Михаил Рогожин - Из России за смертью Страница 2

Устав стучать, Светлана Романовна заговорила быстро, прерывисто и вроде бы даже взволнованно:

— Я ездила в миссию и встретила там того самого молодого человека, майора, ну понимаешь, о ком говорю, зятя Советова.

Панов не отзывался, а лишь слегка хлюпал водой, чтобы не подумала, что он умер.

Жена продолжала:

— Нельзя же так, посели его хотя бы в люкс, у него ужасный вид.

Наверное, малярия, а может, просто голодный.

Панов продолжал молчать.

— Подумай, как в случае чего перед Советовым отчитываться будешь!

Тебе что, уши пеной заложило?

Жена замолчала, но лишь для того, чтобы прислушаться к его плескам и перевести дыхание. Закончила сурово и властно:

— Сейчас же вылезай из ванны и займись парнем! Удаляющиеся шаги оповестили о конце разговора. Панов занялся своими ногтями. Откуда знать Светлане Романовне, что натворил этот мальчик? Другой на его месте уже отдыхал бы в кресле самолета, летящего в Москву. Ничего, пусть немного помается майор без генеральской опеки. Панов знает, как воспитывать этих сосунков.

НАЙДЕНОВ

Найденов действительно маялся. В Луанде он никого не знал. Поэтому несколько дней слонялся по миссии в ожидании приговора командования. Поселили его в общежитии для командированных офицеров.

Более отвратительного жилища и представить себе было невозможно.

Постельное белье пришлось выстирать самому, потому что чистой смены не нашлось.

Накомарник выдали дырявый. Сквозь это рванье могли спокойно пролезть не только комары, но любая тварь, которой здесь предостаточно. В комнате всю ночь шла пьянка. Пахло соленой рыбой и подгнившими овощами. Найденов лежал на спине, делал вид, что спит. На него никто не обращал внимания. Жар от нагретых за день стен мутил голову, и у Найденова никак не получалось обдумать свою идиотскую ситуацию.

Иногда он засыпал, и во сне возникала Ана. Найденов тут же просыпался и со страхом смотрел на дыру от выломанного кондиционера, будто именно из нее наваливались на него сновидения.

... Ана работала редактором программы на телевидении в Уамбо.

Найденова попросили помочь подправить забарахлившую аппаратуру. Провозился целый день, злясь на ангольцев, которые выполняли его приказания беспрекословно, но шиворот-навыворот. Найденов сносно говорил по-португальски, однако все чаще переходил на русский мат, который, как ни странно, его помощники понимали лучше и почтительно улыбались в ответ. Тут пришла она и принесла на подносе чашку кофе и кусок жареной курицы. Найденов так заработался, что сперва растерялся — откуда здесь иностранка? Оказалось, девушка португалка, дочь известного профессора Вентуры, преподающего в Луандском университете. Странно, но ангольцы тотчас испарились, словно работа была закончена. Найденов хоть и проголодался, но ел медленно, откровенно разглядывая девушку. Она что-то болтала про постоянные поломки на местном телевидении. А потом все пошло, как нечто, что не могло не пойти...

И вот теперь под вопросом его карьера, семейное положение и, чего греха таить, материальные выгоды от такой загранки. В семье Советова к Найденову лучше всех относился сам тесть — Михаил Алексеевич. Его устраивало, что новый зять офицер. Предыдущий муж Тамары был скульптор. Советов по-родственному выбил для него заказ на памятник Ленину. Но скульптор после долгих творческих мук круто залил и спился, оставив недолепленной голову вождя.

Интересно, донесли тестю об истории с Аной или еще не успели?

Найденов понимал, что из Луанды ему прямая дорога в Москву. Поэтому думай не думай, а от него уже ничего не зависит.

...Панов в разговоре с Советовым не сообщил о ЧП с майором Найденовым. К чему торопиться? Такая новость и завтра останется новостью. Чем больше на человека компромата тем вернее он служит. Проработать майора, как сукиного сына, по первое число и взять на короткий поводок. Когда Панову позвонили из Уамбо и замполит училища, задыхаясь от страха, доложил о случившемся — разоблаченной связи офицера-преподавателя с португалкой, генерал и сам малость струхнул. Но после недолгих размышлений прикинул выгоду от создавшегося положения. Не сегодня-завтра начнется операция, от успеха которой во многом зависит судьба и самого Панова. Операция рискованная, спланированная без согласования с центром. К ней-то майора и следует подключить. Пройдет удачно — советовский зять на награду потянет, а значит. Советов проследит, чтобы и Панов случайно из списка не выпал. А сорвется — лишний шум в Москве поднимать не будут. Как-никак зять самого Советова принимал участие в операции.

