Эльмира Нетесова - Закон Тайга Страница 29

—  А чего, ж так мало?

—  Больше не стоило, - отмахнулся человек и отвернулся к печке.

— А что случилось там, Игорь Павлович? - спросил Дегтя­рев тихо, участливо.

Кравцов открыл дверцу печурки: уставившись в огонь, грел глаза и душу. Вопрос, как больная память, морозил. Не раз его задавали, не щадя человека. И вновь вспоминал:

—   Партию осужденных привез тогда пароход «Иосиф Ста­лин». Без малого пятьсот человек. Без предварительного предуп­реждения, как делалось обычно, чтоб успели зону подготовить: жилье обеспечить и с продуктами управиться. Я, понятное дело, возмутился. А сопровождавший заключенных, старший охраны, протянул мне секретный пакет. Толстенный, тяжелый. Ни на од­ного арестанта дел не было. Необычным показалось мне это. Вскрыл пакет. В нем пачка приговоров. На привезенных. Всех - к расстрелу... Требовалось немногое - моя подпись и отправка к месту исполнения приговоров...

Дегтярев головой покачал.

—  Что бы ты сделал в этой ситуации? - внезапно спросил Кравцов.

—  Не знаю. Но, наверное, выполнил бы указание сверху, - признался честно.

—  А я не смог. Ведь даже не суд приговоры вынес, а особая тройка. Не видя дела, не изучив его, я, юрист, какое имею пра­во согласиться с приговором об исключительной мере наказа­ния? Почему у меня кто-то отнимает функции прокурорского надзора и ставит в роль пешки! Вот и взбунтовался, что называ­ется. Отправил арестованных в Сеймчанскую номерную зону, а по инстанции телеграммой попросил дела прислать. На всех... Вскоре прислали... Ордер на мой арест. И увели из дома ночью. Но везти некуда. Хуже Колымы что есть? Даже смерть в срав­нении с ней - награда. А на Колыме меня все знали. Я до прокурорства следователем там работал много лет. Бросили меня в следственный изолятор Магадана, объявив пособником из­менников и врагов народа. С такой формулировкой ниже вышки не дадут. Это я понимал. - Кравцов закурил. И продолжил: - Вот тут-то впервые познал, каково оказаться в положении арестованного без вины... Кинули меня в сизо. На поляну, как шутили арестованные. Не мне тебе объяснять, как спится на голом цементном полу. При том, что ни сесть, ни лечь негде. А харчи - двести граммов хлеба да кружка едва теплой воды на весь день. Под носом параша. Вши на третий день заели. С непривычки. Полгода меня там продержали. И каждый день - на допрос. Сколько мордобоя выдержал - не счесть. Не только я, конечно. Все, кто вместе со мною был. От меня признаний добивались. Что я завербован теми, кого и в глаза видеть не мог. Но не добились. И то ли устали, то ли интерес поугас, но внезапно в покое оставили. Я так хотел тог­да заболеть, чтоб меня из сизо в больницу перевели. А нет, так умереть. Но никакая хворь, как назло, не брала. И вдруг через месяц покоя вызывают. Снова, думаю, душу начнут выколачи­вать, ан нет, с вещами... Значит, в расход. Кто-то нашелся по­слушный, подписал мне приговор, думаю.

Дегтярев заерзал на табуретке.

—  Да ничего, Сем, не смущайся. Таких много было. Ина­че кто бы указы да приказы исполнял? Но меня не к вышке, на двадцать пять осудили. И пошел я в зону... Попал к тем, кого от расстрела сберег. Занявшись моей персоной, кто-то в гневе о них запамятовал. А начальник сказал людям. Я с ними четыре года под одной крышей жил. До реабилитации. А ког­да вышел, предложили мне восстановление в должности. Прежней. Но я от нее как черт от ладана! Не нужно мне про­курорство! Не мое это место. Потому что и у меня лишь одна жизнь. Чем заметнее должность, тем больше завистников, опасностей, тем меньше здоровья. Я из областной прокура­туры сам в район просился. Не по принципу незаметности, поверь. А потому, что на местах должны работать люди, зна­ющие свое дело. Так-то, Сема. Считай моей ошибкой иль глупостью, но сбереженные пятьсот жизней такое не под­твердят. Многому меня эти люди научили. Тому, чего никог­да бы не постиг, не побывай в той шкуре. Потому таких, как ты, увольнял бы без жалости. Нет средь людей мусора!

—  А фартовые? Законники? Их давно ли работать застави­ли? Паразитами за счет других жили! Их мне тоже людьми счи­тать? - побагровел Дегтярев.

—  Чего кричишь? Не дави голосом. Это не доказательство правоты, а слабость твоя. Фартовыми недоволен? Их на Колы­ме многих знал. Интересные, любопытные ребята встречались. И что удивительно, ни один не похож на другого. Каждый - личность.

—  Где у них личность? Одни хари, - сплюнул участковый.

—  Смотри, какой эстет! Да ты на себя в зеркало давно ль смотрел? Чем ты лучше? Вот ты, не дрогнув, подписал бы мне приговор. А фартовые, шалишь, друг друга не убивают. Особо те, кто в законе. Да, преступники, но не убийцы. А вот мы, Сем, в сравнении с ними иногда хуже зверей. Даже по отношению друг к другу. Хотя бы на моем примере. Разве я не прав? Кстати, законники, узнав, кто я и за что осужден, не раз помогали мне выжить. Хотя среди тех, пятисот, ни одного вора не было. Все как один - политические. А пото­му и теперь говорю: человек человеку помогать должен. Жизнь и без постороннего вмешательства всякого накажет. Сумей выжить и выстоять.

