Андрей Воронин - Мертвый сезон Страница 3

– Спасибо, дорогой, – гортанно проворковал кавказец, фамильярно беря Ненашева под локоть. – Все знаю, все понимаю, очень твою помощь ценю! Мы все ценим, ты это знаешь. Такого друга, как ты, Андрей Ильич, дорогой, сто лет ищи – не найдешь, клянусь! Спасибо!

– Не за что, не за что, Ашот, – сказал Ненашев, посмеиваясь и покровительственно похлопывая его по плечу. Этот жест показался притаившемуся за живой изгородью Кольцову необыкновенно фальшивым. – Спасибо скажешь, когда дело выгорит. И потом, дружба дружбой, а спасибо, сам знаешь, на хлеб не намажешь...

– Э, дорогой, зачем обижаешь? – преувеличенно возмутился кавказец. – Мы с тобой деловые люди! Для джигита дружба дороже денег!

– Знаешь, как у нас говорят, – продолжая посмеиваться, сказал Ненашев, – дружба крепче, когда денежки посчитаны.

– Тоже правильно, – неожиданно легко согласился Ашот. – Слушай, что на свете делается, а? Все покупается, все продается... Что за времена настали?

– Нормальные времена, – возразил Ненашев. – Можно подумать, при дорогом Леониде Ильиче тебе лучше жилось.

– Э, что такое говоришь! – горячо воскликнул кавказец. – Конечно, лучше! Молодой был, здоровый, красивый, слушай! На ковер выходил, чемпионаты выигрывал, девушек любил, про деньги совсем не думал: есть деньги – хорошо, нет денег – друзья помогут! Э, дорогой! При чем тут Леонид Ильич? Молодость – всегда хорошо, хоть при Путине, хоть при Гитлере, а старость – всегда плохо... Теперь только про деньги и думаешь, а что такое деньги? Бумажки, грязь... А куда без них денешься? Без них теперь на меня ни одна девушка не посмотрит. Зачем ей старик без денег? Плохо, дорогой, когда деньги – это всё...

– Деньги – это не все, – возразил Ненашев. – Есть вещи, которые за деньги не продаются. Я имею в виду, за те деньги, которыми располагаешь ты и твои кунаки. Тут надо действовать хитростью. Вот я и говорю тебе, Ашот: осторожнее, не облажайтесь. Косарев – ваш последний шанс. Ну, по крайней мере, до тех пор, пока в Кремле не появятся новые хозяева. А это, боюсь, произойдет еще не скоро.

– Ай, дорогой, о чем говоришь? – притворно испугался кавказец. – Какие новые хозяева, что ты?! Нам до новых хозяев не дожить, нам с теперешними дружить надо. Хорошие люди, нравятся нам, познакомиться хотим, понимаешь?

– Я-то понимаю, – проворчал Ненашев. – Главное, чтобы они все поняли именно так, как нужно. А то знаешь, как может получиться...

– Знаю, дорогой, знаю! – подхватил Ашот. – Потому к тебе и обратился: научи, дорогой, помоги чем можешь!

– Ладно, кончай эту шарманку, – отмахнулся от него депутат. – Ты еще лезгинку спляши или спой... Хором, как у вас заведено. Компромат на Косарева у меня готов, уже полгода лежит, случая дожидается. Пришлешь ко мне надежного человека, я ему все передам. Только, Ашот, про деньги не забудь. Навар с этого дела еще когда будет, а деньги мне сейчас нужны. У меня дочка в Лондоне учится, и вообще... Ну, словом, с курьером и перешли.

– Конечно, дорогой, о чем ты говоришь? Хочешь, сейчас тебе все отдам? Попрошу у Аршака и отдам до последнего цента, если слову моему не веришь...

– Ну-ну, не надо лезть в бутылку, – брезгливо морщась, произнес Ненашев. – Слову твоему я верю, деньги мне в данный момент ни к чему – еще ограбят ваши джигиты где-нибудь по дороге, – а к Аршаку ходить тем более не надо. Он до сих пор с этими, из президентской охраны...

– Слушай, что за люди? – развел руками кавказец. – Ничего не слушают, ничего не говорят, ходят везде, нюхают, как псы... Будто мы какие-то террористы! У нас мэр каждые выходные отдыхает, губернатор раз в месяц приезжает, ни разу недовольный не уехал... Что им надо, слушай? Вышки с пулеметами? Зенитные ракеты?

– Не ворчи, не ворчи, – успокоил его Ненашев. – Работа у них такая, ничего не поделаешь. А твоя работа – сделать так, чтобы и они, и их хозяин остались вами довольны. Тогда, глядишь, словечко, которое Косарев за вас хозяину замолвит, весомей прозвучит, лучше на сердце ляжет...

– А он замолвит?

– Думаю, замолвит. С одной стороны – ваше кавказское гостеприимство, горячая дружба и прочее, в том числе и деньги, а с другой – мой компромат, после обнародования которого его и председателем собеса никто не назначит. Слушай, хватит болтать об одном и том же, мы ведь с тобой все это только что очень подробно обсудили!

– Знаю, дорогой, извини. Все знаю, все понимаю, а все равно беспокоюсь. Когда ты говоришь, что все будет хорошо, я тебе верю, на душе легче становится, клянусь.