Панов мычал от блаженства, шлифуя пемзой подошву левой ноги...

РУБЦОВ

Подполковник изнывал от безделья и пил третьи сутки подряд. Жена попадалась на глаза изредка, чаще утром, и тут же исчезала, не давая ему шанса учинить скандал. Он слонялся из кухни в комнату, громко ругался: то отключали свет (беда для продуктов в холодильнике), то не было воды — и хождение в сортир превращалось в замысловатую манипуляцию с ведром, ковшами и банками. Трудно пить в подобных условиях. К тому же изнуряющая жара. Но подполковник не сдавался. Сегодня была его очередь отовариваться в кооперативе. А может, и не его. Точно не помнил. Но коль выпивка закончилась, сидеть в пропахшей перегаром квартире стало невыносимо. Хорошо, когда живешь в миссии. Все под боком.

Правда, глаза и уши из всех щелей. Подполковник не любил этого. Поэтому нашел себе квартиру подальше, за Марджиналом. Вокруг сплошняком местное население — твори, что душа пожелает, никто и не пикнет. А творил подполковник разное.

Выпив, становился буйным, начинал переворачивать мебель. Наутро, похмелившись, виновато доставал привезенные из Союза инструменты и начинал чинить. Посуду же клеить отказывался — мол, дурная примета, поэтому в хозяйстве были в основном жестяные банки из-под пива, арахиса и тушенки. Жену бил не часто, но подолгу. С передышками и взаимными оскорблениями. Вообще-то, если разобраться, довольно сложно было установить, кто в конечном счете оказывался побитым. Подполковник всю жизнь прослужил в десантных войсках и даже в самом невменяемом состоянии понимал, что одним ударом может убить ожесточенно сопротивляющуюся жену.

Поэтому бил шлепками, как ребенка. Нинка, наоборот, в драке выкладывалась полностью, словно хотела отомстить за все несостоявшиеся девичьи мечты. Обычно в ее руках оказывался какой-нибудь предмет, чаще всего мужнин тяжелый ботинок, которым она настойчиво стремилась попасть ему по голове. Иногда это удавалось, и подполковник с воплем «С ума сошла!» бежал в ванную промывать рану. Ссоры стихали сами собой. Решить они ничего не могли, и выводы никакие не напрашивались. На следующее утро жена как ни в чем не бывало готовила завтрак и рассказывала местные сплетни, а подполковник отмечал про себя: не дуется, значит, знает, за что схлопотала. На душе становилось легко и покойно, как после грамотного выполнения поставленной задачи. Сейчас жены дома не было.

Подполковник сидел на табурете и слушал записи Высоцкого. Не столько слушал, сколько пел вместе с ним, таким же хрипатым, надсадным и безнадежным голосом. И вспоминалась ему родная Рязань, заплеванный, исписанный матерщиной подъезд серой кирпичной пятиэтажки. Бурой краской выкрашенная дверь с криво прибитыми цифрами «34». Сейчас там живет теща — охраняет квартиру. А во дворе на лавочках, поставленных каре, мужики, приспособив бочку под стол, режутся в карты, отхлебывая из одного стакана мутный приторный портвейн. И тоже кто-нибудь из них затянет себе под нос Высоцкого таким же пропитым хрипом. И везде русский мужик один и тот же. Нет, конечно, есть полно народу, корчащего из себя невесть каких иностранцев. У них, видите ли, одно желание — жить как люди. А какие люди? Разве можно отдельно, в одиночку, жить как люди, когда все остальные живут как нелюди? Подполковник выходил в свой рязанский двор в голубой майке, старых офицерских брюках и тапочках со стоптанными задниками. Во дворе его уважали. И не за то, что понавез после Афгана барахла, не за новенькую «волгу», а за то, что мужик нормальный. С расспросами не приставали, а слушали с уважением. Подполковник любил выходить во двор... Здесь, в Луанде, идти некуда. А там двор. Мужики. Разговоры. Мучительный вопрос, где достать портвейн. В Африке подполковник отвык от портвейна. И вообще пить стал реже, только когда тоска наваливалась и хотелось выйти из сумерек в тот двор, вдохнуть наполненный знакомыми запахами воздух и прислушаться к корявому говору у бочки.

Рубцов потянулся к холодильнику. Там одиноко стояла бутылка. Джина в ней едва тянуло граммов на сто пятьдесят. Выпил одним глотком и лениво пошел одеваться. В отличие от большинства военнослужащих, перешедших на новую форму из легкой светло-зеленой ткани, подполковник упорно предпочитал старую — пятнистую, грубую и плотную. Но в городе положено находиться в цивильном.