Крик болотной птицы - Александр Александрович Тамоников Страница 30

рядом постоянно будет фашистский осведомитель? Но это была лишь одна сторона медали, а если вдуматься, то присутствовала еще и другая. Если, предположим, Стариков откажется от навязчивой дружбы с этим человеком — ну, так немцы приставят к нему кого-нибудь другого. Третьего. Четвертого. И не факт, что Старикову так вот запросто удастся их раскусить. Так что уж пускай лучше будет этот. А там поглядим.

— По рукам, — кивнул Стариков. — Тем более что у меня как у новичка в этом деле имеется много вопросов…

— Ну, так я тебе на них и отвечу! — радостно произнес собеседник. — Не к немцам же тебе обращаться. Мало ли как немцы отнесутся к твоим вопросам! А я — человек свой. В одной, как говорится, лодке…

— Я тоже так думаю, — согласился Стариков.

— Вот и расчудесно! — Радости собеседника, казалось, нет предела. — Да, а кличут-то тебя как?

— В смысле? — не понял Стариков.

— Ну, тут у каждого из нас свое прозвище, — пояснил собеседник. — По именам, видишь ли, нам называться нежелательно. Опасно…

— А в чем опасность? — спросил Стариков.

— Да опасность-то — на виду. — На этот раз собеседник показался Старикову вполне искренним. — Вот ты представь: а вдруг когда-нибудь этот лагерь захватят большевики? И что тогда? А тогда — нам с тобой надо будет спасаться. Скрываться от их пролетарского возмездия. — Собеседник невесело усмехнулся. — А скрываться под прозвищем куда как удобнее, чем под собственным именем. Разве не так? Есть и другая опасность. Вот ты представь. Подготовил ты человечка, а он взял да и сдался большевикам. Или партизанам… А кто, спросят они, тебя обучал всяким таким премудростям? Ну, он и ответит — такой-то и такой-то. И занесут тебя товарищи большевики в свои списки… Равно как и всех твоих родных. Ведь остались же у тебя на той стороне родственники, не так ли? Мать, жена… Так что скрываться под прозвищем куда как надежнее. Целее будем. Разве не так?

— Наверно, так, — поразмыслил Стариков. — Но…

— Думаешь, нас спасут наши нынешние хозяева-немцы? — скептически спросил собеседник. — Ну да, надейся… Им бы свои собственные шкуры уберечь! А мы — расходный материал.

— А ты не боишься говорить мне такие слова? — глянул на мужчину Стариков. — А вдруг донесу немцам?

— Не боюсь, — ответил мужчина. — Потому что знаю — не донесешь. Я понимаю в людях.

Такое направление разговора еще больше убедило Старикова, что перед ним — приставленный провокатор. Никто другой не стал бы затевать такой разговор с незнакомым человеком. А собеседник — затеял. Значит, он не опасался последствий. Почему не опасался? Ответ здесь мог быть только один: а потому, что затеять такой разговор ему велели его хозяева-немцы, чтобы лишний раз проверить Старикова.

— У меня свое мнение на этот счет, — осторожно произнес майор.

— Какое же, если не секрет? — спросил собеседник.

На это Стариков ничего не ответил. Вместо ответа он спросил:

— А тебя-то самого — как кличут?

— Веселый, — ответил собеседник. — Давай уж заодно изобретем прозвище и тебе.

Стариков неожиданно задумался. Ему вдруг показалось важным — придумать себе прозвище. Хотя в чем заключалась такая важность, он не знал. В любом случае это будет временное прозвище. Вот выполнит он задание, вернется к своим боевым товарищам, и не нужна ему будет эта кличка. Ну а если не вернется, если погибнет — то тем более. Так какой же смысл размышлять над таким пустяком? И все же Стариков задумался… Он вдруг припомнил, как будучи мальчишкой, вместе со своим родным дедом Игнатием рыбачил на реке Томи, откуда сам он был родом. Он очень любил рыбалку, любил деда Игнатия, любил плавать с ним на лодке по Томи, любил тихие, таинственные сибирские летние рассветы, запах воды, крики невидимых птиц на реке, саму реку, ее берега…

— Рыбак, — сказал Стариков. — Я буду зваться так.

— Рыбак так Рыбак, — тотчас же согласился Веселый. — Вот так всем и представляйся. В том числе и немцам. Ну а меня — не забывай. Если что — я всегда поблизости.

Стариков молча кивнул и отправился к себе в комнату. Собеседник, назвавшийся Веселым, пошел следом. Он жил в соседнем помещении, через стену.

* * *

В ту же самую ночь провокатор пытался подобраться и к Лысухину. Капитан, в отличие от Старикова, в коридор не выходил. Отчасти потому, что ему просто не хотелось этого делать, а отчасти потому, чтобы там не встретиться со Стариковым. Он изучил характер своего напарника и командира и почти наверняка знал, что этой ночью Стариков вряд ли уснет. А коль так, то обязательно выйдет в коридор, тем более что никто этого не запрещал. А вот если в это же самое время в коридор выйдет и Лысухин, то произойдет неизбежная встреча. А этого следует избегать, потому что за такой встречей обязательно будут наблюдать чьи-то вражеские глаза. А коль так, то Старикову и Лысухину поневоле придется сыграть незапланированную сцену спектакля — устроить какую-нибудь свару или полноценную драку. Ведь по легенде они — непримиримые враги. Все это было бы ненужным, а главное — подозрительным.

А потому — Лысухин лежал на нарах и смотрел в потолок, по которому в разные стороны скользили размытые пятна света от невидимых прожекторов. А потом и вовсе заснул спокойным, безмятежным сном. Ему даже кто-то приснился. Кажется, это была та самая передовая трактористка из подшефного колхоза, с которой Лысухин познакомился до войны…

Проснулся он так же внезапно, как и уснул. Рядом с ним на нарах сидел какой-то человек.

— Что надо? — недовольно спросил Лысухин.

— Проснулся? — спросил человек. — А я все сомневался — будить тебя или не будить.

— Уже разбудил, — сказал Лысухин и сел. — Что, спрашиваю, надо?

— Поговорить, — ответил человек.

Лысухин внимательнее пригляделся к неожиданному ночному гостю. По виду это был мужчина средних лет, а по одежде — кто-то из жильцов помещения, в котором с недавних пор обитал и сам Лысухин. Ну а поскольку ночной гость говорил на чистом русском языке, то Лысухин сделал вывод, что этот человек — скорее всего, бывший пленный, перешедший на сторону немцев. То есть какой-нибудь инструктор или кто-то в этом роде.