хоть сейчас забирай.

— Да нет. Пусть канает. Чего дергаться? Мы ж «в гастролях». Навестили попутно. Пусть у тебя дышит. Вон какую мамзель ты из нее слепил. Аж дух захватывает, — подкрепил свой восторг пачками сотенных.

Малина, побыв пару дней, укатила поздней ночью из города, а Капка осталась у Сивуча.

Теперь здесь стало совсем скучно. Почти всех мальчишек разобрали «малины». Новых не привозили. И вместе с Задрыгой обучал Сивуч оставшихся пацанов, каких вздыхая называл последышами. Их он недавно жестоко избил за то, что влезли в чужой сад и обтрясли яблоню.