Михаил Серегин - Приговор воров Страница 21

– Спасибо, начальник, – негромко произнес Роман, растирая затекшие запястья.

– Давай дальше.

– Ну, сел я на перила вот так вот и ногами его по голове… – Дятел опасно взгромоздился на перила и, не переставая говорить, уперся ногами в основание перил.

– Эй, эй, слезай, ты чего? – заподозрил было недоброе высокий мент, но было уже поздно.

Роман прыгнул. Он взвился в воздух, на долю секунды завис в совершенно пустом пространстве и рухнул на площадку за перилами.

Отлично, теперь…

– Стой!! Эй, стой, я стрелять буду!! – услышал Дятел, усмехнулся про себя и, не оглядываясь наверх, подбежал к краю площадки и посмотрел вниз.

Высоко.

Бабахнули два выстрела. Дятел вздрогнул и шагнул с площадки в пустоту.

Удар о воду.

«Надо было ботинки снять, – подумал Дятел, гребя к набережной, – а то тяжело. А все равно, и так сойдет. Главное, что получилось. И хорошо, что до берега недалеко. До пристани».

Он взглянул наверх – менты наперегонки бежали по мосту к берегу. Бородатый мужик никуда не бежал. Он поставил свою камеру на перила и курил, неизвестно почему не считая нужным запечатлеть уникальные кадры побега преступника со следственного эксперимента.

– Давайте, давайте, голубчики, – сказал Дятел ментам, – бегите, дорогие… – Он погреб налево. Не на пристань, а туда, где на берегу располагался мыловаренный завод и тянулась с полкилометра высокая кирпичная стена. – Интересно, как вы через эту стену перелезать будете. И вообще, кто вас в такую рань на завод-то пустит? А возле забора меня уже ждут…

Чтобы попасть к реке в том месте, нужно пересечь весь завод. Иначе нельзя. На это и рассчитывал Дятел и те, кто устраивал ему побег. Пока менты будут бегать перед закрытыми воротами мыловаренного завода, он успеет добраться вдоль заводской стены до зарослей во-он там.

А потом на машину – через парк, и… Ищи ветра в поле.

– Получилось, по-лу-чи-лось, – выговаривал Дятел, рассекая воду сильными ладонями, – теперь доплыть бы, и уж тогда…

Он не доплыл до берега всего несколько метров. Прилетевшая невесть откуда пуля прошила ему голову, и Дятел без звука ушел под воду.

Щукин выкурил весь запас сигарет, который был у него. Давно уже спустился вечер, но желанное решение так и не приходило. Николай чувствовал, что истина лежит где-то на поверхности, что правда очень проста. Нужно только посмотреть на проблему по-другому.

– Хорошо, – сказал себе Щукин. – Посмотрю на проблему по-другому. Но как? Начнем, как говорится, с самого начала…

Он потянулся за сигаретами и долго шарил пальцами в последней оставшейся у него пачке. Выудив наконец последнюю сигарету, он взял со стола зажигалку и вдруг замер, так и не прикурив.

– А и правда, – прошептал Щукин. – Я никогда не думал об этом. Почему сходняк так легко пошел на то, чтобы я занял место Седого? Уж кто-кто, а я никак не подхожу под образ традиционного вора в законе. Я сам по себе. Я – одиночка. А ведь мне надо будет держать воровской общак и контролировать дела в регионе, подчиняясь, в свою очередь, сходняковским решениям. А я никому никогда не подчинялся – и воры из сходняка должны это знать. И знают они, конечно, еще об одной детали из моей биографии – о том, как я однажды вынес общак банды.

Вот оно – слабое звено! – решил Щукин. – Хорошо, что я до сих пор не объявился, не выяснив, что к чему. Надо бы пообщаться с тем, кто мог бы знать об истинных намерениях сходняка относительно моей персоны. Но с кем? Я из сходняка никого не знаю – слишком далеко и высоко они сидят. Хотя… Постойте-ка – Студент! По слухам, он сильно поднялся в последнее время. И к его мнению стали прислушиваться. Дикая какая-то история была с ним – дай бог памяти… Только странный он человек, этот Студент. Он ведь совсем не из братвы. А даже наоборот – почти интеллигент. Но я ведь с ним сидел. И знаю его: довольно крутой пацан.

Щукин пыхнул сигаретой и только сейчас заметил, что она не прикурена. Он лихорадочно защелкал зажигалкой, втянул в себя ароматный синий дым и, едва не захлебнувшись им, закашлялся.

