Основано на реальных событиях - де Виган Дельфин Страница 24

Так говорила мне в тот вечер Л. в пустом кафе возле мэрии двадцатого округа.

Стемнело, а мы все сидели там, в глубине зала, стены которого были увешаны выгоревшими на свету рекламными плакатами пятидесятых годов. Где-то поодаль стрекотало радио, но голосов было не разобрать. Я подумала, что это кафе, конечно, представляет собой последний след прошлого, единственный в квартале, выстоявший в атаках модного обновления, по кусочку захватывающего улицы. Островок сопротивления, который вот-вот тоже падет.

Я слушала Л., не пытаясь ее прервать. Л. преувеличивала, упрощала, систематизировала, но у меня не было сил ответить ей.

Нет, я не хотела оставлять территорию вымысла кому бы то ни было. Но я заглядывала в свои ладони, а мои ладони были пусты.

Нет, я также не исключала, что в один прекрасный день вернусь к автобиографическому письму, как бы оно ни называлось. Но оно имеет смысл, только если дает возможность рассказать мир[12], приблизиться к вселенскому.

В любом случае я была обескровлена.

Так говорила мне Л., а я слушала ее, наполовину увлеченно, наполовину изумленно.

Ее слова заставляли меня задуматься над тем, над чем я всегда отказывалась теоретизировать. Ее доказательства натолкнулись на крошечную постройку, которую я соорудила, чтобы придать смысл своей работе или хотя бы обрести способность говорить о ней.

И ее слова проникали в сердце сомнением, которое я была неспособна сформулировать.

Однажды Л. сказала мне, что я написала всего две книги. Первую и последнюю. Четыре других были, по ее мнению, всего лишь досадным заблуждением.

В течение осени Луиза и Поль раза два-три приезжали на выходные, вместе или порознь. Между нами возникала новая связь, измененная расстоянием и отсутствием. Напряженные, болтливые отношения, ставшие продолжением проведенных вместе лет, и все же другие. Мои дети повзрослели. А я осталась взволнованной, восторженной матерью.

Франсуа выбирал между несколькими проектами и только что нанялся на второй сезон документального сериала. Это была долгосрочная работа, которая снова заставит его проводить многие недели за границей. Я знала о его неутолимом любопытстве, знала, что он читает дни напролет, обожает путешествия. И в глубине души мне это отлично подходило, эта наша занятость тем, что мы пытаемся создать, это желание – или эта иллюзия – суметь одновременно продвигать то, что разделяется и что нет. Франсуа уважал мою потребность одиночества, мою независимость, моменты моего отсутствия. Я уважала его выбор, его заскоки, его непрерывно обновляющийся энтузиазм.

Несколько раз в неделю звонила Л., чтобы сказать, что она как раз рядом. На самом деле она никогда не была особенно далеко. И каждый раз я предлагала ей подняться. Потому что в том смятении, которому я отказывалась дать имя, ее присутствие успокаивало меня.

Л. приносила цветы, булочки, бутылку вина. Она знала, где найти чашки, чай, кофе, штопор и бокалы. У нее было свое место на диване. Она укутывалась в мою шаль, зажигала лампы, выбирала музыку.

Когда мне звонили в ее присутствии, Л. оставалась на месте. Она не делала вид, что смотрит в свой телефон или листает газету, как поступило бы большинство людей. Нет, наоборот, она кивала моим ответам или же хмурила брови. Молча она принимала участие в разговоре.

Л. подарила мне набор новых записных книжек трех разных размеров из вторичной бумаги. На самой большой она сделала коротенькую ободряющую надпись, которую я успела забыть. Теперь уже ее не найти, потому что я все выбросила.

