Андрей Воронин - Спасатель. Серые волки Страница 25

Он уже разработал план – в ту пору казавшийся блестящим, теперь, с высоты прожитых лет и накопленного опыта, он представлялся по-детски наивным, как школьное сочинение на тему «Какой я вижу жизнь в 2000 году», – и присмотрел парочку подходящих фирм в своем районе – небольших, а значит, плохо защищенных и легко поддающихся захвату и при этом с неплохой перспективой развития. Он даже успел обсудить свой план с Законником и заручиться его полным одобрением и поддержкой, но тут, как обычно, в дело встрял Монах и все испортил – опять же, как обычно.

Ни о какой легализации Монах и слышать не хотел, хотя аргументы Мажора были предельно просты, доходчивы и убедительны. Мажору очень скоро стало ясно, что спорить бессмысленно: Монах упирался именно потому, что это была его инициатива, его, Мажора, аргументы. Пока они бомбили ларечников и взламывали гаражи, Монах еще мог худо-бедно претендовать на лидерство – в основном потому, что это лидерство никто не оспаривал. Но в легальном бизнесе он смыслил как свинья в апельсинах; предлагаемый план развития автоматически выводил на главные роли Мажора и Законника – в первую очередь, конечно же, Мажора, – отодвигая их с Солдатом куда-то на задний план. Монаху это, естественно, не улыбалось, он бесился и лез из кожи вон, доказывая свое превосходство. Дело уверенно катилось к открытому конфликту, но так до него и не дошло, потому что наступил июль девяностого, и стряслось ЭТО.

Все сошлось одно к одному, как в плохом романе. Упоминавшаяся выше анекдотическая сцена, ставшая отправной точкой далеко не веселых событий, разыгралась за столиком одного из московских ресторанов. Монах заскочил туда перекусить и совершенно случайно разговорился с мужчиной, который сидел за соседним столиком. Мужчина оказался оперативником убойного отдела какого-то РОВД. Пребывая в крайне удрученном и подавленном состоянии духа ввиду повсеместного роста преступности и глубокого разочарования как в избранной профессии, так и в жизни вообще, доблестный опер нарезался до розовых лошадей и, внезапно проникшись к Монаху горячей симпатией, прямо там, за столиком, подарил ему свой табельный пистолет.

Что сталось с этим опером, Мажор так и не узнал. Он вообще узнал об этой истории потом, когда все уже случилось и ничего нельзя было исправить. Монах о своем приобретении промолчал, видимо уже тогда имея в виду нечто подобное тому дикому коленцу, которое выкинул в один из солнечных, изнурительно жарких дней середины июля.

Началось с того, что на их территории объявились какие-то гастролеры. Кооператоры, с которых «Волки» ежемесячно собирали дань, гарантируя взамен покровительство и защиту, начали жаловаться на молодых ребят в кожаных куртках, которые настойчиво предлагали им то же самое, но уже в своем собственном исполнении. Кооператорам, естественно, было наплевать, кому платить, лишь бы это был кто-то один. Ситуацию следовало безотлагательно урегулировать; это была далеко не первая такая ситуация, и особых трудностей при урегулировании никто не предвидел. В полном соответствии с неписаными правилами криминального мира была забита стрелка, на которую обе договаривающиеся стороны явились вовремя, минута в минуту.

Как обычно, они поехали на разборку втроем: Мажор в качестве водителя и переговорщика, Солдат и Монах – для солидности и просто так, на всякий пожарный случай. Малочисленность делегации и отсутствие оружия неизменно производили впечатление на оппонентов: не боятся – значит, чувствуют за собой силу; не выставляют напоказ стволы – значит, не сомневаются, что могут обойтись без них. Конечно, это был чистой воды блеф, но он удавался сто раз, и не было никаких причин сомневаться, что и в сто первый все пройдет как надо.

Позже, анализируя ситуацию, Мажор пришел к выводу, что ничего бы у них в тот раз не прошло – просто потому, что они слишком долго медлили с реализацией его плана и отпущенное им время истекло. Подошла их очередь, и все, что они могли, – это лишь ненадолго отсрочить неизбежное, да и то при крайне удачном стечении обстоятельств. А самое лучшее, что им тогда светило, – это перестать быть хозяевами на своем огороде и сделаться шестерками – даже не при хозяине, а при одном из его бригадиров. Такой финал был обусловлен железными законами развития экономики – любой, в том числе и теневой.

