Сергей Дышев - Узник «Черной Луны» Страница 21

– Сам ублюдок, молчи и не пукай!

Меня ткнули автоматом в бок – моим автоматом. «Акаэс», мой «акаэс», предатель, так легко изменил мне. Попал в чужие руки – и предал. «Как женщина, – подумал я непутево. – И Ленка тоже предала. Все предали. И Ваня сбежал, не выручил…»

– Ну и куда едем? – спросил я.

Все рассмеялись – мужики в камуфляже примерно моего возраста. Один ответил:

– К девочкам. Как раз одного не хватало.

Компания одобрительно закивала: да-да, именно такая ситуация.

Ладно, что тут поделаешь. Все равно по мордам видно, что вахлаки и дилетанты. Ночью из кустов набросились скопом… Ничего, сейчас будет вам ликбез. Я пошевелил наручниками, осмотрелся. Компания притихла, видно, устали, перенервничали: суперзадание, теперь каждому по ордену Благословенной Румынизации. Но пока еще не произошло Священное Присобачивание к западному соседу, я посчитал своим непременным долгом продемонстрировать высший класс, даже в таком моем никчемном состоянии. Кто потом им, олухам, покажет, что такое профессионализм? Для начала я аккуратно вытащил из самого узенького, который только можно придумать, кармана на штанине тонкую стальную проволочку, да непростую, а фигурную, потом крючок с колечком для среднего пальца… Об остальном умолчу. Научил меня пользоваться этими инструментами мой солдат на погранзаставе, сидел на «зоне», тонким «спецом» был. Не поверили? Правильно – зэков в погранцы не берут. Ладно, скажу, как было. Сидел я, аккурат после школы, после выпускного вечера, в сизо. Три месяца. Сами понимаете, прощальная школьная драка. Многих тогда хорошистов и отличников замели, не говоря уже про хроников-двоечников. В общем, отпустили меня за «отсутствием состава». А пока сидел, вот и поднабрался. Мудрый был зэк, поучал: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Понравился я ему чем-то, может, горячностью юношеской да жаждой всемирной справедливости. И вот вместо того, чтобы опетушить, скажем, стал он обучать меня своим зэковским премудростям. А мне, хорошисту, еще в школе втемяшили: ученье – свет, учат тебя – вникай, благодарен будь. В общем, за три месяца много я всяких штуковин занятных познал: как автоматическую камеру хранения открыть – семь способов, как малявы отписывать, то бишь письма, как с помощью носка «решку» перепилить, что такое в «падлу уходить», «фуфло двигать» и как с «баландером» общаться. В общем, если б вовремя не выпустили, то наш смотровой, учитель мой, сделал бы из меня вполне образованную по тюремным понятиям личность. Жаль – отпустили. Хотя – один черт, все равно в наручниках и уж точно сейчас от вышки не отвертишься. «Козел», – подумал я про Хоменко, аккуратно снимая наручники и протягивая их ближайшему из вахлаков. Он заторможенно принял, не зная, что с ними делать. Все очень удивились, как будто в машине внезапно очутился фокусник товарищ Кио, который специально прибыл, чтобы повеселить их души.

– Кто надевал наручники? – Небритый похмельный мужик обвел взглядом свой коллектив.

Коллектив молча уставился в горбоносого увальня с круглыми глазами. Возможно, в иной ситуации они и не были такими выпученными.

– Я закрывал! – торопливо сообщил он и как подтверждение показал ключ.

Старший вырвал ключ, взял «браслеты», я услужливо протянул руки – дело очень ответственное. Все автоматы, в том числе и мой, уткнулись в разные части моего тела. Раздался облегчающий щелчок, стволы, как лучи от светила, ушли. В душе моей зазвучал неслышимый смех. Так, о читатель, может радоваться висельник, случаем прослышавший, что веревка гнилая… Конечно, через минуту я снова вернул им наручники, молча, как и подобает честному человеку, у которого в руках оказалась чужая вещь. Старший, как говорится, осерчал пуще прежнего, народ же благоволил. Похмельно-красный потребовал другие наручники, которые тут же защелкнул на моих запястьях. Я укоризненно покачал головой. Эта система открывалась совсем просто. Достаточно было по-особому протянуть руки, дабы замкнули свободней, потом небольшой поворот – и достаточно пряжки от ремня…

– Пожалуйста! – протянул я в третий раз и попросил: – Не замыкайте больше, я не люблю, когда руки томятся. Вести обещаю прилично…

Тут уж все ошалели окончательно. Особенно старший. Даже побледнел. Автоматы опять наставили торчком, наручники никто не предлагал, никто не знал, как быть со мной дальше. А мне смешно: в кармане на ляжке «стечкин» торчит, его они и не обнаружили. Полез я в штаны, вытащил, протянул старшему. Тот выхватил, будто горящую бомбу.

– Ну, ты крутой парень, – стали меня ценить.

– Фокусник!

– Ничего, – прорычал краснорожий, – попадет к Федулу, вот там покажут фокусы…

Федул… Я сразу вспомнил это имя, гнусаво прозвучавшее в эфире. Так, выходит, охрана президента сдала меня или же Хоменко? Или же оба? Чем же я им так насолил?

