Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед Страница 24

– Быстро вы стали добротным советским хозяйственником, Борис Леонидович, – перебил учителя Илья. – Я так понял, это вы взяли из ящика моей парты в классе. Даже не интересуюсь, с какой целью вы это взяли. Мне интересно, как скоро вы положите это обратно.

– А если я не… не положу и пойду…

– С докладом к директору? Ну что же, в лучших традициях Советов, – безмятежно отпарировал Илья. Самообладание и взрослое спокойствие, с которым он это произнес, было поразительно для подростка, которому только что исполнилось 14 лет. Хотя выглядел он куда старше. А некоторые в 17 лет уже командовали полками в Гражданскую войну, некстати подсуропила память историческую справку Борису Леонидовичу…

Вишневецкий попытался успокоиться. Он подвинул мешок к Илье и проговорил:

– Все началось с того налета на дом купца Константинова, ведь верно? А потом продолжилось этой стычкой со скаутами. Кстати, во время твоего отсутствия в городе у них уже официально отобрали здание клуба, а скаутскую организацию объявили закрытой. Слышал?

– Да. Ничего, там ушлые ребята. Один Прутков чего стоит. Глядишь, он нами еще в комсомоле покомандует. Кстати, нас всех на днях туда примут.

Борис Леонидович оторопел:

– К-куда… примут?

– В комсомол.

– Но, насколько я знаю устав нашей школы… в заведениях такого типа нельзя открывать комсомольские ячейки.

– Устав приняли – устав изменят. Понадобится – и пионеры будут.

– Какие еще пионеры?! Вот эти малолетние поджигатели, беспризорники, воришки, стремщики, наводчики, которые поступают в школу «свеженькими», с которыми еще работать и работать? Ты шутишь, Илья?

– Я, может, и шучу. А вот товарищ Лагин – вряд ли. Работа у него такая – вообще мало располагает к шуткам. Я могу забрать назад мешок? А то у Рыжова сегодня день рожденья – пятнадцать лет, вот специально к юбилею приберег. Кхм… Даже не спрашивайте, что и откуда. Борис Леонидович… я вас знаю, потому уверен: не пойдете вы к Круглову. Хотя бы потому, что уверены: ну ничего не сможет сделать Круглов.

Вишневецкий закашлялся. Илья смотрел на него ясными чужими глазами и улыбался. Учитель истории выговорил:

– Ну, спасибо хотя бы за откровенность, что ли…

…С того самого дня Борис Леонидович старался не общаться с человеком, который еще не так давно казался ему единственным не чужим в этом городе. Илья действительно менялся. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, под чьим именно влиянием. Еще два раза в текущем году Илья, Леонид Ипатов и Юрий Рыжов уезжали из города в сопровождении Паливцева и товарища Лагина. И Вишневецкий тоскливо предполагал, что причинами этих отлучек были уже не те – ночные, опасные, заверченные и насквозь противозаконные, если разобраться – налеты. Теперь, думается, как раз все было по закону.

11. Москва. Конец лета 1927-го

– Не падай, сцук-ко! Не падай! Погремим, бедолаги! Жека – н-но… ливай!

Огромный краснолицый человек, под гигантской тяжестью которого трещал изящный венский стул, взмахнул рукой и проговорил:

– Н-да… хорошо тут! Эх! А чего ж не погулять, раз… М-москва златоглавая?..

На более четкую мотивацию того, зачем и на какие средства выпивает в номере одной из самых дорогих столичных гостиниц, он не сподобился. Да, собственно, и зачем?.. В карманах участников попойки лежали не только билеты на обратный путь, но и неплохие деньги, и золотые портсигары, а кое у кого – даже заветные корочки. Нет, не обязательно сотрудников ОГПУ. По крайней мере – не только их.

В просторной комнате расположились несколько человек. Причем добрую треть ее, казалось, занимал именно тот, громкоголосый и огромный, что с таким завидным лиризмом рассуждал о «Москве златоглавой». На вид ему было лет тридцать, в себя он влил примерно такое же количество увесистых стопок водки, но на деле ему на днях исполнилось юных 20 лет, с чем и могли поздравить его близкие друзья, товарищи и коллеги по работе.

Юрий Рыжов – это был он – давно не был похож на интернатского Пыжа, тупого, недалекого. Откуда что взялось?.. Выявились у него и лисья хитрость, и тонкое коварство, и умный расчет, и логика, и умение подавить соперника не только грубой силой, но и словом. Если подвести итог всему сказанному, оказался Пыж далеко не так прост, что и оценили его неглупые наставники.

