Сергей Гайдуков - Стреляй первым Страница 2

Он сидел на шатком пластиковом стуле под красным солнцезащитным зонтиком и сосредоточенно жевал сосиску, запеченную в тесте. Это было самое дешевое блюдо в меню местного бистро, чей пестро разукрашеный вагончик стоял здесь же.

На столике перед мужчиной стоял одинокий пластмассовый стаканчик с мутным кофе.

Пережевывание сосиски, видимо, требовало от мужчины большого напряжения сил и концентрации внимания: он никак не реагировал на происходящее вокруг. Его соседи по столику — муж и жена с ребенком — встали и ушли, их место заняли две дамы внушительных объемов, немедленно занявшихся пиццей, а он даже не удостоил вновь прибывших взглядом.

Иван словно попал под гипнотизирующее воздействие поедателя сосисок. Он медленно захлопнул крышку багажника, медленно повернулся к поразившему его человеку и еще раз внимательно осмотрел мужчину в коричневом плаще с ног до головы.

— О-о-о, — негромко произнес Иван. Теперь, когда он окончательно решил, что видит не мираж и не привидение, а живого и хорошо знакомого человека, то оценил увиденное по критериям реальной жизни. И увиденное ему не понравилось. Все-таки этот человек выглядел больным.

Он был худ и бледен, с ввалившимися усталыми глазами. Особенно беззащитной казалась шея, тонкая, напряженная, словно полузадушенная наглухо застегнутым воротником плаща.

Мужчина был небрит. Темная щетина на лице производила тягостное впечатление и не делала его более мужественным и суровым, как это бывает с лицом какого-нибудь американского актера. В этом случае щетина говорила о запущенности, а не о суровости.

А этот плащ… Честно говоря, Иван сначала подумал, что плащ был найден на какой-то помойке. Такими же грязными были и черные брюки или джинсы — определить это с расстояния в десять метров не представлялось возможным. Но наиболее печальным зрелищем были изношенные осенние ботинки — на них Иван просто не мог смотреть без омерзения.

А если учесть, что на дворе стоял июнь месяц, ртутный столбик не опускался за последние дни ниже двадцати градусов, а люди вокруг были одеты в майки и рубашки с короткими рукавами, то вывод напрашивался один. Мужчина за столиком одевался явно не по погоде и не в соответствии с указаниями некоего экстравагантного модельера. Он нацепил на себя все то, что сумел найти. Возможно, что искал он эти вещи в мусорных баках.

И слава Богу, подумал Иван, если под плащом у него еще что-то надето.

Скорее всего там просто голое тело. Короче говоря, этот будто примерзший к стулу мужчина основательно походил на бомжа. Щетина и сальные волосы, свисавшие жидкими прядками на воротник, давали к такому заключению дополнительные основания.

Иван вспомнил, каким был этот человек два года назад, когда они встречались последний раз, и снова покачал головой. Невозможно, чтобы он так изменился… Это даже трудно назвать «изменением». Падение? Деградация? Что могло так сломать этого человека? Могло ли его вообще что-то сломать? Увиденное Иваном говорило, что могло и сломало.

Все еще отказываясь окончательно поверить в реальность происходящего, Иван медленно двинулся вперед, чтобы подобно Фоме неверующему дотронуться до ран собственными перстами и убедиться, что они действительно кровоточат.

Расстояние от машины до столиков бистро было небольшим — метров десять. Но, пока Иван преодолевал это расстояние, уже успело кое-что произойти.

Человек в грязном коричневом плаще все так же сосредоточенно двигал челюстями, не видя, как от прилавка бистро отошел нагруженный тарелками с едой плотный, хорошо одетый парень. Расстегнутая чуть ли не до пупка гавайская рубашка открывала для обозрения массивную цепь желтого металла на могучей шее. Он огляделся, и выражение его лица стало удивленным — свободных мест за столиками не оказалось, а парень с цепью, очевидно, не привык к таким ситуациям. Во всяком случае, он не собирался мириться с такой ситуацией.

Еще раз осмотрев внимательным взглядом жующих людей, он безошибочно определил в этом разношерстном сборище слабое звено — того, кого можно было запросто вышвырнуть из-за стола, не вызывая при этом возмущения общественности. А также не навлекая на себя нежелательных последствий. Уже с прежним уверенным выражением лица парень поставил свои тарелки с пиццей, салатом и шашлыком на столик, за которым сидел человек в плаще. Тот никак не отреагировал, и тогда парень посчитал необходимым внести ясность в ситуацию, увесисто хлопнув мужчину по плечу.