Солнце палило, как в самом сердце Сахары. Слепящим пятнышком нестерпимо яркого сияния повиснув в зените, оно заливало резким, почти без теней, прямо как в операционной, светом изрытое колеями и ямами дно песчаного карьера. Небо было блекло-голубое, песок – бледно-желтый, почти белый, и совершенно безжизненный, как будто дело происходило на Луне. Сходство с лунной поверхностью усиливалось исполосовавшими дно карьера отпечатками автомобильных протекторов, которые при известном напряжении фантазии можно было принять за следы, оставленные луноходом.

Оппоненты прибыли на двух машинах – солидном черном «мерседесе» с густо затонированными окнами и красном, заметно побитом ржавчиной японском джипе с укрепленной на переднем бампере лебедкой.

– Солидняк, – сказал, наблюдая за тем, как из машин выгружаются молодые крепыши в коротких кожанках и свободного покроя брюках, изрек Солдат. Он был спокоен, как Сфинкс, поскольку от природы не отличался впечатлительностью и привык во всем полагаться на коллег – в подобных ситуациях конкретно на дипломатичного Мажора. – Гляди-ка, даже лебедку прихватили.

– Это чтобы «мерина» вытаскивать, когда увязнет, – предположил Монах и с неприятным шипящим звуком нервно втянул воздух оскаленным уголком рта.

Его нервозность должна была насторожить Мажора, но не насторожила: он был занят, издалека вглядываясь в лица оппонентов и прикидывая, с чего начать и как лучше повести переговоры.

Они сошлись на полпути между машинами – коренастый вислоплечий Солдат, длинный, костлявый Монах, в ощеренном, как волчья пасть, рту которого недобро поблескивал железный зуб, сосредоточенный, весь обратившийся во внимание Мажор и пришлые гастролеры – шестеро молодых, коротко остриженных, спортивного вида парней. Водители «мерседеса» и джипа остались в машинах, наблюдая за ходом переговоров оттуда и почти наверняка держа пальцы на спусковых крючках.

Слегка восточные черты лица одного из гастролеров показались Мажору смутно знакомыми. Они явно кого-то напоминали, но он не успел вспомнить, кого именно, потому что Монах неожиданно взял на себя инициативу и начал переговоры, осведомившись:

– Кто старшой?

Вопрос был, в сущности, правильный, протокольный, и прозвучал именно так, как того требовала ситуация: напористо, властно и уверенно. Это был вопрос хозяина, интересующегося личностью сопляка, пойманного за шиворот в огороде при попытке обчистить клубничную грядку. Плохо было другое: задав его, Монах тем самым взял на себя обязанность по дальнейшему ведению переговоров, к чему, по твердому убеждению Мажора, был, дипломатично выражаясь, не вполне готов и не лучшим образом приспособлен.

– Допустим, я, – сказал тот самый парень, который кого-то напоминал Мажору.

И тогда совершенно неожиданно для всех Монах вдруг выхватил откуда-то пистолет и без дальнейших разговоров нажал на спусковой крючок. Бригадир гастролеров пойманной рыбиной забился на песке, сжимая ладонями простреленное, фонтанирующее ярко-алой артериальной кровью горло и судорожно молотя ногами. Монах продолжал палить, жутко скаля зубы и неразборчиво выкрикивая что-то матерное. Оппоненты бросились врассыпную; одного из них ранило в ногу, и он тяжело, торопливо заковылял к машинам, согнувшись в три погибели и зажимая ладонью рану в нижней части бедра.

Пули разбрасывали песок, с противным металлическим лязгом ударяли в борта машин. Боковое стекло джипа разбилось, осыпавшись на песок дождем мелких стеклянных призм, которые сверкали на солнце, как россыпь бриллиантов. Монах стрелял, пока не кончились патроны. Магазин пистолета Макарова вмещает в себя восемь зарядов; еще один, как правило, находится в стволе. Обойму Монах не менял, но оторопевшему от чудовищной нелепости происходящего Мажору показалось, что выстрелил он раз сто, не меньше. По ощущениям это сумасшествие длилось целую вечность, и только когда она истекла и затвор пистолета застрял в крайнем заднем положении, оправившиеся от шока оппоненты открыли ответный огонь.

Ударившая в землю у самых ног автоматная очередь вывела Мажора из ступора. Рванув за плечо Монаха, он бросился к машине, боком упал за руль, запустил не успевший остыть двигатель и дал газ. Шальная пуля с треском влепилась в пластиковый фартук заднего бампера, отколов приличных размеров кусок и с глухим похоронным лязгом задев глушитель.

– Ты что творишь, идиот?! – уводя «девятку» из-под огня, бешено проорал Мажор.