Юрий Гаврюченков - Сокровище ассасинов Страница 21

Не беспокоили его и новые грехи. Во всяком случае, внешне это никак не проявлялось. А вот меня от всего содеянного малость потряхивало, пока я не размяк в парилке и не залил чичи пивом.

Мы посмеялись над делами давно минувших дней. Слава обставил меня в бильярд, а потом сбросил простыню и полез в пакет за свежим, купленным перед баней бельём.

«Вот упёртый!» – подумал я и спросил:

– Ты куда собрался?

– Съезжу в больницу, – Слава натянул куртку, проверил деньги и кортик. Подтянул новые джинсы. Старые, «пропахшие неволей», грязным комом валялись на полу. Из брезгливости корефан к ним старался не прикасаться. – Ты давай, Ильюхин, парься, а я Ксению навещу.

– Хозяин – барин, – я тоже принялся одеваться.

На вечер у меня были свои планы. Гетеры отменялись, и это было не так уж плохо. Общению с потенциальным биологическим оружием я однозначно предпочитаю книги. Дворовые подруги – дворовыми подругами, но жрицы любви внушали немалое опасение. Кто знает, что в них таится вредного? Какие формы жизни нашли приют в их потасканных организмах? От книг таких подлянок ждать не приходилось, и я сделал вполне определённый выбор относительно сегодняшнего времяпрепровождения.

Докинув Славу до метро, я пожелал ему удачи и отправил на подвиги. По дороге домой заехал за продуктами и с понтом зарулил во двор. На новой машине! Жаль, Ирка не видит. Впрочем, не последний день живу. На это хотелось бы надеяться, поскольку жизнь набирала обороты. Она вдруг стала до невозможности «весёлая и интересная».

Насыщенная событиями.

О которых хотелось поскорее забыть.

От сауны и пива меня разморило. Я лениво прошёлся по комнате. Встал рядом с книжным стеллажом. Вытянул руку и бережно провёл по выровненным в одну линию корешкам. Почитать что-нибудь? Мне было очень, очень неуютно. По правде, я здорово боялся, но баня приглушила страх.

Я пробежал взглядом по полке, но ничего достойного не нашёл. Не было в моей библиотеке книг, отвечающих моему теперешнему настроению. Я бухнулся в кресло и потянул на себя верхний ящик стола. Вот что я хотел почитать – полевые дневники Петровича. В этом безумном мире только они соответствовали моему дурному сознанию, которое определило нелепое нынешнее бытие. Я завидовал Славе: вот кто всегда был в своей тарелке. «Прочь тревоги, прочь сомненья!» Как будто и не было долгих лет заточения.

Я достал тетрадь и полевой дневник Афанасьева, открыл и начал читать, чувствуя себя архивистом, наткнувшимся на старые заметки. История сия и впрямь начинала покрываться пылью забвения. Хоть я и нашёл реликвии исмаилитов, вспоминать о них теперь можно было только как о чём-то умозрительном, наподобие шлимановского «клада царя Приама». От личных вещей Хасана ас-Сабаха остались одни зарисовки в полевом дневнике. Этих цацек я больше никогда не увижу, не смогу прикоснуться, чтобы убедиться в их существовании, никому не покажу, чтобы похвастаться своей удачей. Их словно никогда и не было…

Они сгинули, оставив последствия. Впрочем, снявши голову, по волосам не плачут. Отделался от них, и ладно! Хорошо, что жив остался.

Мнение это у меня окрепло, когда я закончил читать записки Петровича. Афанасьев был очень незаурядным человеком и в очередной раз дал повод призадуматься. Я вдруг с потрясающей ясностью понял, что издававший за свой счёт научные труды Афанасьев не стал бы продавать вещи ас-Сабаха. По крайней мере, до той поры, пока не издал бы очередную книгу с фотографиями находок, не похвастался бы ими в своём кругу, а уж только потом сбыл бы с рук. Я не сомневался в том, что, когда потребовалось бы выбирать между обогащением и славой, в Петровиче возобладал бы учёный. Точнее, хвастун. Признание коллег для Афанасьева было дороже всяких наград. Следовательно, с продажей реликвий пришлось бы серьёзно повременить. И как это объяснить своим компаньонам, мне и Жене с Валерой? Да это бычьё сразу бы убило за такие шутки. Что и сделало…

Начав палить ни с того, ни с сего.

У меня намокли ладони, чего не случалось почти никогда. Я медленно закрыл полевой дневник. Взглянуть на ситуацию с иной стороны мне раньше не приходило в голову. Просто потому, что я верил Петровичу. Но его записки вынудили изменить точку зрения.