— Эй, друг! — сказал парень вовсе не по-дружески. — Ну-ка, освободи жизненное пространство. Иди погуляй, а то людям поесть негде…

Толстые дамы сделали вид, что их это совершенно не касается, но и мужчина в плаще не пошевелился, то ли действительно не заметив парня, то ли игнорируя его — с риском для собственного здоровья. В любом случае парень остался недоволен, он снова хлопнул сидевшего по плечу. Но теперь рука его там и осталась. Она с силой сжала плечо под плащом.

— Ты, кажется, не понял, — парень с цепью пока не повышал голоса, но чувствовалось, что его терпение истекает. — Вали отсюда…

Вот тут-то и подоспел Иван, чье появление и вмешательство были неожиданными в равной степени как для изголодавшегося парня с цепью, так и для отключившегося от реальности человека в плаще.

Увидев прямо перед собой Ивана, который был на полголовы повыше, парень нахмурился.

— Сам отвали, — стараясь быть спокойным, сказал Иван. — И не надо хамить в общественных местах.

Парень ничего не ответил, но и не отступил. На его лице читались сомнения — отступать или лезть в драку, пусть и по такому дурацкому поводу. Иван продолжал нависать над ним и неотрывно глядел противнику в глаза. Этого парень не выдержал, он стал стрелять встревоженным взглядом по сторонам, однако не обнаружил никого из знакомых. В этом были свои плюсы и свои минусы: он не мог рассчитывать на поддержку друзей в случае мордобоя (а Иван выглядел довольно внушительно, как бы предлагая хорошо поразмыслить перед началом решительных действий), а с другой стороны, отсутствие друзей позволяло парню с цепью отступить, не теряя при этом авторитета в своей среде.

Был избран второй вариант поведения: как раз освободилось место за соседним столиком, парень подхватил тарелки и устремился туда, так и не произнеся в ответ ни единого слова. Впрочем, Иван и так его прекрасно понял.

Проводив парня взглядом, Иван повернулся к человеку в плаще и негромко проговорил:

— Привет, Тёма…

Только теперь Артем прекратил жевать, нескладным механическим движением поднял голову и ничего не выражающим взглядом посмотрел на Ивана. И ничего не ответил. Зато челюсти его продолжали двигаться, продолжая перемалывать бесконечную сосиску. Это потрясло Ивана больше всего.

Теперь он по-настоящему испугался и основательно встряхнул Артема за плечи, будто надеясь, что от таких вибраций в немытой голове Артема все станет на свои места, а взгляд станет осмысленным и живым.

— Артем! — повторил Иван почти в самое ухо. — Эй! Ты меня слышишь?!

Артем напрягся и проглотил свою тесто-сосисочную массу, помедлил пару секунд, а затем ответил еле слышно: — Да.

— Что «да»? — не понял обеспокоенный Иван.

— Да, слышу.

— Слава Богу…

— Чуть из-за тебя не подавился, — все таким же шепотом сообщил Артем. Он смотрел вроде бы на Ивана, но не в глаза, а куда-то мимо.

Иван, не обращая внимания на изумленные взоры толстых дам за столиком, присел на корточки, чтобы видеть глаза Артема, и наконец задал ему вопрос, занимавший его с того самого момента, как он увидел своего старого приятеля.

— Артем, что ты тут делаешь? — спросил Иван.

— Ем, — коротко ответил Артем. Сказано это было с абсолютной уверенностью в естественной правоте, законности и необходимости данного занятия, причем именно здесь и именно сейчас. Ивану даже стало немного стыдно за свой дурацкий вопрос. Конечно же, если у человека в руке зажата половина сосиски, а во рту пережевывается другая — значит, этот человек ест.

— А почему ты… — Иван не смог точно сформулировать свой второй вопрос, так как подразумевал слишком многое: почему ты в такой грязной одежде, почему у тебя больной вид, почему ты сидишь здесь и ешь эту гадость?.. Этот список можно было продолжать и дальше, но все это и заключалось в произнесенных Иваном трех словах, сказанных с осторожным удивлением, чтобы невзначай не задеть какой-нибудь болезненной струны Артемовой души, не вторгнуться грубо и бесцеремонно в область тягостных и неприятных воспоминаний, возможно, запретных для посторонних лиц…

В том, что воспоминания эти неприятны, у Ивана уже не осталось ни малейших сомнений — внешне Артем напоминал единственного уцелевшего после авиационной катастрофы, так до сих пор и не пришедшего в себя, балансирующего на грани недавнего кошмара и нынешнего чувства волшебного спасения.