Борис Сопельняк - Багровая земля (сборник) Страница 25

Я пришел. Во время беседы меня не покидало чувство, что Саша как бы приглядывается, примеривается и прислушивается ко мне. Пока он рассказывал о деревенском детстве, годах учебы в Суворовском училище, а потом в воздушно-десантном, улыбка не сходила с его лица. Но стоило завести речь об Афганистане – сразу появлялся этакий оценивающий прищур. Оно и понятно! Иной раз мы своими расспросами воскрешаем в памяти такие эпизоды, которые и так спать не дают.

Видимо, поэтому Александр о себе почти ничего не рассказывал, больше – о своих товарищах. Когда я на это посетовал, он как отрубил:

– А что я? Я – командир. Моя задача – организовать бой и довести его до победного конца. Другое дело – солдаты. Ведь порой я посылаю их в самое пекло. И они идут. Идут и выполняют приказ. Иногда ценой собственной жизни. Какие же у меня были прекрасные ребята! Именно о таких говорят, что с ними – хоть в огонь, хоть в воду.

Александр встал. Походил по комнате. Попросил сигарету. Потом вспомнил, что давно бросил курить. Сел. Он так и не позволил себе разволноваться, не дал дрогнуть голосу. Только глаза повлажнели.

Когда он заговорил снова, голос звучал ровно, спокойно, правда, фразы стали короткими: порой ему явно не хватало воздуха:

– В Афганистан я пробивался долго, подал не менее десятка рапортов, но мне отказывали. Наконец повезло – мою просьбу удовлетворили и даже назначили день вылета. Представляете, утром гуляю по Москве – весна, солнце, красивые девушки, а вечером я уже под Кабулом. Вхожу в штабную палатку и вижу: в углу лежит мой замполит. Весь в бинтах.

Оказывается, пока я летел, был бой и замполита серьезно ранило. Не успел я толком освоиться, прибегает посыльный с приказом от командира полка: «Принимайте ваших». Думал, пополнение, а вышло наоборот: из вертолета выгружали раненых. И убитых. Так я принял батальон.

Конечно, хотелось сразу рвануть в горы, туда, где сражаются, но мое боевое крещение было впереди. Разведка сообщила, что за перевалом скопилось около ста пятидесяти душманов. Нужно было отрезать им пути отступления и либо вынудить сдаться, либо столкнуть в долину, где их ждал Джумахан со своими коммандос.

Чаще всего десантников выбрасывают с вертолетов. Но «вертушки» хорошо слышно и видно издалека, следовательно, элемент внезапности пропадает. Поэтому мы решили идти пешком, причем не по тропам – за ними тоже наблюдают, а напрямую, через горы. Вот где пригодилась альпинистская подготовка!

Когда повалил снег, риск свалиться в пропасть стал еще больше. Но мы шли. Утром оказались в тылу банды, в пятидесяти метрах от ее базы. Понимая, что сопротивление бессмысленно, почти все душманы сдались в плен. Ну а тех, кто пытался бежать, внизу встретил Джумахан, – закончил майор Солуянов.

Боевое крещение у комбата оказалось удачным, а вот следующая операция чуть не стала последней. Когда Александр о ней рассказывал, то все время досадливо морщился.

– Ну и влипли мы тогда! Представляете, «вертушки» выбросили нас прямо на заминированную душманами площадку. Да и встретили нас перекрестным огнем. Что делать, куда бежать? Поэтому я приказал, по одному, причем след в след, уходить за камни. Только поднялся, смотрю, в пяти метрах от меня – душман и целится в мою голову. Я нырнул под очередь! Но еще раньше вскочил один из моих десантников и срезал бандита.

– Нырнул под очередь… Разве это возможно? – засомневался я.

– Еще как возможно! Со временем мы научились лавировать между очередями, как на слаломной трассе. Только не думайте, что в моем батальоне служили какие-то супермены. Ничего подобного. Приезжали самые обыкновенные ребята, но я их так тренировал – они почему-то говорили «дрючил», – усмехнулся Александр, – что потом, без тени сомнений, отправлялся с ними на самые серьезные операции. И вообще, я убежден, что только настоящее, серьезное дело может превратить юношу в мужчину, а робкого новобранца в надежного бойца. Ведь солдат, которому я обязан жизнью, первогодок, по специальности радист, его дело – сидеть в закутке и поддерживать связь, но он увидел, что командир в опасности, и, не задумываясь, бросился под пули.

И тут Саша замолчал. Надолго замолчал. Я его не торопил и не задавал никаких вопросов: было видно, что в нем идет какая-то борьба. Наконец он поднял глаза, очень внимательно и строго посмотрел на меня и спросил:

– Скажите, а можно в вашем очерке помянуть добрым словом одного моего друга? Его уже нет. Но я хотел бы, чтобы все знали, что это был за человек.

