Андрей Левин - Желтый дракон ЦЗЯО Страница 2

Святой отец призвал к себе в келью четверых самых надежных послушников и приказал им отправиться в путь, а оставшихся велел собрать, чтобы сообщить им о надвигающейся беде и попытаться обнаружить изменника…

Настоятель говорил медленно, временами замолкая и пытливо вглядываясь в лица сидящих.

— Братья! — повторил он, и в его голосе зазвучали торжественно-металлические нотки. — Мне известно имя того, кто продал свою душу ненавистным врагам…

Напряжение усилилось. Монахи, подавшись вперед, впились глазами в лицо святого отца.

— Он перед вами, братья! — сорвавшимся голосом выкрикнул старик, и слова его вспороли повисшую в помещении тишину.

Взгляд настоятеля задержался на открытых дверях молельни, и молодой послушник, сидевший на ступенях у входа среди тех, кому не хватило места внутри, вдруг вскочил и опрометью бросился к приоткрытым воротам монастыря. Несколько человек из задних рядов рванулись за ним.

— Стойте! — крикнул святой отец. — Он не уйдет далеко.

И действительно, через минуту три дюжих монаха втащили беглеца во двор со скрученными за спиною руками. Мудрый старик предусмотрительно оставил снаружи верных людей.

Седевшие на полу монахи раздвинулись в стороны. Изменника провели через образовавшийся проход к алтарю и заставили опуститься на колени. Молельня возмущенно гудела. Настоятель знаком приказал всем замолчать.

— Правильно говорят люди: в теле предателя — душа труса, — произнес он в наступившей тишине.

Затем святой отец повернулся к стоявшему на коленях послушнику.

— Не думал я, когда подобрал тебя восемнадцать лет тому назад на дороге, грудного, полумертвого, что принесу крысу в святую обитель, — сказал он с горечью. — Не думал, когда растил тебя, что взращиваю смерть свою. Ответь же нам, что заставило тебя переметнуться к маньчжурам? Много ль посулили тебе за наши головы? Говори же, А Цат!

Юноша стоял на коленях и смотрел перед собой, уставившись в одну точку. Глаз из-под полуприкрытых век почти не было видно — только две маленькие щелочки. Губы плотно сжаты. Казалось, он не слышал слов настоятеля. В полной тишине прошла минута, другая.

Вдруг А Цат очнулся. Он обвел глазами своих бывших собратьев, и лицо его исказила гримаса ненависти.

— Вы все умрете! — закричал он. — Все! Вам осталось жить на свете не больше часа! Маньчжуры перебьют вас! И мне наплевать на вас! Слышишь, старик? Наплевать! Вы не убьете меня! Всевышний не простит вам убийства!

Его выкрики перешли в истерические рыдания, из груди вырвались хрипы, в горле заклокотало. Лотом А Цат затих. Снова глаза-щелочки. Плотно сжатые губы.

На несколько секунд в молельне воцарилась полная тишина. Затем монахи взорвались:

— Смерть предателю! Смерть!

Настоятель безуспешно пытался утихомирить разъяренных послушников.

— Пусть заплатит за свою измену!

— Четвертовать его!

— Повесить!

С трудом удалось святому отцу восстановить тишину а молельне.

— Опомнитесь, братья! — негодующе вскричал он, когда последние возгласы стихли. — Разве Совершенномудрый[5] учил нас жестокости? Вспомните: добрым я делаю добро и недобрым также делаю добро. Так воспитывается добродетель. Не будем же, братья, нарушать завет Совершенномудрого. Нет! А Цат недостоин смерти. Он останется жить. Но это будет высшей карой за его измену.

Через два дня вечером к стенам Шаолинского монастыря, прячась за деревьями, подошли четверо монахов, которых настоятель отправил за подмогой. Они вернулись ни с чем.

Послушники бесшумно проникли во двор через потайную дверь и в ужасе остановились, глядя на страшную картину: земля была усеяна телами обитателей кумирни — обезглавленными, со вспоротыми животами, отрубленными конечностями. Не менее жуткое зрелище ожидало их в молельне, где лежали изуродованные трупы настоятеля и монахов. В помещении стоял невыносимый смрад.

Послушники быстро вышли оттуда и направились в глубь двора, к келье, которую они покинули два дня назад.

В этот момент от ограды до них донесся слабый стон. Монахи насторожились. Стон повторился. Все четверо бросились к стене. На земле, весь в крови, лежал один из их собратьев, чудом оставшийся в живых.

