Александр Соловьёв - Ветви Ихуа Страница 22

Зубров злился на эту серебристую радиолу. Возможно, он и сам был не против иметь такую, но единственная альтернатива ей — тяжелая деревянная тумба «Салют» — пылилась на втором этаже в центральном универмаге. К тому же стоила она двести девяносто пять рублей, которых у Зуброва не было. Да и где бы он появился с этим сомнительным агрегатом?

Сам факт, что у кого-то есть заграничная радиола, конечно, не считался пороком, просто не вполне одобрялся, а то, что не одобрялось, вызывало порицание. Такая позиция была привита с детства, поддерживалась в университете, и против нее Зубров ничего не имел.

Но как к этому относиться, если порицаемая вещь принадлежит сыну секретаря обкома?

Зубров зажал бутылку между колен, кое-как счистил кусочки фольги с задубевшего на холоде сырка и запихнул его остатки в рот.

«Если бы минирадиолу принес в школу какой-нибудь другой мальчишка, наверняка вызвали бы его родителей, — прикидывал он, медленно пережевывая вязкую массу. — Но тут иной случай. Видать, Локкову и не такие выходки позволяются. А может, у директрисы с его папашей какая-то договоренность имеется, просто она о ней помалкивает? Да уж, стоило хотя бы намекнуть… Интересно, знает ли Жанна Генриховна? Когда она вернется со своих курсов, хорошо бы у нее как-нибудь выведать…»

Зубров глотнул пива и рассеянно огляделся. Неподалеку, на скамейках под статуей трех гимнасток с обручами, веселились подростки, играла музыка. Сперва Зуброву показалось, что это Локков с компанией, но, присмотревшись, он увидел, что это какие-то незнакомые парни из другой школы. Из бобинного магнитофона вырывались пронзительные вопли запрещенного певца Бруевича:

У тебя бывает ощущенье:За тобой бредут шпионы-тени…Ты решил, что ты сошел с ума…Ты ушел от всех, но нет покоя:Всюду, всюду смотрят за тобоюЧерными глазницами дома…

Зубров никогда не видел Бруевича на фото. Он представлял его изможденным видавшим виды политзаключенным с неизменной гитарой в руках. Эти его опальные песенки, несмотря на их очевидную примитивность, втайне нравились Зуброву, он даже помнил наизусть одну его фразу: «я понял, что мой труд смешон и мал, как миг; я бросил все и стал самим собой». Некоторые знакомые Зуброва слушали Бруевича чуть ли не в открытую. Тем не менее, сам Зубров ни под какими пытками не согласился бы признаться в своих симпатиях даже собственной матери. Не потому даже, что настоящие сомолфеды не слушают музыку, заимствованную у политврагов, а по другой причине: инакомыслие песен Бруевича вызывало в нем необъяснимый трепет и пробуждало странные, противоречивые чувства, в которых он пока еще сам не мог разобраться.

Допив «Ячменный колос», Зубров швырнул бутылку в урну и отправился домой. Надо было передохнуть перед тем, как отправиться к Инзе Берку.

Придя в квартиру, Зубров принял душ, натянул синий спортивный костюм и завалился на диван. Вскоре он задремал.

Ему снилось, как он в компании какого-то унылого мосластого старика бродил по ночной холмистой пустыне. Светила луна, огромные тени падали на землю, скользили впереди полуночных странников. Зубров оглядывался и косился на своего ветхого спутника, тот был угрюм, но спокоен и, должно быть, знал, куда топать. Где-то в глубине догадывался и Зубров, но не был уверен, а спросить почему-то было неудобно. И вот земля перед ними вздыбилась темными буграми, и враз стало понятно, что они стоят среди кладбища. И тогда старик кивнул, и могилы сами собой расступились.

«Туда», — сказал старик.

Они побрели дальше, но старик неожиданно остановился перед одним из земляных холмиков. «Месть!» — хрипло сказал он и склонился так низко, что борода коснулась земли.

«Месть», — повторил Зубров и сделал то же самое. (Во сне он понимал, что делает, а после, когда проснулся, не мог объяснить себе, зачем он кланялся могиле.)

Стало тихо — так тихо, что казалось, слышался скрип червей, прогрызавших глубоко под землей древние гробы.

Луна поднялась выше, и в ее свете стало видно, что борода старика отливает медью. «Что-то я должен сделать», — стал напряженно догадываться Зубров, и вдруг припомнил, что именно. Он поднес руку к глазам, разжал пальцы: там, на ладони, лежала прядь рыжеватых волос. Он знал: эти волосы имели какое-то сакральное значение. Все верно, ведь он сам сбрил их со своего тела и вот теперь в знак верности тому, за кого должен отомстить, возложит на могилу.

