Леонид Влодавец - Гастроль без антракта Страница 23

— Да-да, — поспешила подтвердить Хрюшка, — Дима работает референтом в частной фирме…

—…которая оказывает центру некоторую финансовую помощь, — добавил я и вызвал легкое удивление.

— О-о, — вскинула брови сеньорита Рохас, — Дмитрий, вы случайно не уроженец Хайди? Сейчас, правда, этот характерный для района Мануэль-Костелло выговор уже почти исчез, но лет десять назад я бы подумала, что вы родились на Боливаро-Норте.

— Случайное совпадение, — с легкой досадой произнес я. — Моя родина — Санкт-Петербург. До 1991 года он был Ленинградом.

— Тем не менее, — вставила сеньора Эухения, — Лусия совершенно права. Я уроженка этого района и даже удивилась, когда услышала от русского такое произношение. Пожалуй, нигде на Антилах так не говорят, а на континенте тем более.

— Мне очень лестно узнать, что Диму принимают за местного… — пропела Хрюшка. — Но он действительно русский. Кстати, у вас, сеньорита Рохас, произношение настоящей испанки. Вы родились не на Хайди, верно?

— Да, — подтвердила Лусия, — я родилась в Мадриде. Мой отец был студентом, а потом стажировался и вел научные исследования в различных клиниках Испании. Тогда там еще правил Франко, и у нашего президента Лопеса были с ним прекрасные отношения. Потом Франко умер, и отец вернулся на Хайди.

— Наверное, это было не очень приятно — уезжать из страны, которая переходила к демократии, и возвращаться в тоталитарное общество? — посочувствовала Ленка.

Я чуть не фыркнул, удержавшись только благодаря героическим усилиям. Эх, с каким бы удовольствием я вернулся сейчас в тот поганый, но родной тоталитарный Союз! Там хоть ясно было, как себя вести, чтоб не влипнуть. Не высовывайся — и не посадят. Не лезь на рожон — и не припорют. А при дерьмократии все уж шибко беспредельно… То мочи кого хошь — и ничего не будет, то лишнее слово вякнул — и жди дырку в башке.

Но Лусия, конечно, завздыхала и утвердительно кивнула.

— Конечно, конечно… Мне было уже двенадцать лет, я все понимала. Я мечтала, что отец отправит меня учиться в Испанию. Здесь все было ужасно глупо и скучно. Парады какие-то, всюду портреты этого параноика, запретные зоны, полиция на каждом шагу, сообщения об арестах… В школе запрещали носить юбки короче, чем на тридцать сантиметров от пола до подола. Ни косметики, ни духов, никаких украшений. С утра — национальный гимн, молитва, по окончании уроков — молитва и опять гимн. Учения по гражданской обороне, перевязочная подготовка. Ужас!

Я подумал, что в совковое время у нас получше было — хоть молиться не заставляли…

— Ваш отец, наверное, хотел уехать? — спросил я.

— Нет, что вы! — сказала Лусия. — Он и не мечтал. Его ведь почти сразу же по возвращении призвали в армию. А потом его перевели в ведомство Хорхе дель Браво. Слышали о таком?

— О, конечно! — воскликнула Елена.

— Вот с тех пор он и работал в нашем центре. Тогда там велись какие-то секретные разработки, а потому ему даже не разрешали выходить с территории. У нас был коттедж, довольно комфортабельный, с бассейном. Я могла учиться в особом, отлично оборудованном колледже, который тоже был на территории центра. А потом отца вдруг арестовали. После этого нас с матерью…

Я понял, отчего сеньорита такая скромная и застенчивая. Отсидка — она и на Хайди отсидка.

— О том, что отца расстреляли, я узнала только после того, как нас освободили из тюрьмы партизаны Эстеллы Рамос. Говорят, это была ужасная женщина, которой ничего не стоило убить любого, но меня-то она спасла… Нам с матерью разрешили вернуться домой. Но через два дня после того, как мы вернулись, в одной из лабораторий центра произошел взрыв. Я помню только сумасшедшую, обезумевшую толпу, которая все ломала и крушила. Самое ужасное

— это были хорошо знакомые нам люди, со многими мы дружили несколько лет, жили рядом… Все они работали в центре. Среди них были несколько человек, которых я помню как милых, добрых совершенно безобидных интеллектуалов. Невероятно, но кое-кого из них я видела всего за час-другой до этого взрыва. И вдруг они превратились в каких-то чудовищ, зверей. Дикие вопли, пена на губах, невероятная сила… Они выворачивали деревья с корнями, сбивали столбы фонарей, опрокидывали автомобили. Бетонный забор, опоясывавший территорию центра, свалили голыми руками и растоптали в щебенку. После них оставались пустыня и руины. Траву — и ту вырывали. Было сущее сумасшествие. Никакого разумного объяснения. Не знаю, что им не понравилось в нашем коттедже, но они разнесли его на куски. Я спряталась… А мама — нет.

