Алексей Витаков - Домой не возвращайся! Страница 2

Бальзамов понимающе кивнул, мол, сейчас буду, и рванулся в свою комнату. Там он аккуратно положил щенка на диван, это оказалась сучка, мордой – на подушку, туловище – под плед, бросил в угол фирмовый плащ и, закурив, обхватил лоб длиннопалыми ладонями.

– Чего сидишь, – услышал он вдруг внутренний голос, – надо еще два баяна порвать, ведь тещу, как-никак, провожаем.

Оставив незатушенную сигарету в пепельнице, поэт Вячеслав Бальзамов встал и вышел в народ.

В коридоре два здоровенных бугая наседали на Сергея Вороненка, парня не хилого десятка. Будь трезвым, Бальзамов бы еще сто раз подумал: ввязываться ему или нет, но пьяный совсем другое дело.

– Эх, тряхнем стариной, – подумал поэт и правой нанес прямой в переносицу одного из быков.

Лицо быка выразило недоумение, а затем опрокинулось в темную пустоту коридора.

Неизвестно, чем бы закончилась сия битва, если бы не страшный крик коменданта Никанорыча:

– Кончать поминки, мать вашу, марш по комнатам!

В комнате Станислава Колунова Бальзамов пел под гитару и читал стихи добрых пару часов, делая небольшие перерывы для того, чтобы хлопнуть очередную стопку. Убедившись, что благодарные слушатели мало-помалу уснули, сидя или лежа в самых невероятных позах, Вячеслав отложил колуновскую гитару и направился к себе.

– Ты не обижайся, Эдуард, – говорил Джучи, – тут ребята все очень добрые и образованные. Зла никто никому не желает. Ты ведь был за тех, кто стрелял в Белый дом? За тех! Значит за революцию. Хотел свергнуть существующий порядок? Хотел! В семнадцатом году революционеры того же хотели. А почему? Я вот, например, улавливаю схожесть между теми и этими. Во всяком случае, и те и другие уж точно ведали, что творят. Я хорошо знаю историю России. Мои предки заложили свой большой камень в ее основание и мне завещали служить ей. Ты уж поверь: нет более русского человека, чем монгол.

– Я тоже самый, что ни на есть, русский, – отозвался Эдик, – а кровь всякая может быть.

– Ты либо одурманенный, – сказал Джучи, – либо о-очень уважаешь тех, кто страну называет территорией, а народ – электоратом.

– Да что же в этом плохого? – повысил голос Телятьев.

В этот момент дверь, скрипнув, отворилась и на пороге возникла фигура Бальзамова, гоня перед собой волну едкого общежитского сквозняка.

Лицо у Джучи вытянулось так, что узкие степные глаза приняли вертикальное положение, и в ту же секунду потомок древних монгольских родов грохнулся на колени и, воздев руки к потолку, судорожно прошептал:

– Бальзамов, ты великий шаман, но только, пожалуйста, больше так не делай!

ГЛАВА 2

На следующее утро Бальзамов проснулся от страшного шума. За дверью раздавался протяжный волчий вой, который сменялся то русской и монгольской речью, то глухими ударами костяшек пальцев по дереву.

– Хубилай, у-у-у, прошу тебя, открой, у-у-у…

– Боже, правый, – подумал Бальзамов и стал переворачиваться на другой бок. В ту же секунду он почувствовал, как в носу у него защекотало от какого-то незнакомого запаха, а под рукой зашевелился большой, мягкий и лохматый ком.

Вячеслав стеклянными глазами смотрел на собаку, которая норовила лизнуть его в нос:

– Ты кто?

В ответ он услышал радостное:

– Тяф.

Память возвращалась медленно, словно преодолевая тяжелейшие преграды. Голова гудела огромным чугунным колоколом, все тело было ватным и каким-то чужим. После выкуренной сигареты, мозаика вчерашнего вечера неумолимо начала складываться в единую картину.

– Кыш отсюда. На коврике твое место!

Двойное «тяф» означало, что, дескать, сам сюда положил, а коврика в этом доме никогда не существовало.

– У-у-у, Хубилай, хозяин мой, открой, твою мать, у-у-у…

– Хубилай, зачем ты бьешь в свою дверь и самого себя спрашиваешь? – это был уже голос Джучи.

– Уйди, презренный! – послышалось в ответ. – Ты что, не знаешь: там за дверью мой дух, а дух никогда не пьет. Я его с собой не беру.

– Хубилай, прекрати называть меня презренным!

– Ты все равно презренный, потому что твоего предка Джучи-хана Бортэ понесла в меркитском плену. Великий Тэмуджин освободил Бортэ и признал Джучи своим сыном, но в этом сыне не было ни единой капли крови самого Потрясателя Вселенной. А мой предок самый, что ни на есть чингисид.

– Но ведь оба они от одной женщины. К тому же, мой предок был поставлен над Русью и хан Батый – его достойный сын. А где мы с тобой сейчас находимся, а? Что стало нашим вторым домом? Так-то, Хубилай. Не называй меня больше презренным.