Только чья это была могила, он никак не мог вспомнить.

Продолжая стоять на коленях, Зубров оглянулся. Старика уже не было.

В эту минуту в отдалении послышались голоса. Зубров поспешно положил прядь на край могилы, вскочил и спрятался в кустах, что росли неподалеку. Тотчас он увидел силуэты. Чем ближе, тем яснее их видно: это дикари! Они обросли шерстью, и вид у них звериный, но странные они, фантастические, в полупрозрачных доспехах, с поблескивающими клинками в руках. Пришельцы окружили надгробный холмик, вознесли руки к небу и заревели наперебой: «Пусть вернется мститель! Пусть вернется охотник!» Среди дикарей — девушка с белыми волосами до пояса. Вот она наклонилась и, подхватив что-то с земли, вскрикнула: «Смотрите, тут его нож!..»

Зубров проснулся. Он был в болезненном возбуждении. Усевшись на диване, он растер лицо, рассеянно посмотрел на большую стопку непроверенных тетрадей на столе, перевел взгляд на часы. Половина шестого.

Он встал, прошел в кухню и выпил подряд три стакана воды из-под крана. «Днем спать вредно, — подумал он. — А особенно после пива».

Вдруг Зубров кое-что вспомнил, и его охватило легкое волнение.

Он открыл духовку газовой плиты и достал большой газетный сверток. Положив на стол, покрытый изрезанной во многих местах сиреневой клеенкой, развернул и, отодвинув в сторону еще один маленький газетный сверточек, взял в руки длинный изогнутый кинжал — тот самый, что обнаружил на прошлой неделе в просторном внутреннем кармане своей старой войлочной жилетки.

3

Выйдя из троллейбуса, Зубров попал в холодную моросящую зябь. Чтобы уберечь страницы от влаги, он расстегнул плащ и сунул картонную папку за пазуху.

Инза Берк жил в крупногабаритной квартире на втором этаже старого дома на улице Школьной в Южном микрорайоне. Двери открыла женщина лет сорока в красном атласном халате выше колен — должно быть, новая Инзина сожительница.

— Входите, — с безразличным видом сказала она и затянулась длинной сигаретой явно импортного производства.

Зубров положил папку на полку для обуви и, стянув плащ, аккуратно повесил его на плечики. Затем разулся и ногой подпихнул под полку свои длинные черные туфли, он их стеснялся.

— Вы случаем не баскетболист? — женщина изогнула бровь.

— Да нет, будто, — сказал Зубров и, взяв папку, зачем-то с улыбкой потряс ею, словно в ней лежал документ, подтверждающий, что к баскетболу он никакого отношения не имеет. Продолжая усмехаться, он вошел в комнату.

Инза сидел за своим дубовым письменным столом и что-то вырезал ножницами. Его черная глянцевитая шевелюра была взлохмачена. Глянув на вошедшего, он отложил ножницы и, радостно помахал рукой:

— Что бы я без тебя делал, друг!

— Привет, — сказал Зубров. Положив папку на край стола, он пожал Инзе руку и сел на желтый велюровый диван.

«Шестнадцать рублей восемьдесят копеек за двадцать четыре печатные страницы», — мысленно напомнил себе на тот случай, если Инза пожелает уточнить.

— Ну? Как житуха? Как работа? — спросил Инза и тут же вернулся к своему занятию. Зубров заметил, что на столе разложено несколько иностранных журналов, судя по фотографиям, по археологии. На одном из журналов Зубров не без удивления увидел болгарские литеры.

— Так себе, — сказал он. — Приятного мало…

— Проблемы?

Какие, в сущности, проблемы? Начальство пожурило, ученики не слушаются… обычные будни.

— Ерунда, — сказал он. — Откуда такие журнальчики?

— Ясный перец — из загранки! — отозвался Инза. — Вот, монтирую. У одного знакомого копировальник… только это так, между нами, лады? Вот, видишь, коллаж делаю. Получится этакая занятная страничка. Потом в аппарат его — ррраз! — и готово. Все, конечно, черно-белое будет, как в «Искре», но… — он сделал хитрую мину, — у нас ведь и так все черно-белое, хе-хе…

Тут Зубров заметил, что Инза слегка в подпитии.

«Надо бы про деньги напомнить», — подумал он, но говорить напрямик было как-то неудобно. Зубров дотянулся до крайнего журнала и откинулся с ним на диване, наслаждаясь непривычной мягкостью. С яркой мелованной обложки на него глянул череп, потерявший где-то в тысячелетиях обе теменные кости и сильно напоминавший самодельную пепельницу из тех, что цыгане сбывают на рынках. Эта ассоциация заставила Зуброва вспомнить сон матери.