Слепой. Большой куш - Андрей Воронин Страница 27

Заключительная фраза незнакомца сильно подпортила Кудрявцеву настроение. Денис промолчал, только посмотрел с прищуром на подругу, стоящую перед ним в дурацком ярком парике и коротком платье с блестками. Он вдруг отдал себе отчет, что не так свободен, как раньше, в своих отношениях с женщинами.

Тогда, в молодости, красивое вранье было игрой без проигравших, которая заканчивалась в постели. Сейчас, когда ему перевалило за тридцать, секс стал соизмерим с многими другими житейскими радостями. Постель осталась главным призом только для его женщин, но не для него самого.

Как только Деготь решил завязать с криминалом, он попал в зависимость от многочисленных своих подруг. Конечно, жить на содержании у разных баб все же лучше, чем повиснуть на шее одной. Ему сейчас ничего не стоит сорвать свое раздражение на Жанне. Обидится, но ближе к вечеру проглотит, если он утешит ее в постели. Останется обиженной? На здоровье – он свалит к чертежнице Наде.

Но Надя ведь, по большому счету, мало чем отличается от Жанны. И там тоже надо будет кривить душой. Если изливать отношение к миру открытым текстом – такого потока брани ни одна, даже самая верная подруга не выдержит.

Пока фальшивые слова служили мужскому инстинкту, они были не в тягость Дегтю. Но теперь они его унижали – теперь он, как собака, лизал руку ради мозговой косточки. В отличие от пса на цепи он имел возможность послать подальше всех своих женщин во всех городах и завести новых. Но что изменится? Мозги у всех баб одинаковые, желания – тоже. Его будут содержать в тепле и уюте, ему будут прощать грубости. Но разве это жизнь?

Они вместе вернулись на квартиру Жанны, которую покинули почти одновременно, чтобы разными путями оказаться на репетиции. Жанна переоделась, сняла парик и шла, просунув узкую ладошку между его локтем и туловищем. В этой руке она держала раскрытый цветастый зонт с длинной рукоятью. Слышно было, как по нему барабанят редкие капли.

Зонт прикрывал их обоих. В первый момент у Дегтя возникло желание взять его самому, но при каждой, даже самой мелкой услуге он теперь представлял себя лохматым псом, виляющим хвостом. Пусть несет сама, тем более зонт женский, не пристало мужику таким пользоваться.

По дороге домой Жанна заглянула в продуктовый, купила печенья к столу и пачку сахара. Деготь не стал заходить в магазин, подождал ее снаружи. Он хорошо знал, какое пестрое изобилие встречает там покупателей, и скудость содержимого Жанниного пакета показалась верхом убожества.

«Было б хоть за что продаваться», – подумал он. Представил, как окрутит богатую любовницу, будет ходить в шелковом халате с вышитыми драконами, целый день пить кофе-«капуччино», гонять в бильярд сам с собой, а потом смотреть на экране домашнего кинотеатра любимые фильмы с гонками на крутейших авто.

Нет, не получится. Жанну и других теперешних баб по крайней мере можно презирать с полным на то основанием. Богатую любовницу презирать не удастся, и он ее люто возненавидит на второй или третий день.

– Молчишь? Дуешься на меня за что-то? – спросила Жанна, ставя чайник.

Спрашивала бодрым голосом, чтобы не быть обвиненной в нытье. «Хорошо хоть не заметила рядом со мной этого типа в темных очках, – подумал Деготь. – Иначе замучила бы вопросами».

– Ты ни в чем не виновата. Знаешь ведь, что я терпеть не могу здешних дождей.

– Как будто в Москве не бывает дождей.

– Там они другие, вроде как праздничные. А от ваших дождей удавиться можно.

В столице Деготь часто ворчал на грязь, приезжих, бестолковое движение. Но в Питере он стал фанатичным патриотом белокаменной. Не упускал случая обругать чужой город, его нравы и особенно погоду. Петербург казался ему иностранным городом, населенным сплошь эмигрантами из России.

В прежние свои приезды еще до тюрьмы Деготь вполне лояльно воспринимал Питер, голова его была слишком занята, чтобы обращать внимание на погоду и архитектурный стиль. Теперь все изменилось – от безделья он стал капризным. Дважды Жанна пыталась спорить – в ответ он таскал ее по комнате за волосы, и она зареклась противоречить своему дорогому и любимому.

«Не добавляй ему депрессухи, – велела она себе и сейчас. – Только положительные заряды».

Неожиданно для Дегтя она просияла и захлопала в ладоши.

– Чайнику закипевшему аплодируешь? – с мрачным видом поинтересовался он. – Лучше газ выключи.

– Придумала. Давай возьмем напрокат палатку и поедем за город. Как раз отдохнешь от города, от улиц и нашего двора.

Двор-колодец с пятнами сырости и кошками в мусорных баках она сама терпеть не могла.

– За городом земля мокрая, костер не разожжешь.

– Можно отлить из твоего бака немного бензина, – Жанна продолжался генерировать «положительные заряды». – Плеснуть – и загорится. И еще мы возьмем гитару, будем петь старые песни о главном.

– Ты же только со сцены. Тебе еще не осточертели все эти прихлопы и притопы?

– Ладно, останемся дома, – легко уступила она.

Жанна готова была уступать во всем, лишь бы он оставался рядом. Она вообще никак не соответствовала обывательскому представлению об артистке «легкого жанра»: работа и жизнь были у нее строго разделены. Никаких веселых компаний, никаких пьянок, никаких интрижек. «На черта ты выбрала себе этот профиль? – удивлялся Денис. – С твоими привычками тебе закрыто любое продвижение наверх. Так и останешься на подтанцовках у облезлого, никому не нужного дяди».

– Давай я тебя подстригу, – предложила Жанна после молчаливого чаепития с дешевым печеньем.

Стрижка была одним из немногих безошибочных вариантов угодить любимому. Этот ритуал повторялся не меньше, чем раз в неделю. Он начинался с мытья волос – Деготь садился в ванной спиной к раковине и опускал туда голову, глядя в потолок, примерно так же как делают клиенты в парикмахерских. Жанна долго мыла ему волосы единственным шампунем, который устраивал его по запаху, массировала пальцами кожу головы, потом расчесывала мокрые волосы гребешком.

Потом они переходили в комнату, к другому зеркалу. Он пересаживался в кресло, она вооружалась ножницами, купленными специально для Денисовых волос – ничего другого их лезвия не касались. Повязывала ему на шею новенькую накрахмаленную простынь, свисавшую до самого пола, и принималась медленно, по миллиметру подравнивать кончики волос. Под конец она сушила ему