Фредерик Дар - Секрет Полишинеля Страница 2

Когда я вхожу, он стоит перед бюро красного дерева, кулаки лежат по сторонам блокнота, а голова, голая, как задница, блестит в лучах электрического света.

Шеф открывает окна, только когда уборщица приходит наводить в кабинете порядок. Остальное время он, как животное из вивария, ограничивается искусственным светом, поставляемым компанией «Электрисите де Франс».

Его рот похож на рот ящерицы. Он совершенно безгубый, и всякий раз, когда Старик его открывает, невольно ждешь, что оттуда выскочит раздвоенный язык. Он смотрит, как я вхожу...

– Сан-Антонио, вы никогда не догадаетесь, по какой причине я востребовал вас к себе.

«Востребовал вас»! В этом он весь. Когда он раскрывает рот, то возникает такое ощущение, что присутствуешь на приеме у какого-нибудь маркиза.

– Не имею ни малейшего понятия, шеф! Тогда он достает из правого ящика стола футляр, снятый мною с лапы голубя, с ловкостью пьяного жонглера подбрасывает его в воздух, пытается поймать, но это ему не удается, и маленький металлический тюбик падает в его чернильницу.

Он проворно извлекает его оттуда, с не меньшим проворством открывает, держа над блокнотом, и извлекает находившийся внутри с самого начала листок.

– Вы знаете, что это такое, Сан-Антонио?

– Я узнаю документ, шеф, но в том, что касается ею содержания...

Он массирует свою черепушку цвета слоновой кости, оставляя на ее полированной поверхности яркий чернильный след.

– Это формула...

– Да?

Старик начинает объяснения:

– Да. Она относится к продукту, разрабатываемому нашими учеными с целью ослабления эффектов радиации. Франция находится на пороге открытия если не противоядия от этого бедствия, то по крайней мере мощного средства, дающего временное улучшение... Человек, чья кожа будет натерта этим препаратом, практически не пострадает от воздействия радиации!

– Не может быть!

– Может.

– Браво! Это сенсация.

– Изобретение еще не доведено до конца, но наши ученые вот-вот доработают его...

– А формула уже летит в чужие страны! – усмехаюсь я.

– Вы очень точно сказали! Если бы не выстрел Пино, мы ничего бы не узнали! Необыкновенно счастливая случайность!

– Она не только счастливая, но еще и божественная, – дополняю я.

Наступает минута молчания, как и на всех важных церемониях. Старик крутит в пальцах прямоугольник тонкой бумаги.

– Наши специалисты чуть было не бросили попытки расшифровать сообщение, – продолжает он, – но как раз в этот момент один из ученых, работающих над изобретением, пришел сюда по вопросу безопасности. Ему на всякий случай показали это, и он" буквально упал, узнав одну из своих формул.

– Голубь тоже, – шепчу я. – В этой истории все почему-то падают.

Моя шутка Старику не нравится...

Он садится, подтягивает манжеты, сбрасывает с лацкана пиджака пылинку и продолжает рассказ:

– Эта утечка информации тем более удивительна, что для сохранения секретности были приняты строжайшие меры.

– Во Франции, – говорю я, – не помогают никакие меры, даже строжайшие! Мы не умеем хранить тайны.

– Что очень вредит нашим интересам, – вздыхает Старик. Он соединяет пальцы и хрустит суставами.

– Однако давайте хоть попытаемся защитить их.

– Исследования ведутся в одной частной лаборатории, охраняемой полицейскими в штатском. С целью избежать утечки информации – но это, увы, не помогло – ученые, работающие в лаборатории, согласились каждый вечер, перед уходом, подвергаться обыску. Тибоден, профессор, которому мы обязаны данным открытием, буквально помешан на секретности. Он сам следит за обыском своих сотрудников... Операция проходит следующим образом: ежедневно, приходя на работу, ассистенты профессора полностью раздеваются и проходят по стеклянному коридору из раздевалки, в которой оставили обычную" одежду, во вторую, где надевают рабочую...

– Так, это ясно...

Старик проводит узким бледным языком по отсутствующим губам.

– Второй пункт. Тибоден единственный, кто знает формулы своего изобретения. Они, естественно, хранятся в письменной форме на случай, если с ним случится несчастье до завершения работ над антиатомным препаратом, временно называемым «Антиат». Документы хранятся в стенном сейфе усовершенствованной модели, шифр к которому знает он один... Никто из его сотрудников, даже самые ближайшие помощники, не мог написать формулу, изображенную на этой бумаге... Вот в чем проблема... Я чешу спину.

– Да уж, проблемка!

