Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны Страница 27

Кузьма знал: волки обычно не подходят к человеческому жилью по осени, когда могут нагнать добычу. Лишь по жестоким холодам, доведенные до отчаянья голодом, стаи забывают об осторожности. Но и тогда не решаются объявляться столь явно. Обкладывают в кольцо лишь старого или больного человека или зверя, которому на земле мало осталось жить. Звери особо остро чувствуют запах близкой смерти и убирают слабого. «Видно, недолго дышать осталось, коль зверюги пасти начали», — дрогнул Кузьма сердцем и выглянул в оконце.

Волчьих глаз он не увидел. Зато услышал какое-то странное шуршание. Словно за стенами землянки решил поселиться по соседству кто-то из обитателей Колымы и усердно роет себе берлогу или логово. Кузьма затаил дыханье, прислушался. Но нет, наверное, показалось. В отвале ни звука. Глухая, черная тишина, как в могиле, наваливалась на землянку. И Огрызок вспомнил разговор со следователем перед самым отъездом сюда.

— Помните, Кузьма, убийца тот не заявится к вам сразу — в первые дни. Он подождет, пока наберете золота. С пустыми руками вы ему не нужны. Это подтвердили два прежних случая. Кстати, не исключено, что вы его знаете, может, вместе отбывали срок в зоне.

— А чего ж овчарок на след не пустите? — удивился Кузьма.

— Сколько раз пытались! Бесполезно! Хитер, как бестия.

— Сами следы видели?

— Нет! На месте убийства полнейшая имитация нападений волчьих стай. И мы бы поверили безоговорочно. Но… А куда делось золото? Его не оказалось. Кстати, не осталось даже тех банок с вареньем. Все до единой будто сквозь землю провалились.

— Да, зверью рыжуха без понта, это — верняк.

У них покуда ни «малин», ни общака не водится, — усмехнулся Огрызок.

— Получается, что кто-то за вами постоянно следил. И знал все. Даже о заначках, — насторожился следователь.

Кузьма задумался. И спросил напрямую:

— А из зон не линял какой-нибудь мокрушник? Иль на волю кто из них вышел?

— В бегах на сегодня шестеро преступников числятся. Четверо, по всем подсчетам, не смогли бы добраться сюда. Далековато. А вот двое — вполне реально…

— Кто они?

— Один по кличке Красавчик. Вор в законе. Из той зоны, где вы отбывали срок. Второй, Баркас, тоже вор в законе, но стал им уже в зоне. О Красавчике дошли сведения, что он задержан. Его не сегодня-завтра доставят из Хабаровска. Он ли это — увидим. А вот Баркас нигде не обнаружен. По отзывам администрации — свирепый человек, на все способный. И на убийство.

— Если он в законе, то уже не мокрушник. Это честным ворам — западло. Они фартовые! Стремачить не станут никого. И ожмурять за навар не будут. Зачем засвечивать самого себя? Да и грех на душу взять не захотят…

— О чем вы, Кузьма? Да если б фартовые боялись греха, в зонах не творился бы беспредел! Нынешние законники — не те, что раньше! О каком грехе и чести? Они ничего не признают! И убивают, и насилуют, и фискалят!

— Ну уж, кончай трандеть! — подскочил Огрызок, вспыхнув от возмущения.

— Думайте, где находитесь! А врать мне ни к чему! Одно общее дело делаем! Я не настраиваю вас специально. Но у меня масса подтверждений сказанному. Не приведись вам убедиться в том. Но и тем более помочь должны, чтобы не позорили свои ж «малины» и законы. Да и тех, оставшихся могикан, не порочили. Кстати, тот самый Баркас в зоне педерастией увлекался. Имел подружек среди обиженников.

— Ну и что? А кто пидермонов миновал, просидев в ходке годы? Это не западло! — вступился Кузьма за законника.

— Он у пахана подружку увел. За это поножовщина началась. И если бы не сбежал, прирезали б его законники.

— Обычное дело! Такое чуть не каждую неделю случалось в бараке. Обиженников на всех не хватает. Вот и махаются из-за каждой жопы. Она на воле — говно, а в зоне — кайф, — отмахнулся Огрызок.

Вернувшись на отвал, Кузьма бегло оглядел место, где еще совсем недавно жил в палатке вместе с Генькой.

Заметил, что с елки исчезла веревка, которой Огрызок привязывался в стволу.

«Кто ее снял? Уж конечно не одессит. Возможно следователь, а может…» По совести признаться, Кузьма не верил в убийство приемщика и стопорилы. Считал эту версию следователя бредовой фантазией трусливого человека. И был больше чем уверен, что обоих разорвали волки, и все тут. А золото взяли те, кто первыми обнаружили человечьи останки. Не захотелось им возвращать рыжуху, вот и подкинули темнуху. Не зря ж Кузьма спросил у следователя:

— А если ко мне никто не возникнет, отпустите на волю или в зону кинете?

— Вы свое выполните. И через три недели расстанемся навсегда, — пообещал тот твердо.