– Странный он, это точно, – размышлял Щукин, вскочив с кровати и в невероятном возбуждении прохаживаясь по комнате. – К его мнению прислушивается сходняк, а он живет анахоретом. Может быть, для того и живет анахоретом, чтобы сложнее было к нему подобраться. Одни используют для своей безопасности охрану, а Студент забился куда-то в грязный угол, где никто не знает – кто он на самом деле. Ну, и что мне теперь делать? Из людей, вхожих в воровской сходняк, я знаю только Студента, только с ним могу поговорить. Но добраться до него будет сложнее, чем до кого бы то ни было. Я не знаю, где его искать. Хотя можно подумать. Мне известен его старый адрес – еще до отсидки, но наверняка он там уже не живет. Ну, хоть одна ниточка…

Щукин докурил сигарету и расплющил окурок в пепельнице.

«Студент мне обязан кое-чем, – припомнил он. – Может, хоть это сработает? А если нет – придется принимать радикальные меры. Только без смертоубийства, конечно. Я же не Петя Злой».

Николай вскочил с кровати, чтобы без промедления кинуться на поиски Студента, но, увидев синие сумерки за окном, несколько поумерил свой пыл. Снова улегся на кровать, решив подождать до утра.

«Студент на зоне вроде пришибленный был… – вспоминал Щукин. – Но его не трогали, он какой-то… опасный был. Один раз, помню, какой-то баклан его с нар скинул, так Студент целую неделю под нарами спал, а потом тот баклан пропал. Нашли через два дня – в яме за лесоповалом со сломанной шеей… То ли Студент его туда, то ли сам он… Не знаю. Студент мало с кем разговаривал. И тогда тоже, после этого случая, не разговаривал ни с кем. На свои нары залез молча и к стене повернулся… Но я-то видел! И то, как Студент, озираясь, пошел на тот участок, где баклан работал, и то, как Студент дубину прятал под робой. И Студент знал, что я видел. Я никому не сказал, мне-то что. И Студент мне ничего не говорил. Но знал. А за что он первый раз-то сел? Ага! Бытовуха. Студент неразговорчивый был, но на зоне ничего ни от кого утаить нельзя. Вроде бы Студент к бабе пришел, а тут муж из командировки вернулся… Как в анекдоте – муж на Студента набросился, а тот его… кажется, пырнул чем-то. Не до смерти, даже не до инвалидности, а так… Крик поднялся, соседи прибежали, Студента скрутили, в ментовку его… Муж этой бабы дотошный оказался, шум поднял, в газеты стал писать, Студента и посадили… Тем более что у Студента еще до этого случая напряги с ментурой были – его вроде бы обвиняли в том, что он лекарства из своей больнички тырил и продавал… Дело вроде замяли, а потом этот муж его откопал и, кажется, тоже в газетах пропечатал. А менты, чтобы его успокоить, и сунули Студента на два года за нанесение тяжких телесных… Им тоже лишний раз в старых делах копаться неохота… А Студент врачом работал – хирургом. Это я помню. И еще помню странную историю, которую услышал уже после того, как откинулся с зоны. Может быть, она правдива, а может быть, нет.»

«Дело было в этом городе, – вспоминал Щукин. – Дело было вот в чем. Местная экспериментальная химическая лаборатория, создавая очередной препарат для повышения мужской потенции, вывела как побочный продукт распада какого-то там химического вещества сильнейший наркотик, равного которому, если верить тем, кто мне все это рассказывал, не было не только в стране, но и в мире. Очень сильный наркотик был. Как только соответствующие службы узнали о его существовании, то сразу взяли все это дело под свой контроль.»

Сотрудники лаборатории, впрочем, резонно рассудили, что об их открытии должны узнать власти (имеется в виду не препарат для повышения потенции, а побочный продукт распада – наркотик). И передали все сведения о наркотике в местное отделение Министерства внутренних дел.

Тут-то самое интересное и началось. Сотрудникам лаборатории объявили благодарность и похвалили за сознательность. К их удивлению, им даже не запретили продолжать разрабатывать тот самый препарат для повышения мужской потенции, в результате работы над которым и получился – случайно – наркотик, условно названный ими «йогуртом» – из-за внешнего сходства с этим кисломолочным продуктом.

Сотрудники лаборатории пожали плечами и продолжали свою работу, и продолжали бы ее беззаботно и до настоящего времени, если бы не повышенное чувство гражданской сознательности одного из сотрудников лаборатории.

Ему вдруг показалось подозрительным, что менты не запретили им разработку препарата для повышения потенции, тем самым как бы негласно давая добро на неограниченное производство «йогурта».

«Йогурт», конечно, после экспериментов уничтожался, но, как правильно понимал сознательный сотрудник, до поры до времени, пока технология, которую все равно придется обнародовать для получения патента, не станет известна заинтересованным в побочном продукте распада людям.