Олег Алякринский - Охота вслепую Страница 20

— Вот это другой разговор, дядя! — повеселел Сержант.

— Кто вор? — недовольно переспросил обходчик и обиженно крякнул. — Я уж тут восемнадцатый год служу а вором никто не обзывал.

Владислав и Сержант, переглянувшись, рассмеялись.

— Что, отец, паровозные свистки да тепловозные гудки слух притупили? Глуховат на ухо стал? — Сержант махнул рукой. — Я говорю, «другой разговор». Ладно, пошли к тебе. А то и впрямь тут свежо.

Не успели они пройти и десятка шагов, как в кармане у Варяга запиликал сотовый. Звонил Филат. Он сообщил, что Саня Зарецкий со своими пацанами уже съехал с трассы «Россия» в районе Чудова и вышел на финишную прямую, так что минут через сорок, если не заблудится на проселках, пришвартуется в Заозерье.

…Они сидели в сторожке путевого обходчика Константина Егоровича — который уже поставил старенький чайник на электроплитку и собирал на стол нехитрую закуску.

— Ты что, Владик? — напрягся Сержант, заметив тревогу на лице друга. — Какие-то проблемы?

Варяг медленно кивнул. Он тронул переносицу и смахнул невидимую капельку пота.

— Мы когда сейчас с Филатом говорили, я подумал: уж не приросли ли к его трубе чужие уши. Что-то там сомнительный шумок послышался. Не исключено, — решительно добавил он. — Не исключено. Ведь когда мне тот доброхот вчера утром позвонил, он точно знал, куда я еду. И к кому, может быть, тоже знал. Уж не Филатов ли телефон слушал? Все это мне уже начинает напоминать наши с Чижевским скачки с препятствиями… — Варяг вдруг вспомнил совсем еще недавнее происшествие в подмосковном лесу, когда взвод омоновцев окружил сторожку егеря и устроил там показательный шмон. Ему не хотелось снова подвергать риску здоровье, а может быть, и саму жизнь ни в чем не повинного старика-добряка. Он резко поднялся с колченогого стула. — Слушай, Егорыч, ты извини нас, отец, но мы у тебя не останемся. За нами должны скоро подъехать и забрать. Подождем у переезда, у шлагбаума.

Константин Егорович покачал головой и пробурчал:

— Ну вот, а я уж вам угощеньице достал. Куда ж мне теперь его девать? Огурчики вот венгерские открыл — я эту банку месяц буду есть… И водочку откупорил. Сам-то я не пью. А угощать мне ею некого.

Но Варяг был непреклонен. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, какая опасность могла грозить ничего не подозревающему старику, если сюда неожиданно нагрянут непрошеные гости, какая-нибудь группа захвата… Хотя кто бы мог отдать приказ об аресте председателя Совета по инвестиционным проектам при Торгово-промышленной палате России? Варяг невесело усмехнулся про себя. Да кто угодно может отдать такой приказ: в российских спецслужбах немало умников, которых хлебом не корми — дай только ткнуть мордой в асфальт кого-то рангом повыше да кошельком потуже. Но Владислав Геннадьевич Игнатов им больше такой радости не доставит…

Варяг двинулся к двери. Сержант устремился за ним.

— Егорыч, если все будет нормально, твое угощение даром не пропадет. Погоди немного — минут сорок… Глядишь, гости понаедут!

Они схоронились в густых кустах, которое начинались прямо у переезда, за торчащим вверх черно-белым шестом имагбаума. Постелив на влажную землю сложенный вчетверо плащ, Варяг присел и кивнул Сержанту:

— Ну, Шехерезад, трави свою сказку…

Четыре с лишком тысячи «зеленых», изъятые Степаном из личного сейфа майора Потапова, на первых порах стали для него хорошим подспорьем в обустройстве в незнакомой экзотической стране на самом юге Африки. Он поселился в недорогом, но приличном отельчике недалеко от йоханнесбургского порта и недели две ни черта не делал, а знай себе бродил по улицам и площадям огромного города, вслушивался в вавилонское смешение языков, в котором его ухо различало английскую, немецкую и еще какую-то непонятную речь, которая, как потом выяснилось, была особой разновидностью голландского — африкаанс. Очень скоро, правда, ему пришлось озаботиться легализацией своего пребывания в Йоханнесбурге.

Сложность заключалась в том, что Степан, хоть и имел уже немалый опыт работы в правоохранительных органах, никогда бы не смог определить, насколько достоверно в глазах местной полиции может выглядеть фальшак. Где такую ксиву достать, было понятно и ежу — нужно искать контактов с местным криминальным подпольем. Эти поиски, конечно, были очень небезопасны, но его бюджет истощался и временем для долгой охоты он просто не располагал. Так что пришлось пойти на риск.