Каждую неделю она спрашивала, как движется моя работа, напоминала, что всегда в моем распоряжении, если я захочу об этом поговорить. Поскольку мне особенно нечего было ей сказать, она рассказывала о своей. Л. как раз приступила к автобиографии знаменитой актрисы. Три месяца назад она участвовала в конкурсе вместе с двумя пользующимися большим спросом литературными неграми. Как и они, Л. познакомилась с актрисой на вечеринке, организованной ее агентом. И актриса выбрала ее. Разумеется, Л. сумела найти слова, подтвердить ее интуицию, что продолжало поражать меня. Л. нравилось упоминать об удовольствии, которое она испытывает, придавая форму сырому материалу, поставляемому ей актрисой. Она говорила мне об этой женщине с нежностью демиурга, как если бы актрисы не существовало вне работы, которую они начали вместе, как если бы именно она, Л., явила эту женщину миру, ей самой. Л. была счастлива, и ей казалось, что на сей раз она занимается лучшим, что есть в ее профессии. Тем, что важно. Потому что Л. было недостаточно, что ее выбрали. Она не писала невесть для кого. Она позволяла себе отказываться от некоторых сотрудничеств и выбирала людей, с которыми у нее было желание работать. С людьми, призналась мне она, у которых есть судьба. Которые падали, тонули, страдали – и несли печать пережитого. Вот что ее интересовало. Описать, как они снова поднялись, воссоздали себя, подправили. Ее роль заключалась в том, чтобы вывести на сцену, описать словами, сделать важным материал, который они ей доверяли. Она давала возможность читать их души, и, когда они ее благодарили, Л. твердила всегда одно и то же: она только сделала их душу видимой невооруженным глазом.

Как-то вечером Л. сказала, что умеет с первого взгляда распознавать людей, ставших жертвами насилия. Не только физического. Людей, чья жизнь, личность были поставлены кем-то под угрозу. Она умела различать в них какую-то стесненность, скованность в движениях, «расшатанность» в прямом смысле этого слова. Нерешительность, неуверенность, слабое место – чего никто, кроме нее, похоже, не замечал.

Приближалась зима, и у Л. было полно работы. Я же пользовалась моментом, чтобы вооружиться новыми, более или менее правдоподобными предлогами. Еще отсрочить. Я отговаривалась тем, что якобы что-то готовлю, продолжала придумывать какие-то исследования, наброски.

Я не знала, что должно будет пройти еще два года, прежде чем я буду в состоянии создать новый текстовый файл и написать фразу, содержащую больше трех слов.

В период между рождением детей и годом, когда мы с их отцом расстались, я сделала десяток фотоальбомов, каждый по пятьдесят страниц. Потом я тоже фотографировала, иногда распечатывала снимки, но прекратила систематизировать и наклеивать их. Позже я могла бы предложить различные гипотезы связи нашего расставания и прекращения составления альбомов, но это другая история. Если однажды у меня начнется пожар, я думаю, что вынесу их раньше книг, раньше писем, раньше всего остального. Они составляют бесконечно ценную часть моей жизни, нашей жизни. Они эпицентр моей ностальгии, хрупкая защита в сердце моей памяти. Часто, открывая их, я думаю, что мне хотелось бы описать то минувшее время, образ которого является свидетелем одновременно столь точным и столь беспомощным.

Когда наступила зима и дала о себе знать угроза праздности, я задумала вернуться к составлению альбомов. Много лет отделяли меня от последнего. Я потратила почти два дня на поиски магазина, торгующего моделью, похожей на те, что имелись у меня. Потом еще два дня на разбор фотографий, сохраненных в основном в цифровом формате. Файлы были разбросаны на разных, более или менее устаревших носителях. Распечатав фотографии, я разложила их на столе в гостиной рядом с девственными альбомами, которые мне теперь предстояло заполнить. На самом деле, думала я, это не слишком отличается от процесса письма: выбранные, упорядоченные, распределенные по страницам изображения проявят восстановленную историю.

В тот день, когда я взялась наклеивать отпечатки, в дверь позвонила Л.

Фотографии, рассортированные по годам, были разложены передо мной. Л. присела рядом, потом заинтересовалась ближайшей к ней пачкой. Это оказалась подборка относительно недавних фотографий, запечатлевших заляпанного грязью после мотокросса Поля, и множество изображений Луизы в окружении друзей из выпускного класса во время зимних каникул. Похожа на тебя, сказала Л., с взволнованным вниманием разглядывая Луизу. Тогда я подумала, что Луизе сейчас столько лет, сколько было нам с Л., когда мы познакомились. С тех пор как Л. призналась мне, что мы учились в одной группе, мы обсуждали это всего пару раз. У меня не было никаких воспоминаний о ней, и мне казалось бестактным возвращаться к этой теме. Не хотелось бередить рану.