—  Так я и не понял, чего же вы от меня хотите? - спросил Дегтярев, искренне разведя руками.

—  Такое не дойдет до тебя. Поздно, Сема. Лишь битый зна­ет цену боли. Этого словами не объяснишь. Сердцем понять надо. Да и то если оно не слепое. А в нашем возрасте, если тепла в душе не осталось, лишний грех на душу нельзя брать, надо хотя бы этого бояться. Чтобы живые не проклинали мерт­вых за ошибки.  I

—  А мертвому какая розница? - удивился участковый.

—  Безнадежный ты, Дегтярев. Как тундра. Сколько ни грей, тепла не чуешь. Бесполезно с тобой говорить.

—    Это почему же? Даже условники так не считают. С неко­торыми я в очень хороших отношениях. Кентуюсь, можно ска­зать. А иные даже пишут мне. Со свободы. Докладывают, как- устроились, чем занимаются.

—  Вот когда не докладывать, а делиться, советоваться нач­нут, тогда и поговорим. Твои официальные запросы - не по­требность души, а долг служаки. Я бы тебе не писал. Не пове­рил бы...

—  Это почему же, Игорь Павлович?

—   Жизнь твоя как сыр в масле кувыркалась. Потому что вслепую, послушно жил. Нигде бока не наколол, сердце не бо­лело. За других. Так и живешь как во сне. Смерть придет, а ты и не увидишь. Со спящей совестью и ленивым сердцем жизнь прожил. Оттого ни себе, ни другим не в радость...

—  О том не вам судить, - буркнул участковый.

—  Ну а как ты печника не уберег? Ведь ему до освобожде­ния меньше года оставалось. И его убили. Ты не знаешь - кто и за что? А времени немало прошло. Умел лишь пользоваться его услугами, - упрекнул Кравцов.

—  У меня нет фискалов. И Кузьма не был моим стукачом. Мастером был хорошим, человеком. Его мне как родного жаль. Но искать убийцу обязано следствие. Почему прокурату­ра дело заволокитила, вас надо спросить. Сам понимаю, что время вы упустили. Но за Кузьму ни с чьей шкуры не слезу, пока не найдут, не поймают убийцу.

—  А я для чего здесь, по-твоему? - отозвался Игорь Пав­лович.

—  А я думал, только мою работу проверить приехали.

—  Это не входит в мои служебные обязанности.

—  У нас кто вкалывает, на того все шишки! Орденов не ждем, - буркнул Дегтярев.

—  Давай, Семен, чайку заварим. Свежего, покрепче. Я в зоне Сеймчанской на чае выжил. Он от всяких болячек выру­чал. По тому, каким чаем угощали, знали, что за человек, - улыбнулся Кравцов.

—  Это как же так? - удивился участковый.

—  А вот так и понимай! Казалось бы, что общего между вором в законе и политическим? Скажешь - ничего общего! Ан и просчет твой. И те, и другие никогда не станут пить слабо- заваренный чай. Не воспользуются стоялой заваркой, стылым чаем. Только крепкий, только с ключа. Потому что чай сон отшибает, мозги заставляет работать, сердце двигаться быстрее. И главное, никакого вреда здоровью. Наоборот, все вредные микробы убивает. Оттого люди умные пьют только крепкий чай.

—  Выходит, законники самые умные в Трудовом. Трехлет­ний запас чая за три месяца сожрали! А я и не думал, что у них мозги зрели, когда они на деляне чифирили, - сполоснул за­варник кипятком Дегтярев.

—  Воры в законе никогда не чифирят. Плохо ты осведом­лен, Сема. Фартовые не есть законники. У них тоже своя иерар­хия. В фарте и стопорилы, и голубятники, домушники, майдан­щики, форточники, фарцовщики, медвежатники и карманни­ки, тихушники и барыги. Но далеко не все из них - воры в законе. Это воровская элита. Они на особом счету. По мелочам не работают. Не убивают. Лишь в исключительных случаях.

—  Э-э, бросьте, именно законники прежнего участкового Трудового убили, - засыпал заварку Дегтярев.

—  Извини, Сема. Но убить легавого для любого фартово­го - кайф. И тут - исключение специально для вас сделано всеми «малинами».

—  Тьфу, черт! И вы туда же! Да что ж мы, проклятые, что ли?

—   Уж о том законных спросите. Я лишь о чае! Так вот, чифир пьет перхоть, то есть всякая фартовая шпана. Кайфуют, балдеют, когда навара нет, клевых дел не обламывается. Иль когда приморены. Все потому, что под кайфом время быстрее летит. Но воры в законе себя не уронят, помои не жрут, не хавают - на их языке, А крепкий чай даже очень уважают. Сла­бый пьют те, кто на воле скудно жил. Во всем себе отказывал. И заметь, такие люди либо тугодумы, либо неудачники. У них всегда слабое здоровье и хлипкая натура. Я имею в виду северян. Но это не относится к женщинам.