Каждый день, проснувшись спозаранку, Юрьев спускался по скрипучей деревянной лестнице со своего третьего этажа, кивал портье, открывал застекленную дверь — и отправлялся «шакалить» по окрестным барам и дешевым пиццериям в поисках характерных лиц. Или, точнее говоря, рож. Обычно он садился за угловой столик (спиной к стене, лицом к двери, как и полагается опытному оперативнику на «наружке») или взгромождался на табурет у стойки с кружкой слабенького эля в руке и начинал визуальную охоту. Это была охота вслепую: приходилось наобум оценивать сомнительного вида личностей, в ком при внимательном наблюдении вроде бы угадывались черты местных блатарей. Но Степан не спешил и до поры до времени выжидал.

Первый поклев оказался совсем не тем, на что Юрьев рассчитывал. Навел на него, видимо, бармен — худощавый парень лет тридцати в цветастой рубахе. Двое рыжих полицейских, похожих друг на друга, как старший и младший брат, вошли в бар и направились прямехонько к нему. Утомленный ежедневными пивными посиделками, Степан со злобным отчаянием наблюдал, как они неторопливо приближаются к стойке, и лихорадочно обдумывал способ выкрутиться из назревающей опасной ситуации. «Так оно и должно было случиться! К этому, бля, все и шло…» — крутилась в голове бесполезная мысль. «Младший брат» уже навис над ним, лениво сделав приветственный жест с высоты своего двухметрового роста, и начал задавать вопросы, причем в потоке речи на африкаанс слова «паспорт» и «ай-ди» Степан разобрал вполне отчетливо. «Старший брат» стоял в двух шагах позади, опустив руку на бедро, к висевшей на ремне кобуре и резиновой дубинке.

Степан вяло похлопал себя по карманам, развел руками — нет, мол. Лица юаровских мусоров закаменели, младший зашел ему за спину, старший выразительно обнял пальцами рукоятку дубинки. Юрьеву так же вежливо — словами и разъясняющими жестами — предложили выйти на улицу. Когда Степан увидел припаркованный у бара открытый джип, он понял, что «сгорел». Заведя Степана за угол, полицейские торопливо огляделись по сторонам и, приперев к стене, обступили его. Старший кивнул, глянув на карман: что, мол, у тебя там? И, осененный мыслью, которая показалась ему удачной, Степан вытащил из кармана портмоне, а оттуда выудил пачку изрядно помятых «гринов».

Обыскав его напоследок, йоханнесбургские блюстители порядка посовещались и, дав ему понять, чтобы он здесь им больше на глаза не попадался, отпустили с миром.

Обидный прокол в баре вечером компенсировался случайным знакомством с гостиничным барменом — старичком, который оказался по происхождению русским, сыном эмигрировавшего еще в начале 20-х из Совдепии священника. И в жизни Степана на чужбине произошел очередной крутой поворот…

Федор Сергеевич Девятинский отнесся к беглецу с исторической родины с участием, посоветовал, к кому обратиться в поисках работы, предоставил скромный кредит на проживание в гостинице до первого заработка и обучил элементарным бытовым выражениям на африкаанс. А главное, добыл ему через каких-то эмигрантов-литовцев удостоверение перемещенного лица, временно находящегося на территории Австрии. Ксива, датированная аж 1954 годом, была явно паленая (никаких перемещенных лиц во второй половине 70-х уже давно в Австрии не было), но фотографию на нее налепили настоящую — Степан содрал ее со своего советского паспорта, — а надписи на немецком языке были настолько невразумительными, что вряд ли у кого из южноафриканских полицейских возникло бы подозрение в их недостоверности. Через три дня Юрьев — или Йозеф Ортунг — уже вкалывал разнорабочим в грузовом порту.

Рвать жилы приходилось плечом к плечу с местными чернокожими — даже среди белой швали Йоханнесбурга не находилось смельчаков, отважившихся бы вариться целый день в сорокаградусном портовом аду. Когда в порту случался простой, Степан шел горбатиться на «железку», или на продуктовые склады, или в овощные лавки. Недели через две после начала трудовой страды он как-то глянул на себя в зеркало платяного шкафа — и поразился своему новому облику: раньше он весил восемьдесят с лишним и имел внушительный вид борца-полутяжеловеса, а теперь на него смотрел обгоревший на солнце сухощавый мужик лет тридцати, если не больше, с шелушащейся на носу и плечах кожей и усталым мутноватым взглядом. Он, как нанялся в порт, перестал бриться, и теперь его подбородок и щеки покрывала ровная, похожая на выгоревший мох рыжеватая щетина.