С ним были те, кого он знал со школьной скамьи: высокий темноволосый парень с широко поставленными светлыми глазами и язвительным ртом, ладный, широкоплечий, в плотно облегающей торс косоворотке, шнурованной на груди и придающей ему щегольской вид, – Илья Холодный; второй – невысокий, высоколобый, удивительно подвижный, в пиджачке – Леонид Ипатов, которого из Ипа давно и кощунственно переименовали в Ильича за некоторое сходство с покойным вождем мирового пролетариата. Леонид «Ильич», собственно, никогда не возражал против подобного погоняла.

Был тут и Прутков, давно перековавшийся из буржуазных скаутов во вполне лояльные к нынешнему режиму совторгслужащие (хотя имел и частную лавочку). Коммерческую деятельность в Желтогорске 25-летний делец умудрялся совмещать с комсомольской активностью, а также с вот такими поздравлениями друзей в столице нашей Родины. Имелся некто Лившиц, этот – постарше; он даже и не пытался строить из себя идейного, но зарабатывал исправно. Присутствовал и Верник, и даже Сеня-бородавочник, который из неприятной сутулой особи с прыщавой рожей неожиданно превратился в довольно приятного парня, мечту желтогорских комсомолок. Двум «И» – Илье и расторопному «Ильичу» Ипатову – он, быть может, был и не конкурент в этом вопросе, однако же девушек и вообще особей женского пола в Желтогорске, не говоря уже о Москве, было много.

– Я, мужики, тут че думаю, – заговорил Рыжов. – Я сначала думал, что шутка… А потом, как начал в конторе работать, поднял кое-какие архивы и выяснил, что мои родители ни хрена никуда не делись. Нет, папаша-то давно спился, как и положено, это – да. А вот мать… короче, выяснилось, что мать у меня – жива!

– Да ты че? – двинулся к нему Ип «Ильич».

– А то! И не только жива, а живет она у меня…

– …в Сибири на поселении?

– Ага! Держи карман шире! В Крыму! А в Крыму – потому что там была древняя греческая колония, в общем, там ихние древние греки плодились, и кое-кто на семена уцелел… Ну, если кому интересно, вот пусть у Илюхи спросит, он в этих исторических вопросах как-то больше рубит.

– Ты дело говори. Какие еще древние греки?

– Юра, тормознись, не распечатывай… Хорош… Греки какие-то…

У Рыжова побагровело лицо, он подобрался всем своим огромным телом, расслабленно растекшимся в разные стороны, и выдохнул:

– А то, что у меня мать – и есть грек!

Все расхохотались. Рыжов сжал кулаки. Илья внушительно прокашлялся и, подняв палец, важно проговорил:

– Юра хотел сказать, конечно, что не грек, а гречанка. Причем не древняя, а вполне себе современного образца, 43 лет от роду. По документам – Софья Георгиевна Мастриди. Этническая гречанка. Что характерно, удалось уже нарыть, что сына своего она назвала Георгием, а Юрий – это так, в детдоме, а потом в интернате русифицировали, чтобы не задавался. А что? Гляньте на нашего Несвятого Георгия! Глазом черен, телом велик, норов – огонь! Ну просто шлем архистратига на голову, и в бой против полчищ Ксеркса или какого-нибудь там Дария!

– Правда, что ли? – подал голос Прутков. – Грек? Ишь ты! Буржуйский элемент, значит?

– Дурак ты, – перебил его Ип, – греческие пролетарии нам такие же братья, как, скажем, германские рабочие или французские докеры.

– Нашелся мне тоже – пролетарий… – фыркнул Прутков, сам, как известно, сын судовладельца.

– В общем, – нетвердо подытожил экс-Пыж, – получаюсь я никакой не Юрий Рыжов, а Георгий Мастриди. Это если по матери. А по отцу я получаюсь такой скотиной, что лучше и не вспоминать.

– Отец-то у тебя как раз из пролетариев был… пару раз пролетел мимо кассы – и айда в забайкальские тропики! – съязвил кто-то.

– В общем, думал я тут, думал, мужики, и решил, что в Крыму много несознательных, и пора бы им уже втолковать получше, что такое С-советская власть! – заявил легитимный представитель режима, новоиспеченный товарищ Мастриди, и подпрыгнул на стуле. Вот тут-то мебель не выдержала и развалилась. Илья Холодный назидательно вымолвил:

– Ты, главное, не наразъясняйся в Желтогорске, а то тебя Лагин за пьянку с потрохами сжует. Он в последнее время вообще стал суровый.

– Станешь суровым, – отозвался Ип, – когда тебе на голову столько контролеров сажают. И Баранов в гору попер, и этого Брылина из Москвы зачем-то прислали. Если захотят, они Лагина разыграют на двоих и не подавятся.

– Да уж… – протянул Рыжов, – раньше Андреич совсем другой был… Помните, как мы впервые в Москву дернули? Ну, в двадцать третьем?