Марина Воронина - У смерти женское лицо Страница 26

— Хорошие у тебя руки, — вставая, сказал Андрей. — Легкие. Медсестра?

— С чего ты взял? — удивилась Катя, торопливо закуривая. Полудетское ощущение непреодолимой тяги и вызванной этой тягой неловкости никак не проходило: этот незнакомый парень чем-то сильно зацепил ее... пожалуй, тем, что это был один из немногих знакомых ей мужчин, который вел себя как мужчина. «Гормоны разгулялись, — подумала она. — Застоялась, кобыла?» Впрочем, нарочитая грубость такого обращения к себе помогла ей слабо. «Ну, и застоялась, — покорно подумала Катя. — Не человек я, что ли?»

— Ну как же, — пожав плечами, сказал Андрей, отвечая на ее вопрос. — Руки у тебя умелые, крови не боишься, и домой возвращаешься утречком... с дежурства, надо полагать.

— А может, я путана, — сказала Катя и тут же, сама не зная почему, испугалась, что он этому поверит.

Он не поверил. Легко махнув в ее сторону рукой, он рассмеялся и сказал:

— Ну да, путана... Профессия, конечно, уважаемая, но что-то ты на путану не похожа. Глаза у тебя не те.

— А ты что, специалист по путанам? — спросила Катя. — Не сутенер, часом?

Это прозвучало чересчур резко, почти грубо, но Катя была готова на все, чтобы разрушить наваждение... Вот только наваждение ни в какую не желало разрушаться, тем более, что Андрей и не подумал обижаться.

— Чудачка, — сказал он. — По-твоему, нужно быть сутенером, чтобы отличить любительницу от профессионалки?

— Не знаю, — сказала Катя. — У меня были подруги-профессионалки... ничего я в них особенного не заметила, и глаза у них как глаза...

Она удержалась и не добавила «были».

— Так ты же не мужчина, — улыбнулся Андрей. — К счастью.

— Почему — к счастью? — спросила Катя.

— Потому, что к мужчинам я абсолютно равнодушен, — сказал Андрей. — Правда, сейчас это не модно, но я, увы, консерватор.

Катя закусила губу. Разговор просто на глазах выходил из-под контроля — точнее, это Андрей ощутимо забирал инициативу в свои руки... как это и положено мужчине, напомнила себе Катя. И некоторым кавалерист-девицам не следует об этом забывать. И потом, что такого особенного он сказал? Если разобраться, это даже и не комплимент... не говоря уже о попытке подбить клинья.

— Кофе выпьешь? — спросила она.

— Какого? — поинтересовался Андрей, снова усаживаясь на табурет и глядя на Катю снизу вверх с выражением живейшего интереса, который, судя по всему, относился вовсе не к кофе.

— Растворимого... — совсем растерявшись, ответила Катя.

«Позор, Скворцова, — подумала она. — Совсем раскисла. Мужиков, что ли, не видала? И не видала. Давно, между прочим, не видала...»

— Растворимого? — переспросил Андрей и скривился.

Вышло это у него настолько комично, что Катя, не удержавшись, прыснула. Ей вдруг стало легко и просто. «Ну чего ты задергалась? — спросила она себя. — Нравится тебе парень — действуй, не нравится — гони... Тоже мне, проблемы полового воспитания...»

— Ты извини, — продолжал он, — но у меня с растворимым кофе полная психологическая несовместимость. Нормального кофе у тебя нет?

— Это молотого, что ли? — спросила Катя. — Нету. Честно говоря, никогда не видела разницы.

— Варварка, — покачал головой Андрей. — Прекрасная варварка, и больше ничего. Надо заняться твоим воспитанием. Разницы она не видит...

— Так без штанов и будешь заниматься? — спросила Катя.

— Ага, — важно кивнул Андрей. — Как Миклухо-Маклай.

Катя снова рассмеялась. Она давно не чувствовала себя так легко и свободно.

— Ладно, — сказала она. — Тогда, может быть, немного водки?

— Нет, — отказался Андрей. — Водки не надо. Я, конечно, понимаю, что поступаю как-то... гм... не по-русски, но... уволь. В этом плане я тоже консерватор. И вообще, я, пожалуй, пойду.

— Я что-то не то сказала? — испугалась Катя. — Куда ты пойдешь?

— Как куда? — очень натурально удивился Андрей. — Штаны надевать... Да и ты тоже...

— Что — я тоже? — спросила Катя. — Я, между прочим, в штанах.

— Вот именно, — усмехнулся Андрей. — Вот ты их сними и надень юбку. Юбка у тебя есть?

— Ненавижу эту гадость, — сказала Катя. — Нет у меня юбки.

— На нет и суда нет... Я же говорю — варварка. Ладно, сойдет и так...