Что, если не охранники-дебилы началу ту бойню? Ведь первый выстрел я слышал пистолетный, а у ребят были автоматы… Значит, стрелять начал Афанасьев. Зная крутой нрав Петровича, я имел основания предположить, что он решил пресечь возможность любого конфликта с неконтролируемыми уголовниками и подкрался к ним с «Астрой» наготове. Представив себя на месте Валеры и Жени, я понял, что они не могли поступить иначе. Какие возникают мысли, когда шеф, откопавший кучу исторического рыжья, начинает отстрел членов археологической экспедиции? Никаких иных догадок у привыкших к насилию братьев-разбойников и не нашлось. Они поступили вполне правильно, забрав всё золото и дав дёру. Мне доверять тоже было нельзя. Кто знает, что на уме у коллеги коварного шефа?

А вот как Петрович поступил бы со мной? Предложил подождать с оплатой, взамен одарив соавторством находки или не стал рисковать… Настроение испортилось. Воистину, «умножая знание, умножаешь скорбь»!

Я оторопело заглянул в дневник, который грел колени, и прочёл последний абзац на заложенной пальцем страничке – прямоугольничек, написанный знакомым мелким почерком: « ПРИМЕЧАНИЕ: отрицательное воздействие излучения, исходящего от обнаженного клинка кинжала, отмечено ассистентом, у которого в тот момент существенно увеличился диаметр зрачка, а на лице выступили крупные капли пота.» «Ассистент»… Что предложил бы доктор исторических наук Афанасьев Василий Петрович своему ассистенту, возвратившись в палатку из прокалённой солнцем полупустыни с дымящейся «Астрой» в руке? Долю в добыче, соавторство? Или выпустил бы в грудь остатки обоймы, наблюдая, как расширяется зрачок, не реагируя больше на свет? Кем я был для Петровича, когда он прочёл гравировку и понял, что за предметы держит в руках? Остался ли я для него коллегой или вмиг превратился в ненужного и опасного соперника?

Хотелось бы верить, что компаньона он не мог предать. Однако вылазка Петровича не давала покоя. Его подлинные намерения теперь навсегда останутся тайной. И тайна эта будет грызть меня ещё долго.

Я вспомнил Марию Анатольевну, до сих пор ждущую супруга из экспедиции, ещё не знающую, что стала вдовой. Извещать об этом и вообще с ней встречаться мне теперь совсем не хотелось. Также надо было съездить к отцу Гоши Маркова – Борису Михайловичу, мобилу вернуть и чисто по человечески соболезнования выразить, ведь на похоронах я так и не показался. Разговор с отцом погибшего друга веселье весьма сомнительное, но избежать его никак не возможно.

Я бросил на стол полевой дневник и незаконченными заметками Афанасьева – свидетельство пройденного этапа моей жизни. Моя жизнь делится на чёткие отрезки: когда-то я учился в школе и копал оружие на полях войны, когда-то учился в универе и лето проводил на раскопах, когда-то был холостым и охотился за древностями на чердаках Ленинграда, когда-то вёл семейную жизнь и целенаправленно искал клады по деревням. Потом сидел в тюрьме и знакомился с Петровичем и Славой-афганцем. А теперь я мотаюсь по городу с иностранными гражданами и участвую в убийстве других иностранных граждан… А сокровищ ас-Сабаха больше нет, даже фотографий от них не осталось, а, стало быть, и думать о них нечего.

Решив на этом завершить кислый вечер, я разделся, выключил в кабинете свет, лёг на кровать, накрылся с головой одеялом, поймал тишину и заснул.

9

Слава появился часам к трём пополудни, счастливый и на удивление трезвый.

– Ну как, – спросил я, – Ксению свою отыскал?

– А как же! – корефан был доволен, прямо-таки лучился восторгом. – Только что от неё. Встретились. Знаешь, как она мне рада была! Всю ночь трепались. Я у ней там в больнице сидел. Вспомнили всякое и решили сойтись. Так что, Ильюха, я теперь к ней переезжаю.

– Ого! – я пожал другану руку. – Поздравляю с началом новой, семейной жизни.

– А то! – сказал Слава.

– А где Ксения? – спросил я.

– Дома. Она сегодня с утра сменилась. К ней поехали. Спит сейчас, а я к тебе заглянул, новостями поделиться.

– Ну что ж, – улыбнулся я, – поздравляю ещё раз!

– Кстати, – судя по тому, как блеснули славины глаза, в голове корефана родилась какая-то идея, – давай двинем на шашлыки, коли тачка есть. На залив куда-нибудь. Надо же праздник устроить.

– Да не вопрос! – пожал я плечами. Слава стремился развлекать свою даму в меру возможностей, и возможности эти старался изыскивать по полной программе. Его благое начинание требовало поддержки. – Можно хоть завтра собраться с утречка и отправиться. Сегодня у меня дела, надо с одним человеком потолковать.

Встреча с гошиным отцом у меня была назначена на семнадцать часов. После неё ехать на шашлыки было поздновато.