– А мой предок, – взвизгнул Хубилай, – основал династию юаней, перенес столицу в Пекин, и вообще, сейчас ты получишь по морде, лучше отойди ради вечного синего неба. У-у-у, Хубилай, ты разве не слышишь, как изнывает тело твое и как мечется душа в огне, дарованном многими поколениями предков, ведущих свой род от степного волка и серебряной лани. У-у-у, отойди, презренный потомок нагулянного хана.

Бальзамов, слыша весь диалог, понял, что пора вмешиваться, иначе недалеко и до драки. Выйдя в коридор, Вячеслав, стараясь не потрясти религиозных чувств однокурсника, произнес:

– Хубилай, дух бесплотен, он тебе открыть не сможет.

– Ты прав, мой старший, мудрый брат, – сказал настоящий чингисид, обернувшись. – А что же тогда делать? Ведь дверь захлопнулась.

– Нужно выбить дверь, – ответил Бальзамов. Но тут, словно сам черт дернул его добавить: – Ты только духу скажи, чтоб подальше отошел, а то зашибет ненароком.

После этих слов на лбу Хубилая собрались складки морщин. Несколько секунд он мучительно соображал, но потом лицо его озарилось светом всей восточной мудрости, накопленной многими поколениями, ведущими свой род от степного волка и серебряной лани.

– Не зашибет, мой старший брат, – эпитет «мудрый» на этот раз он использовать не стал, – ты же сам только что сказал: дух бесплотен.

Бальзамов, оттолкнувшись от стены, со всего маху ударил подошвой ботинка чуть ниже дверной ручки. Затрещал косяк, посыпалась мелкая труха, и дверь нехотя отворилась.

– Ну что мне с тобой делать? Как будем тебя звать– величать? – говорил Вячеслав, поскребывая за ухом своего питомца. – Работы нет, денег тоже, самому бы прокормиться. Так что, братишка, то есть, сестренка, нужно тебе возвращаться в родную стаю. Хоть мы с тобой и одной крови, но жить будем врозь.

Стук в дверь прервал трогательно-прощальную речь поэта.

– Ку-ку, кто живой? – послышался голос Зульки.

– Да, – отозвался Бальзамов.

– Соль в доме имеется?

– И спички тоже. Заходи.

– Какая прелесть, – лицо узбекской красавицы озарилось лунным сиянием, – а можно погладить? Как зовут? Это он или она?

– Она. Имени еще не дал. Вчера подобрал в метро.

– А давай дадим ей имя Дея. Мою собаку так звали – умерла несколько лет назад. – Зульфия всхлипнула, – Вяч, поставь, пожалуйста, кофе.

– Сейчас, за водой только схожу.

Через пару минут китайский электрический чайник радостно забулькал и выпустил под потолок струю пара.

– Вяч, дела твои не очень хороши.

– Сам знаю. Не далее, как вчера, с треском и грохотом ушел с работы.

– Эта беда тебе с копейку покажется, когда про настоящую узнаешь. Не любят тебя наши парни. Все наше левое крыло тебя не любит.

– За то, что я вашим парням в туалетной комнате шашлыки жарить не разрешаю? – спросил Бальзамов.

– Помнишь, ты одного застал там, – продолжала Зульфия, – заставил все унитазы зубной щеткой чистить.

– Да, надоело уже эту грязь терпеть!

– Так вот, Вяч, это племянник самого Саида Шухратовича.

– Это его что ли джип с тонированными стеклами приезжает? При этом никогда даже двери не запираются, т. к. внутри там сторожем работает огромный ротвейлер.

– Он нам больше, чем отец родной. Правда, я сама его никогда не видела и никто из наших не видел. Очень большой человек: некогда ему по общежитиям ездить. Он нас чуть ли не со всего бывшего Союза, в основном, конечно, из Средней Азии и Кавказа, собрал. Вытащил из нищеты, привез в Москву учиться, распределил по учебным заведениям. Даже вот в вашей общаге целое крыло снял. Помимо учебы в платных колледжах, мы еще посещаем специальные кружки, где познаем основы родного ислама. Учимся быть воинами и твердо стоять на страже, завещанной Мухаммедом духовности.

– А потом куда? – спросил Бальзамов.

– Туда, куда скажет Саид Шухратович. Туда, куда укажет рука всемогущего Аллаха.

– А если он вам скажет надеть пояса смертников?

– Что шахиду собраться – только подпоясаться! Шутка, конечно.

– Плохая шутка, Зульфия. Есть такой анекдот: идет человек по пустыне, долго идет, коротко ли, но вот замечает его в свой бинокль американский генерал и отдает приказ элитным боевым подразделениям: «Уничтожить, раздавить, стереть в порошок». Налетают на человека бомбардировщики, наезжают со всех сторон тяжелые танки, сверху на парашютах летит десант. Пустыня горит, сотрясается от взрывов, небо становится черным от копоти и гари. Долго идет тяжелое и страшное сражение. Но вот стихают пушки, прекращают рваться снаряды, дым рассеивается. И перед взором американского генерала предстает жуткая картина: догорают танки и самолеты, десантники в раскоряченных позах валяются на вздыбленном песке, а человек по пустыне идет дальше, бубня себе под нос: «Дорогая и многоуважаемая, Екатерина Матвеевна, вот выдалась тут, у нас, небольшая заминка…»