– Конечно, – с готовностью согласился я.

– Геннадий, так его звали, получил три разрывные пули в живот. Я тоже получил свое: одна пуля застряла в бедре, другая отсекла большой палец руки. Но не напрочь, лоскут кожи обрубок не отпускал. Кровь хлещет, оторвать бы, а на это место наложить жгут. Но командир минометного взвода Геннадий Гришин сказал: «Не разбрасывайся, комбат, конечностями. Пригодятся». «Да ну ее к дьяволу, эту культяпку! Парашютное кольцо можно дергать и четырьмя!» – это потом мне сказали, что в запале я орал именно так. «Примотай. Сгодится», – настаивал Генка. Я послушался своего взводного и примотал.

А когда к нам прорвался вертолет, потребовалось прикрыть эвакуацию раненых. Этим занимался старший лейтенант Гришин. Тогда-то он и получил три пули в живот.

Оперировали на соседних столах. Я выглядел неблестяще и от нестерпимой боли стонал. Так Генка меня успокаивал: «Держись, Саня, держись. Мы еще на моей свадьбе погуляем». Мы лежали рядом, в одной палатке. От боли я не мог заснуть и все время смотрел на Генку. А с Генкой было совсем худо. Когда он очнулся, наши глаза встретились… А потом он очень четко сказал: «Саня, как же хочется жить!» И все. И умолк. Навсегда.

Понимаете, хожу ли я, сплю, читаю книгу или сижу в театре, а передо мной его глаза. Лицо белое, белое. Ничего не видел белее. Разве что облако, когда в него сваливаешься сверху, а парашют еще не раскрыт.

Тут железный Солуянов не выдержал и метнулся к окну. Встав ко мне спиной, он торопливо достал платок и сделал вид, что у него что-то с носом.

– А вскоре Геннадия Гришина наградили орденом Красного Знамени. Посмертно, – добавил Александр.

– А вообще в вашем батальоне много награжденных? – спросил я.

– Практически все офицеры и большинство солдат. Так что десантники воюют достойно… Не сочтите меня нескромным, – обезоруживающе улыбнулся он, – но есть у меня одна награда, которая не значится в личном деле, хотя я очень ей дорожу и никогда с ней расстанусь. Это – стихи. Быть может, неумелые, но искренние стихи, которые посвятили мне солдаты родного батальона. Их мне перед отъездом в академию вручили вместе с голубым беретом, который у десантников является таким же символом доблести, как у матросов бескозырка.

С этими словами Александр достал из бумажника аккуратно сложенный листок и протянул мне.

– Только не надо вслух. Читайте про себя, – попросил он.

Тогда я его просьбу выполнил. А теперь решил обнародовать:

Вы Родине служили до конца,И золота она не пожалеетДля своего солдата и бойцаК тем орденам, что на груди алеют.

На вас равняясь, крепнут те солдаты,Что с вами поднимались в бой.Пока у нас такие есть комбаты,Не будет крепче армии родной!

Слова солдат оказались пророческими: Золотая Звезда Героя Советского Союза догнала Александра Солуянова уже в Москве.

Всю историю моего знакомства с майором Солуяновым Джумахану я рассказывать не стал, но стихи прочитал. И вдруг Джумахан наклонился к моему уху и заговорщически шепнул:

– Только ему ни слова. Ладно? Ты не представляешь, как я ему завидую.

– Кому?

– Александру.

– Почему?

– Стихов мне никто не посвящал, вот почему. Чтобы солдаты написали стихи о командире, это надо заслужить. И не только победами. Тут нужно кое-что еще. Нет, такого командира, как Солуянов, из меня не получится.

– Ну, это ты зря. Я же знаю, был случай, когда солдат принял на себя предназначенную тебе автоматную очередь.

Джумахан сразу помрачнел. Встал. Плеснул чаю. Мучительно откашлялся и каким-то надтреснутым голосом сказал:

– Я вот все думаю: виноват ли я, что мы угодили в ту засаду? В принципе, конечно, виноват: командир должен все предусмотреть. Но перехитрил меня главарь банды, начисто перехитрил, – развел руками Джумахан. – Мы попали в тщательно подготовленную засаду. Вначале все шло нормально. Нас пятьдесят человек, душманов – примерно столько же, но открытого боя они не принимали, а уходили все выше в горы. Мы сидели, что называется, на хвосте, но вцепиться в загривок не могли. Наконец мы загнали их к ледникам. Впереди – маленький кишлак, речка, а дальше узкое ущелье, упирающееся в ледник. Лучше нарисую, – схватил он листок бумаги, – а то эту диспозицию не понять.