Огрызок уже ложился спать, когда вновь услышал какой-то шорох. Словно кто-то делал подкоп в землянку Кузьмы, рассчитывал погреться на халяву. Но через минуту все стихло, угомонилось, замерло.

Кузьма спал чутко. Слышал всякий звук и шорох снаружи, каждый голос. Вот лиса мышкует на отвале. А это — целая стая волков за зайцем гонится. Настигла. Косой от их зубов человечьим дитем кричит — отпугивает. Но от стаи любой крик — не защита. Сожрали вместе с костями, не оставив ни шерстинки, ни голоса.

Зима скоро… Роет в отвале нору огневка. Торопится. Скоро белые мухи полетят. Скует землю холодом, тогда уж не вырыть нору. А без нее в стужу попробуй выжить.

Там, подальше от отвалов, в сотне метров олений вожак отбивается от вожака волчьей стаи. Табун защищает. Каждую важенку. Волки не могут подступиться. Табун в кольцо сомкнулся — рога выставил. А вожаки меж

собой силами меряются. То волк взвоет, то вожак табуна хоркает сердито. Знать, задел клыками серый рогатого.

Совсем рядом синичка сонно вскрикнула. Кто ее потревожил?

Птица эта осторожная. Ее ни звери, ни птахи не обижают. Видно, жалеют за малый рост, неприметную окраску и слабый голос — нежный, грустный, лишь иногда озорной.

«Кто вспугнул? Человек? Лишь его боится эта птаха. Иные ей не страшны», — прислушивался Кузьма, подойдя к оконцу. Но ни шагов, ни дыхания человека не различил в ночи.

Огрызок до утра несколько раз вскакивал с топчана. Слушал ночь. Но она минула спокойно.

Огрызок сам себе не хотел сознаваться, что боится умирать от руки убийцы, как сам считал, придуманного следователем. Но подсознание не хотело подчиняться голосу разума, и вздрагивал он от каждого шороха и шелеста. Утром Кузьма проснулся поздно, с тяжелой, словно с похмелья, головой. Вскрыв банку тушенки, проглотил ее не разогрев. Решил сначала обойти то место, где, по словам следователя, был убит одессит Генька. «Посмотрю сам, как накрылся стопорило. Небось, файнее допру, кто его замокрил. Иначе пахать на отвале замучаюсь, от всякого хорька ссу. Да и на хрен та рыжуха, за какую медяки дают, как пацану», — вспомнил Огрызок и побрел туда, где еще недавно стояла палатка.

Кузьма вырубил для уверенности рогатину и, не выпуская из рук ее и топор, оглядывал место недавней стоянки, как придирчивый хозяин, помнящий каждую мелочь.

Вот тут стояла палатка. Следы от кольев совсем затоптаны. Сколько людей здесь побывало — не счесть! И собаки… Когтями рвали мох от ярости и бессилия. Волки этого не сделают в том месте, где стерегут добычу. Да и следы от когтей не звериные. Мелкие, слабые. Около ели тоже все утоптано. У костра побывали многие. «Но стопорила замокрен между костром и елкой, посередине, так вякал следователь. Но что он в этом волокет?» — усмехнулся Огрызок и пошел к кустам багульника, окружавшим поляну.

Тут тоже побывали. Но Огрызок всматривался в каждую ветку, каждый сучок. «Мусора и есть мусора! Вам только блядей шарить по притонам! Мокрушника взять — слабо!» — ругался Огрызок, вглядываясь в грубый почерк работы следствия.

И хотя расследованием убийств и хищением золота занимается прокуратура, это Кузьма знал, но убедился, что и она не поверила милиции в ее версию и, видимо, повела расследование совсем иначе, не согласовывая и не доверяя своих планов милиции, способной лишь испортить весь ход следствия.

Прокуратура не имеет служебных собак. На знакомство с местом происшествия не приезжает полным составом. Не носится по месту происшествия, как сявка на шухере. Не теряет по кустам форменных пуговиц. И никогда не приезжают следователи на ознакомление с местом происшествия в мундирах. Не заведено у них такое. Стараются остаться незаметными. Так легче в работе… И главное, это знали все воры: прокуратурские предпочитают носить обувь на сплошной подошве. Милиция — на обрезном каблуке. Следы, оставленные ею, были похожи па следы зэков, обутых в форменные ботинки с каблуком. Отличие, конечно, было. Но о нем знал далеко не каждый работник милиции. Разницу можно было увидеть лишь на сырой земле, где отпечатки следов обуви видны были четко.

Здесь, около багульника, рос мох. На нем все следы приглушены. Вот тут опять прошла милиция. Окурок папиросы «Беломорканал». Зэки их не курят. Лишь через три-четыре месяца после зоны привыкают к ним освободившиеся. Иные до конца жизни курят махорку, скручивая ее в газетные клочки аккуратно и докуривая до самой плешки, пока губы не обожжет. Здесь же папироса наполовину брошена.