Сколько мы ехали – наверное, около часа. Окон в фургоне не было, кроме небольшой форточки, в которую врывался воздух, выветривал клубы сигаретного дыма. Наконец машина остановилась, посигналила, потом снова проехала несколько метров.

Дверь открыли.

– Вылазь, – сказали мне.

Я огляделся. Очутился во дворе за глухими бетонными стенами. Двухэтажное здание, желтые окна за занавесками и в черных решетках. По скудности архитектуры и торжеству серого фона не ошибешься: полиция. Под конвоем меня проводили в подвалы, тут у них имелась кутузка. Коридор, железные парашные двери с оконцами. Очень все знакомо. Меня уважительно впихнули в камеру. Там сидели какие-то небритые типы и на мое «здрасте» не ответили. Я опустился на свободные нары, потрогал – «пропальпировал», есть такой медицинский термин, свою шишку на голове и остался доволен. Крови не было. Прискорбно, правда, что меня в последнее время часто бьют по черепу. Из этого ничего хорошего для общества не выйдет. Люди с травмированными головами, как правило, отличаются антисоциальным поведением, агрессивны, склонны к буйству, припадкам. Спросите любого толкового врача – он подтвердит мои слова.

– А тут вообще – кормят? – кашлянув, спросил я не из-за чувства голода, а чтобы как-то законтачиться с коллективом.

– Дождешься, – пробурчало в полумраке.

– Ты что – сюда жрать пришел? – отозвался еще один.

– Я не пришел – меня привели, – попытался я поддержать разговор.

– Вот и сиди.

Да, это не сизо. Там отношения более семейные. Так и называются: семьи, по три-четыре человека, вместе питаются, «дачки» делят, «куреху», общаются… А тут – дрянь компания, хоть бы одна сволочь слово человеческое высказала. Мелкая шушера, мародеры.

«Зачерствею здесь, как тюремная горбуха», – подумал я. Решил улечься и ни о чем не думать. Все – гнусно. Я тосковал и старался не вспоминать, как глупо и дешево попался. Потомок декабристов закончил свой путь в вонючем молдавском околотке. Соблюдая при этом исконную семейную традицию…

В этот вечер я, наверное, и окочурился бы от огорчения: уж слишком беспощадно и жестоко трепала меня судьба в последние дни, сплошная череда фатального невезения. Крах. «Вскрытие вен покойного доказало, что умер он от потери крови».

На мое счастье – увы, я еще не знал, как и чем оно обернется, – завизжала дверь, кто сидел – отличит этот звук от тысячи других (хотя у каждой двери свой характер). В проеме стоял охранник – пожилой дядя в милицейской форме союзного образца и при старшинских погонах.

– Врачи есть? – спросил он.

Камера не отреагировала.

– Врач не врач, а за фельдшера сработать могу, – сказал я и не соврал – война, спасибо, научила.

– Пошли за мной! Руки за спину.

Я с удовольствием покинул мародеров, потому что догадывался: рано или поздно – все равно пришлось бы их метелить.

– Там у одного кровь идет горлом – посмотришь.

Я в нерешительности остановился: дело серьезное, тут в лазарет класть.

– Чего встал? – рыкнул старшина.

Но возвращаться уже не хотелось.

Он открыл камеру. На нарах лицом вниз лежал человек. Изо рта на нары, пол натекла лужица крови.

– Откантовали бедолагу, – вздохнул за моей спиной старшина. – Ты, если чего надо будет, стукни.

«Гроб!» – хотелось сказать мне со злостью. Жалостливый нашелся!

Я подошел к лежащему и еле сдавил крик. В бесчувственном, изуродованном побоями человеке я узнал Скокова. Ошибиться было нельзя: черные волосы, брови вразлет, сейчас разбитые и окровавленные, те же усы, глаза. Только лицо – изможденное и постаревшее; перевернул его на спину – он был в обмороке. Я бросился к двери, стал барабанить. Заглянул старшина.

– Ну чего, как он?

– Надо хотя бы полотенце, нашатырный спирт, одеяло. Чаю горячего…

– Сейчас принесу.

И он действительно принес все, что я просил, и даже сказал, что чай тоже будет.

– Его надо срочно в больницу, – сказал я.

– Ох и не знаю, парень, не знаю. – Старик покачал головой и ушел.

Я стал приводить Скокова в чувство: обтер мокрым полотенцем лицо, сунул в нос нашатырный спирт. Наконец он открыл глаза, мутно посмотрел на меня и простонал. Потом он снова закрыл глаза, пошевельнул одной рукой, потом другой, опять застонал. Я расстегнул его куртку – обычную, полевую, с выдранными звездочками на погонах – остались темные пятнышки: капитаном стал, мелькнула никчемная мысль. Над телом основательно поработали: синяки, кровоподтеки сделали его рябым. Открытых ран не было, но что творилось внутри, какие органы ему отбили, определить, конечно, было трудно. Я укрыл его одеялом, положил под голову свою куртку.