Андрей Воронин - Закон против тебя Страница 25

Ты борзый? Ты запомни, падло: я не таким, как ты, рога обламывал. Ты у меня, мудило гороховое, будешь раком стоять, говно жрать и нахваливать. Не надо со мной ссориться, Баклан, трогать меня не надо…

– Это я уже понял, – вставил пленник. – Недаром говорят: не тронь говно, а то завоняет…

Он чувствовал себя слабым и беспомощным, и разорванная в клочья память только усиливала это тошнотворное ощущение, но выработанная в течение всей жизни система привычек и рефлексов, которую иногда называют воспитанием, а иногда – характером, похоже, взяла управление на себя и действовала, не прибегая к помощи растерявшегося, ничего не понимающего разума.

Охранник, окончательно утративший дар речи от слепой злобы, свободной рукой потащил из кожаной петли на поясе увесистый резиновый «демократизатор». Он занес дубину над головой, вызвав у пленника странное ощущение повтора, а в следующее мгновение удивленно охнул и присел. Второй удар, как и первый, получился слабым, в четверть силы, но безупречно точным. Тело, в отличие от мозга, ничего не забыло, и здоровяк в камуфляже, нелепо взмахнув руками, вмазался спиной в фанерную перегородку, заставив ее задрожать. Он тяжело завозился у стены, поднимаясь на ноги, одной рукой подбирая выпавшую резиновую дубинку, а другой слепо нашаривая на бедре застежку кобуры. Баклан сделал два неуверенных шага вперед и ударил его ногой, целясь в основание шеи. Голова у него вдруг закружилась, он потерял равновесие и чуть не упал. Удар прошел мимо цели, что дало охраннику возможность тяжело подняться на ноги.

– Ах ты, пидор! – взревел он и замахнулся.

Дубинка со свистом рассекла воздух, стремительной черной молнией рванувшись сверху вниз. Едва стоявший на ногах Баклан неуклюже увернулся, нырнув под удар, дубинка скользнула по плечу. Он не стал перехватывать руку с дубинкой, вовремя сообразив, что у него вряд ли хватит сил на то, чтобы заломать этого амбала, – по крайней мере, сейчас. Вместо этого он наотмашь ударил противника локтем, целясь по почкам. На сей раз удар снова достиг цели, и охранник тяжело упал на колени, картинно, как на занятиях по аэробике, выгнув спину и запрокинув голову.

Из его глотки вырвался протяжный стон боли и ярости.

Баклан метнулся к выходу, запутался в собственных ногах, упал, кое-как поднялся и, рванув на себя дверную ручку, выскочил из комнаты. Вместо коридора, который он ожидал увидеть, перед ним вдруг распахнулось огромное пространство, освещенное ярким электрическим светом, в глубине которого, почему-то внизу, под ногами, он успел разглядеть что-то вроде конвейера. Там, внизу, весело поблескивало стекло, лоснились замасленные детали каких-то машин и смутно белели пятна обращенных к нему лиц. Все это он увидел за какую-то долю секунды, а в следующее мгновение его нога вместо твердого пола нащупала пустоту, он потерял равновесие и, слабо вскрикнув, с грохотом покатился вниз по гулким ступеням крутой металлической лестницы.

Когда этот головоломный спуск закончился, Баклан с удивлением понял, что жив и даже не потерял сознания.

Левый глаз почти ничего не видел, залитый струившейся из рассеченного лба кровью, правая рука ниже локтя онемела и потеряла чувствительность, все тело ныло так, словно его часа полтора шутки ради крутили в пустой бетономешалке.

Беглец с трудом поднялся на четвереньки, но дальше этого дело не пошло, потому что откуда-то из глубины помещения набежали двое охранников и без предисловий приступили к выполнению своих прямых обязанностей. Для начала Баклана перетянули поперек спины резиновой дубинкой и пнули в ребра тяжелым армейским ботинком на толстой подошве, а потом, когда он опрокинулся на бок, инстинктивно подтянув колени к животу и прикрыв голову согнутыми руками, принялись методично избивать дубинками и ногами.

Лязгающий и бренчащий бутылочным стеклом конвейер остановился, стоявшие возле него люди замерли, испуганно наблюдая за экзекуцией. Несколько женщин отвернулись, закрыв ладонями лица.

Сверху, прихрамывая и держась ладонью за поясницу, спустился бледный скрюченный охранник. В правой руке он сжимал дубинку, которую пустил в дело, едва добравшись до места публичной казни. Баклана забили бы до смерти, если бы на шум из своей каморки не выглянул Черемис.

– Эй, вы, черемисы! – взревел он, стоя на опоясывавшем цех балкончике и вцепившись жирными волосатыми ручищами в хлипкие перила. – Что вы там устроили, мать вашу? Почему конвейер стоит?! А ну, бросьте этого калеку! Мне нужны работники, а не покойники! Если он не сможет работать, я вас, идиотов, поставлю на его место!