Лусия, похоже, могла и разрыдаться. Мне это было очень неприятно. Взрывая установку по производству «Зомби-7», мы с Киской понимали, что выпускаем джинна из бутылки. Наверно, очкастый посол, который весело сообщил нам о толпе, бушующей на улицах Сан-Исидро, тоже догадывался, насколько неприятно было тем, кто попался этой толпе под горячую руку. Однако до сего времени я особенно не переживал, потому что не встречался ни с кем, кто пострадал от этой акции…

Сеньорита Рохас оказалась, однако, достаточно волевой дамой и смогла подавить вполне закономерный приступ скорби.

— Потом появились янки. Я слышала стрельбу, взрывы, но, слава Богу, ничего не видела, потому что сидела в подвале. Потом я узнала, что толпу обстреливали и бомбили с вертолетов, на улицах было убито почти двести человек…

— Не надо мучить себя воспоминаниями, — проникновенно сказала Хавронья. — Это тяжело слушать даже мне, а каково вам, ведь вы все это пережили…

Я ощущал явный и очень сильный стыд. Самое неприятное — отделаться от него было невозможно. Даже естественным оправданием: это был не «я» — Коротков, не «я» — Баринов, а профессиональный наемник Ричард Браун, который за кредитную карточку с миллионом баксов и маму с папой положит. Не унималась стыдобища и от совсем уж жалкого аргумента, что, мол, не я был главным, я только выполнял команды дикой бабы по прозвищу Киска, а та в свою очередь старалась угодить послу Штатов, полагавшему, что обеспечивает американские интересы и защищает права человека… А на самом деле — едва не дал в руки мистеру XYZ — Грэгу Чалмерсу оружие, способное весь мир превратить в стадо идиотов. Сейчас я, на сей раз под своим собственным, при рождении полученным именем, пришел сюда, чтобы разыскать секрет дряни, именуемой «Зомби-7». И не для спасения человечества от этой пакости, а для вознесения на невиданные высоты отца родного.

— А что это была за лаборатория? — спросил я, прикидываясь шлангом, что в последнее время у меня неплохо получалось.

— Та, в которой произошел взрыв? — вяло переспросила сеньорита доктор. — Я знаю, что раньше ею заведовал профессор Мендес и там, как полагали позже, разрабатывали психохимическое оружие. Но Мендеса тоже расстреляли, еще раньше, чем моего отца… Утверждали, что это была государственная измена. Стандартное обвинение для тех времен. И никто не знает, что стояло за этим. Может, жена Мендеса понравилась дель Браво…

— А у Мендеса была красивая жена? — спросил я, искоса бросив взгляд на сеньору Эухению.

— Ну… для своего возраста она была очень симпатичной. Впрочем, я же не утверждаю, что она действительно стала причиной гибели Мендеса. Просто в те времена могло быть и так…

— Да, — согласилась Эухения, — тогда все могло быть. Рейнальдо Мендес был добрым человеком, а Хорхе дель Браво не любил добрых.

И сеньора Дорадо аж засветилась изнутри. Похоже, Ленкина информация о том, что Эухения была любовницей Мендеса, соответствовала действительности.

— Его жену тоже арестовывали? — спросил я.

— Да… — вздохнула Эухения. — Точнее, пытались арестовать. Но она покончила с собой. На глазах сына. Сесару было тогда всего семнадцать…

— И его посадили?

— Нет. Он был тогда кадетом офицерской школы. Когда отряды Киски подошли к Сан-Исидро и большая часть войск Лопеса уже перешла на сторону повстанцев, Лопес приказал кадетам поклясться, что они не отойдут без приказа. Их было всего пятьдесят человек, и они погибли все до единого. Чтобы Лопес смог удрать на подводной лодке и вывезти с острова свору своих холуев…

Эухения говорила таким тоном, что у меня начали закрадываться мысли, будто она похожа на парттетю не только по форме, но и по содержанию. Может, у нее и партбилет где-нибудь под кустом закопан? Впрочем, я хорошо помнил, как в свое время тут чуть не весь народ объявлял себя сторонниками коммунистов. Даже Морено и Китаец Чарли рвались сотрудничать… А секретный брат диктатора Паскуаль Лопес? «Viva Libertad!» — орал. Почему? А потому что знали: Педро Лопес и Хорхе дель Браво — гады. Раз кто-то с ними готов драться — значит, хороший человек. Ну и побаивались, конечно. Знали: за коммунистами — Фидель, а за ним — Москва. Но теперь-то уж, конечно, не больно боятся…

Несколько охладились мои фантазии насчет подпольщицы-гадалки в тот момент, когда я вспомнил, что при Лопесе сеньора вкалывала на Хорхе дель Браво. К ней тут ходили исповедоваться, лечиться, узнавать будущее, а она стучала. И очень может быть, что Мендеса она любила не просто так, а по долгу службы. Соответственно Сесар Мендес остался сиротинушкой не без ее участия… Все эти крокодиловы слезки мы уже дома под трехцветным флагом видели. Там чуть ли не каждый второй кагэбэшник клялся, что был противником режима, а почти каждый первый секретарь обкома только и мечтал, чтоб его из КПСС исключили…