– Ну что же, раз вы подняли зайца – точнее, сбили голубя, – довольный своим каламбуром, он дает мне время оценить его по достоинству, – вам я и доверяю раскрыть эту тайну, Сан-Антонио...

Сомнительная честь. Я отвешиваю ему поклон в девяносто градусов.

– Лаборатория оборудована в большом поместье возле ЭврЕ, в глухом уголке леса. Я предупредил Тибодена, он с нетерпением ждет вас... Думаю, вам нужно действовать очень осторожно, потому что предателя нельзя вспугнуть...

– Можете на меня положиться, шеф!

– Я знаю.

Его любезная улыбка красноречивее всяких слов говорит о том, как он меня уважает.

Прежде чем отчалить, я хотел бы задать ему один деликатный вопрос, но, боюсь, он его неправильно поймет.

– Скажите, патрон...

– Да?

– Прежде чем начать расследование, я бы хотел разобраться с одной мыслью, которая придет в голову любому.

Не успел я договорить, как он уже все просек.

– Тибоден?

– Именно. Я никогда не встречал более тонкого психолога, чем вы!

Сделанный в лоб комплимент вызывает на его портрете яркие краски. Он становится более красным, чем хозяева Кремля.

– Можете сразу вычеркнуть Тибодена из списка подозреваемых. Я давно его знаю. Он большой патриот...

И он закатывает панегирик ученому. Капитан действующей армии в первой мировой, награжден боевой медалью и Военным крестом... Дифирамбы длиной с мою ногу! Франция обязана ему кучей полезных изобретений... В последнюю войну он потерял двух сыновей, участвовал в Сопротивлении, получил орден Почетного, легиона... Короче, великий француз, хотя в нем всего метр шестьдесят пять. А потом, и это самый убийственный довод, если бы он хотел продать свое изобретение другому государству, то мог бы это сделать так, что никто бы ничего не узнал, прежде чем рассказать о нем своей стране...

Получив дополнительные сведения, я прощаюсь со Стариком и лечу в свой кабинет за плащом, потому что на улице льет, как на территории пожарной части в день больших учений.

Пинюш пишет за столом, старательно выводя красивые закругленные буквы.

Перед ним лежит десятка два этикеток, и на каждой из которых только одно слово: «Айва».

Я наклоняюсь над его прописями.

– Ты чего, заделался в писари?

Он качает головой.

– Моя жена сегодня варит варенье, а я заготавливаю этикетки для банок.

Он откладывает ручку и начинает массировать запястье.

– Что, Пинюш, писательская болезнь?

– Каллиграфия очень утомляет, – объясняет он.

Он встает, чтобы сделать несколько гимнастических упражнений, и, делая их, опрокидывает чернильницу прямо на этикетки с каллиграфическими надписями.

Поскольку он не замечает бедствия, я воздерживаюсь от того, чтобы сообщить ему о случившемся. У него слабое сердце, а мне было бы больно увидеть, как он умрет!

Перед тем как выйти, я замечаю, что он застегнул ширинку в дорогой его сердцу манере, то есть продел нижнюю пуговицу в верхнюю петлю, отчего получился довольно широкий туннель.

– Закрой ее, Пинюш. Никогда не следует слишком сильно проветривать комнату покойника! Он ворчит, наводя порядок в своей одежде. – Кстати, о покойниках, – говорю. – Понравился голубь?

– Нет, слишком жесткий... Мы отдали его консьержке.

– У тебя слишком доброе сердце, Пино... Щедрость тебя погубит!

Глава 3

С первого взгляда ничто не говорит, что в поместье Тибодена находится лаборатория, разве что большое количество машин, стоящих перед домом. А со второго поражает царящая в нем тишина.

Безвкусный трехэтажный дом был построен для нувориша с претензиями, пожелавшего иметь башню, чтобы придать своему жилищу вид замка. С ума сойти, как людей прошлого века мучило желание иметь дворянский герб. Многие даже хотели называться Дюпонами, чтобы писать «дю» отдельно и получить благородную фамилию.

Дом стоит посреди парка с запущенными лужайками. Все поместье окружено сурового вида стенами. Думаю, это и побудило Тибодена устроить лабораторию именно здесь.

Я останавливаю машину у стены и быстрым шагом вхожу в ворота. Не успеваю сделать и четырех шагов, как неприветливый голос заставляет меня окаменеть.

– Эй, вы! Стоять!

Я поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и вижу старого хмыря с отталкивающей физиономией.

Это охранник. Бывший блатной, это я вам говорю. Его прошлое читается по залатанной, как старая камера колеса, морде, раздавленному носу, оборванным ушам, а больше всего по глазам запятыми.