Охранники разочарованно отступили от скорчившейся на полу окровавленной фигуры. Где-то натужно взвыл электромотор, лента конвейера с лязгом и грохотом дернулась, сдвинулась с места и пошла.

Люди торопливо возвращались на свои рабочие места, избегая смотреть по сторонам, чтобы не вызвать недовольство охранников, которые еще не успели остыть и успокоиться и запросто могли врезать по почкам просто для того, чтобы отвести душу.

Тяжело, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, Черемис спустился по крутой лестнице и с трудом склонился над избитым до неподвижности Бакланом.

– Ну что, черемис, – спросил он почти добродушно, – ты живой? Здесь, брат, такие номера не проходят. У нас так: или работай, или подыхай к чертовой матери, как какой-нибудь черемис. И нечего дергаться.

Отработаешь, что положено, получишь документы, деньги и пойдешь на все четыре стороны. На кой хрен тебе лишняя головная боль? А на этих придурков не обижайся. Они, как псы дворовые, только это и умеют.

Зато умеют, как видишь, хорошо. Работать будешь на упаковке. Парень ты крепкий, справишься. И не дай тебе бог уронить ящик! Ну как, ты сам пойдешь или сказать этим черемисам, чтобы они тебе помогли?

Через полчаса Баклан уже стоял в небольшом помещении, отделенном от главного цеха хлипкой фанерной перегородкой. В перегородке было прорезано широкое окно, в которое по конвейерной ленте непрерывным потоком вползали уже готовые к отправке в торговую сеть бутылки с водкой. Напарник Баклана, незнакомый белобрысый парень с рыжеватыми усами и заросшим светлой щетиной подбородком, сноровисто брал из стопки сложенные гармошкой картонные ящики, умело расправлял их, с помощью специального пистолета прошивал скобами днище и передавал Баклану, который, кряхтя и морщась от боли в избитом теле, снимал с конвейера бутылки и наполнял ими ящики. Белобрысый подхватывал полный ящик, ловко заклеивал поверху клейкой лентой и отставлял в сторону. Баклан двигался замедленно, все время борясь с подступающим обмороком. Выглядел он страшно, поскольку ему даже не дали умыться, и белобрысый, сочувственно косясь на напарника, периодически становился рядом с ним к конвейеру, чтобы ползущие непрерывным потоком бутылки не образовали затор и не посыпались на пол.

Через час конвейер дернулся и замер. Охранники, топая и покрикивая, начали разносить миски с каким-то жидким варевом. Белобрысый торопливо заклеил последний ящик.

– Шабаш, – с облегчением сказал он. – Обед, Баклан.

Баклан отошел от конвейера и тяжело опустился на стопку еще не собранных картонных ящиков. Есть ему не хотелось.

– Не дрейфь, братуха, – сказал белобрысый, с аппетитом поглощая баланду. – Это первые сто лет тяжело, а потом привыкнешь.

Баклан поставил на колени горячую алюминиевую миску, зачерпнул ложкой воняющее гнилой капустой варево, подул на него разбитыми губами, преодолел рвотный спазм и стал есть.

Глава 7

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, – озадаченно сказал Комбат, разглядывая сине-зеленую пластилиновую печать на дверях квартиры. – А ты, часом, адрес не перепутал?

Подберезский молча покачал головой и поскреб пятерней затылок.

– Черт знает что, – сказал он. – Что с ним могло приключиться?

– Н-да, – задумчиво протянул Борис Иванович, – когда человек выходит в булочную, дверь его квартиры, как правило, не опечатывают.

– Знаешь, Иваныч, – медленно сказал Подберезский, – мне это не нравится. Двери опечатывают, когда человек арестован или…

– Вот именно, – мрачно сказал Борис Иванович, – «или»… Это дело надо как-то разъяснить, как ты полагаешь?

Подберезский присел перед дверью на корточки и, прищурившись, стал изучать печать.

– Министерство внутренних.., ну, это понятно, – бормотал он вслух. – Черт, мелко, ничего не разобрать…

РОВД, что ли? Или все-таки ГОВД? Погоди-ка.., ага!

Уголовный розыск. Во, блин, какие дела.

– Да, дела, – вздохнул Комбат, прислушиваясь к шагам на лестничном пролете.

Шаги были легкие, явно женские. Вскоре показалась и сама женщина. Это была стройная и довольно миловидная крашеная блондинка лет тридцати – тридцати пяти, с модной короткой стрижкой, одетая в какой-то очень просторный, развевающийся белый костюм с длинной широченной юбкой. Ее лицо показалось Комбату слегка осунувшимся.