Ненашев снисходительно усмехнулся и снова покровительственно похлопал кавказца по мощному, туго обтянутому спортивной курткой плечу.

– Что же мне, в няньки при тебе определиться? – пошутил он. – Рад бы, да не могу! Дела государственные заждались, сам понимаешь.

– Понимаю, дорогой. Жалко, слушай! Посидели бы, вина выпили, шашлык скушали – ты такого еще не пробовал, клянусь, и нигде не попробуешь, только у нас. Девушек бы пригласили, они у нас хорошие, ласковые, такое умеют – клянусь, удивишься!

– Да ну? – не поверил Ненашев. – Что же это они такое умеют, чего я еще не видел?

– Э, дорогой, об этом словами рассказывать – все равно что коньяк по телевизору смотреть! Разве это словами объяснишь? Ладно, слушай, тебе скажу, как родному. Понимаешь...

Он приблизил толстые лиловые губы к розовому уху депутата Государственной думы Ненашева и начал что-то негромко, но со смаком ему втолковывать – что-то крайне заманчивое, судя по изменившемуся, заинтересованному выражению лица господина народного депутата. Майор Кольцов, с интересом прослушавший их беседу, беззвучно отступил еще на шаг, повернулся к разрыву в живой изгороди спиной и быстро зашагал, озираясь по сторонам, туда, где осталась машина и где его, наверное, уже хватились.

Он шел, ускоряя шаг, и думал о том, что не напрасно потратил время. Теперь ему окончательно ясна причина владевшего им скверного настроения. Просто он, наверное, стал уже достаточно опытным работником, чтобы количество перешло наконец в качество, и в нем развилась некая новая способность – способность, даже не владея информацией, заранее предчувствовать неприятности. Собственно, ничего нового в этой способности не было – она существовала всегда и называлась интуицией. Другое дело, что богатый опыт Кольцова позволил его интуиции по-настоящему развиться, и доказательством тому служил сегодняшний случай. Он ведь сразу почувствовал, что Ненашев явился сюда неспроста, и цель его визита, как выяснилось, была напрямую связана со служебными обязанностями Кольцова. Разумеется, Ненашев не затевал ничего против президента лично, но Косарев, компромат на которого депутат обещал передать кавказцам, – это уже было близко к нему.

Пожалуй, даже слишком близко.

Думая об этом, Кольцов не заметил молодого человека в спортивном костюме и белоснежных кроссовках, который, выйдя из-за живой изгороди, остановился посреди дорожки и проводил его долгим, задумчивым взглядом.

Ни одного такси на стоянке почему-то не оказалось, и Кольцов, немного потоптавшись у края тротуара с поднятой рукой, решил ехать на метро. Был час пик, машины катились через площадь плотным рычащим потоком; майор подумал, что в метро будет тесно и душно, но зато до дома он доберется намного быстрее, чем поверху, – при всех своих недостатках поезда метро никогда не застревают в пробках. К тому же в Москве шел мелкий и серый нудный дождик, конца которому не предвиделось. Проносившиеся мимо машины тянули за собой полупрозрачные хвосты мельчайшей водяной пыли, выхлопные газы ядовитым сизым туманом льнули к мокрому асфальту. Дождь оставлял на губах отвратительный железистый привкус, как будто лился не из облаков, а из ржавой цистерны, в которой его продержали лет двести; пока Кольцов добрался до входа в метро, волосы у него на голове совсем намокли, а одежда сделалась влажной, потяжелела и стала неприятно теплой, как остывший компресс.

В метро, как и следовало ожидать, царили толчея и давка. Воздух здесь был теплый и влажный, как в моечном отделении общественной бани; он казался густым, как суп, и каким-то нечистым, отравленным испарениями десятков тысяч упакованных в мокрую одежду тел. Под ногами уже намесили грязи, с боков толкались, сзади подпирали в спину каким-то твердым предметом, похоже чемоданом, а спереди еле-еле плелась необъятная, похожая на копну сена в шуршащем целлофановом дождевике старуха с тяжелой клетчатой сумкой в правой руке и пестрой пачкой газет и журналов на сгибе левой. Подавляя острое желание подтолкнуть старуху так же, как сзади толкали его, Кольцов миновал турникет и стал на ленту эскалатора, уходившего, казалось, к самому центру Земли. Мимо неторопливо поплыли матовые шары осветительных плафонов, установленных здесь чуть ли не за тридцать лет до рождения Кольцова. Навстречу ему соседний эскалатор нес бесконечную вереницу чужих лиц, среди которых попадались как симпатичные и даже милые, так и не очень; Кольцов разглядывал их, потому что смотреть на лица едущих навстречу людей было интереснее, чем созерцать затылки стоящих впереди. К тому же прямо перед ним по-прежнему копной громоздилась старуха со своими газетами, от которой со страшной силой разило табачищем и сырой газетной бумагой. Чтобы отвлечься, майор стал думать о том, как его встретят дома, и в связи с этим решил, что очень кстати не купил цветы для жены, как собирался: в этой чертовой давке букет непременно помялся бы. А так он спокойно доберется до своей станции и купит цветы на выходе из метро – там вечно торгуют всем подряд, в том числе и цветами, и Кольцову ни разу не приходило в голову задаться вопросом, санкционированная эта торговля или нет, – главное, что удобно, а об остальном пускай думает участковый...