Он вдруг замолчал на полуслове. Катя смотрела на него огромными сухими глазами и тоже молчала, понимая, что нужно, просто необходимо что-то сказать — что-нибудь легкое, колкое что-нибудь, — и не находя ни единого слова. Ушедшая было неловкость вернулась с новой силой, и она так и не смогла ничего сказать, когда Андрей вдруг шагнул вперед и положил ей на плечо твердую горячую ладонь. Катя прижалась к этой ладони щекой и закрыла глаза, безропотно отдаваясь во власть тому, что, как она чувствовала, неотвратимо надвигалось на нее из темноты. Еще одна теплая ладонь легко коснулась ее волос, дотронулась до закрытых глаз — прикосновение было легким, едва ощутимым, — скользнула по щеке и погрузилась в волосы на затылке, нежно перебирая их. Если это и был консерватизм, то Катя ничего не имела против такого консерватизма.

Она подняла лицо навстречу его лицу — не открывая глаз, но безошибочно угадав его желание, — и сейчас же ощутила его губы на своих опущенных веках. Губы были твердые, мужские, и очень нежные одновременно, и Катя порывисто прижалась к нему всем телом, вдруг испугавшись, что вот сейчас проснется или он оттолкнет ее и пойдет домой надевать свои дурацкие штаны, или случится что-нибудь еще, столь же нелепое и непоправимое, но он не оттолкнул ее и не исчез, а наоборот, прижал ее к себе так крепко, что у нее перехватило дыхание.

Он ничего не говорил, и Катя была ему благодарна за это молчание — она хорошо знала цену словам и умела ценить каждый миг того, что происходило с ней сейчас. Она была уверена, что эти минуты быстротечны и что эта первая встреча очень даже может оказаться последней, но сейчас он был нежен, и Катя вдруг обнаружила, что она тоже не разучилась еще быть нежной, и это было просто великолепно — немного побыть нежной и уступчивой без оглядки на последствия и без какой бы то ни было выгоды для себя... не прятаться, не уклоняться от ударов и не наносить удары, не спасать, в итоге, свою шкуру, а искать губами его губы и таять под его руками, поворачиваясь так, чтобы ему было удобнее... и черт бы, в самом деле, подрал эти узкие джинсы... он прав, это же совершенно не женская одежда... да здравствуют юбки!

Он подхватил ее на руки, и она тихо засмеялась от удовольствия, чувствуя, как теряет вес, и он поежился, потому что ее смех щекотал ему шею, а потом он положил ее на постель, и старые пружины взвыли на разные голоса — древняя кровать вместе с кухонным столом и двумя шаткими табуретами составляла всю меблировку Катиного жилища, — и он вздрогнул от неожиданности, а Катя снова засмеялась — совсем тихо, почти неслышно.

— Смешинку проглотила? — спросил Андрей, немного отстраняясь.

— Тихо, тихо, — не открывая глаз, прошептала она, — не отвлекайся.

Она снова притянула его к себе, запоздало испугавшись того, что может, дорвавшись, сотворить с этим ни в чем не повинным парнем, но он оказался не только нежным, но и неутомимым, и поначалу это напоминало бой — Катя торопливо насыщалась, понимая, что торопится сама и торопит его, и не в силах остановиться, а потом мир вдруг взорвался, но этого было мало, и он взорвался снова, и еще раз, и еще — Катя потеряла счет этим сводящим с ума, сотрясающим все ее тело взрывам... кажется, она кричала — или, быть может, это кричал он? Потом эта безмолвная канонада утихла, оставив ее, смятую и задыхающуюся, медленно раскачиваться на тихих волнах удовольствия — вверх-вниз, вверх-вниз... постепенно волны становились выше, и Катя то взмывала под облака так, что захватывало дух, то падала в пропасть, и вслед за первым землетрясением пришло второе, еще более разрушительное, и она изо всех сил закусила ладонь, не к месту подумав, что перепуганные соседи могут вызвать милицию, решив, что здесь кого-то долго и очень неумело убивают.

Потом они долго лежали рядом, вытянувшись во всю длину, обессиленные, и курили одну сигарету на двоих. Кровать была узкая, но им не было тесно, и Катя, теперь уже совершенно успокоившись, наслаждалась давно забытым ощущением живого человеческого тепла в миллиметре от своей кожи. Он осторожно провел кончиком пальца по извилистому шраму на ее боку, и она сладко поежилась от щекотки.

— Можно тебя спросить кое о чем? — сказал он, разглядывая шрам.

— Лучше не надо, — ответила она. — Я тоже довольно консервативна... терпеть не могу врать.

— Почему? — заинтересованно спросил он.

— Что — почему? — не поняла Катя.

— Почему ты не любишь врать? Мне казалось, что все женщины ужасные... гм...

— Лгуньи, да? Знаешь, мне просто лень. Я столько наврала за свою жизнь, что, наверное, просто устала. Это плохо, да?

— Нормально, — пожав плечами, ответил он. — Точнее, это как раз совершенно ненормально для современного человека — устать от вранья... Врут все, а устают от этого считанные единицы.