Его перетащили в келью, отмыли от крови, перевязали. Часа через три раненый пришел в себя и в нескольких словах поведал присутствующим о событиях той ужасной ночи. Никто не пытался выяснить подробности: увиденное говорило само за себя. Один из монахов, по имени Юн Си, — он выглядел старше других и считался вторым после настоятеля человеком в монастыре — произнес:

— Братья! Из-за подлого предательства нам нанесен тяжелый удар. Нас было больше сотни, а осталось пятеро. Но голос Совершенномудрого говорит мне, что мы не должны оставлять начатое дело. Небо призывает нас вдохнуть жизнь в умирающую «Триаду». Готовы ли вы к этому?

— Да, — в один голос негромко, но твердо ответили монахи.

— Готовы ли вы продолжить нашу священную борьбу против ненавистных маньчжуров?

— Да.

— Готовы ли вы умереть за высшую справедливость?

— Да!

— Тогда слушайте меня, братья. У меня нет никаких способностей. Единственное, что я имею, — это верность долгу. Я поддерживаю Минскую династию и готов уничтожать изменников, не зная страха. Моя судьба зависит от неба. Смотрите на мое сердце и слушайте мои слова. Союз Неба, Земли и Человека возродился из крови наших погибших братьев. Мы были слишком доверчивы и поплатились за это. Отныне беспощадность — главный закон «Триады». Да возвысится великая Минская династия и да падет Цинский дом! Царь-Небо, царица Земля и светлые духи наших предков, будьте свидетелями моих слов.

С этими словами Юн Си вытащил из-за пояса кинжал и поднес его ко рту.

— Пусть братья отрежут мне язык, если я нарушу закон молчания.

Он приоткрыл рот и острием кинжала резко провел по кончику языка. Губы монаха окрасились в алый цвет. По подбородку пробежала тоненькая струйка крови. Юн Си был страшен в этот момент: бритоголовый, с раздувающимися ноздрями с кровью на подбородке. Он поднял кинжал правой рукой и сделал резкое движение вниз. Лезвие, описав дугу, уперлось в сердце Юн Си.

— Пусть сердце мое пронзит острый металл, если я когда-нибудь предам великое братство.

После этого к клятве приступили остальные монахи. Но, прежде чем последний из присутствующих начал ритуал, со стороны молельни послышались неясные шорохи. Юн Си взглядом приказал одному из послушников узнать, в чем дело. Тот молча выскользнул из кельи и растворился в темноте. Появился он так же бесшумно, как и исчез.

— А Цат, — шепотом произнес монах.

— Что он там делает?

— Что-то ищет у алтаря.

Юн Си усмехнулся.

— Он ищет богатства преданных им братьев! Значит, маньчжуры ушли. У нас действительно есть кое-что. Но А Цат ничего не найдет: место, где они спрятаны, было известно только святому отцу и мне. А золото еще сослужит нам хорошую службу.

Глаза Юн Си сверкнули недобрым пламенем.

— Совершенномудрый отдает предателя нам в руки. Тем лучше!

Монахи схватились за кинжалы.

— Подождите, — остановил их Юн Си, — слушайте, что нужно делать…

Когда Юн Си закончил говорить, послушники тихо направились к молельне.

А Цат продолжал свои бесплодные поиски. Он медленно ощупывал пол у алтаря в надежде, что одна из каменных плит покачнется и перед ним откроется тайник.

— А Цат! — раздался вдруг шепот.

А Цат вздрогнул, хотя этот зов не был для него неожиданностью. Расправившись с обитателями Шаолинского монастыря, маньчжуры целые сутки ждали четверых послушников, исчезновение которых обнаружил А Цат. К вечеру следующего дня маньчжуры ушли, А Цату велели остаться и сообщить о появлении «смутьянов».

— А Цат! — снова послышался знакомый голос. — Брат!

Услышав слово «брат», испугавшийся в первую минуту А Цат успокоился. Конечно же, пришедшие ничего не могли знать о событиях той ночи.

— Я здесь, Юн Си, — тоже шепотом ответил он и вышел из молельни.

— Здравствуй, брат! — приветствовал его Юн Си.

— Здравствуйте, братья, — ответил А Цат и грустным голосом добавил: — Ужасно видеть, что сделали проклятью маньчжуры со святым отцом и остальными нашими братьями.

Услышав эти кощунственные слова, Юн Си с трудом заставил себя не броситься на предателя и не задушить его здесь же, у дверей молельни.

— Да, — медленно согласился он, — нет предела нашей скорби. Но мы рады видеть живым хотя бы тебя. Ты расскажешь нам о последних часах наших дорогих братьев.

— Увы, я не был с ними в те страшные минуты и не могу простить себе этого. Лучше бы я умер вместе со всеми!

«Тебе недолго осталось ждать», — без жалости подумал Юн Си.