Анатолий Гончар - Афганский компромат Страница 31

— Достаем лопатки, — сказал он и, не тратя время на то, чтобы объяснить, что надо делать, первым взялся за копание снежной ниши.

«Даже если фокус не удастся, то работа согреет», — резонно рассудил старший прапорщик.

Но все получилось. Норы, выкопанные в снегу, вполне надежно укрывали людей от порывов ветра. Агушев, недавно дрожавший как лист, спрятался в свой тоннель и просидел там до самого начала возвращения.

Ефимов, беспокоившийся за состояние бойца, пару раз подходил к нему и проверял самочувствие. Но тот действительно сумел согреться. Оба раза на содержательный вопрос о том, как дела, он отвечал, что все нормально. При этом Агушев вытягивал вперед руку с загнутым вверх большим пальцем и пытался улыбаться. Справедливости ради надо сказать, что при стянутых холодом мышцах лица это у него не очень-то получалось.

Возвращение проходило опять-таки без эксцессов. У подножия гор Ефимов и его спутники оказались, когда сумерки едва-едва начинали сгущаться.

Покорители очередной высоты сняли кошки и вернулись в лагерь. А там вовсю пылали костры, на лицах людей играли красные блики. Ветер почти полностью стих, небольшой морозец лишь слегка пощипывал щеки.

Ефимов чувствовал себя уставшим, но вполне довольным самим собой. Это восхождение далось ему едва ли не легче всех предыдущих. Все же целый день почти непрерывного движения и холод вершины напоминали о себе. Сергею хотелось есть и пить.

Сейчас надо бы вскипятить воду, сыпануть в нее пару ложек кофе, добавить сахара так, чтобы было очень сладко, но не приторно, все это как следует размешать. Потом сесть на коврик, привалиться спиной к дереву и пить медленно маленькими глоточками, растягивая удовольствие. Затем, когда кружка наполовину опустеет, разогреть на газовой горелке пайковые тефтели, от души добавить в них майонеза, тщательно перемешать и начать кушать с хлебом, поджаренным на костре, сдобренным легким запахом дымка.

Но прежде чем осуществить эти желания, Ефимов дошел до своей одноместной палатки и вытащил оттуда запасную одежду. Он встал на коврик, стянул с себя белье, влажное от пота, и переоделся в сухое. Только после этого он вернулся к костру и занялся приготовлением кофе.

— Как восхождение? — Рядом приземлился Трясогузкин, наверное, хорошо выспавшийся за день.

— Нормально, Миша, холодно только наверху было. Боялся, что пообмораживаемся. Но вроде бы обошлось, никто не жаловался.

— А мы тут поработали, дров припасли. — Трясогузкин показал рукой на огромную кучу, состоявшую из веток, палок, досок и прочего добра, вполне пригодного для костра.

— Это хорошо, — сказал Сергей и сделал маленький глоток кофе.

— Всю ночь можно жечь.

— Нет, я спать. Без задних ног дрыхнуть буду. Оружия нет, имущества ценного с собой тоже не имеется, посему охранения выставлять не надо. Тишь, гладь, божья благодать. Сейчас поем и завалюсь баиньки.

— А я посижу. Спать не хочется, днем оторвался, — признался Михаил. — Мы, как только дров натаскали, прикемарили немного. Парочку-троечку часов.

— Правильно сделали. — Сергей поставил на огонь банку с тефтелями, достал ломоть хлеба, нанизал его на специально приготовленную длинную сухую ветку. — Слава! — окликнул он Уткина, стоявшего у костра. — Поджарь, пожалуйста.

— Давайте я, товарищ старший прапорщик, — опередив Вячеслава, откликнулся Зудов.

Ефимов протянул ему импровизированный шампур. Пару минут спустя Сашка возвратил его.

Сергей благодарно приложил руку к сердцу и заявил:

— Премного благодарен! — Это у него получилось чуть картинно, зато вполне искренне.

— Товарищ старший прапорщик, разрешите присесть рядом? — спросил Зудов и улыбнулся.

— Садись, Саша.

— Товарищ старший прапорщик…

— Слушаю. — Ефимов понял, что насладиться покоем не получится. — Кофе будешь?

— Нет, товарищ старший прапорщик, спасибо. Я вот что хочу спросить. — Парень вздохнул и вдруг выдал: — Вы в Бога верите?

— Как тебе сказать… — Ефимов задумался. — Пожалуй, да. Саша, в Бога я скорее верю, чем нет. А вот в церковь, причем не только нашу — не очень. Беда в том, что многие негодяи считают, что от Бога можно откупиться, принеся в церковь денежку.

— Убил — заплати и будешь святой, — сыронизировал старший лейтенант, слушавший их разговор.

— Товарищ старший прапорщик, я вас почему спросил? Говорят, на войне атеистов нет.

— Может, и нет, только вера — она разная бывает. Я, например, не считаю нашего Бога мелочным субъектом, который требует ежедневных поклонений себе. Я лично понимаю это так: молитва должна идти к Богу только в большой нужде, а благодарность — проистекать от души. Достаточно нескольких слов. «Слава Богу» — зачастую чуть ли не самая лучшая молитва и благодарность. Я видел, как солдат после боя неистово целовал крест и повторял эти слова. Уверен, если Бог есть, то эта благодарность была услышана Им. Есть вера не только в Бога, но и в правду, в светлое будущее, в то, что ценой твоей жизни ты можешь спасти много других. Хотя одно не исключает другого.

— А вы когда-нибудь молились? По-настоящему?

Ефимов на секунду смутился, затем мягко толкнул Зудова в плечо и заявил:

— Шел бы ты отсюда, болтун. Достал уже! — Старший прапорщик выдавил из себя кислую улыбку. — Дай кофе хоть допить, а то холодный уже.

Сашка ушел, а Ефимов, словно не решаясь быть искренним даже сам с собой, уткнулся лицом в кружку. Он не хотел раскрывать душу кому бы то ни было.

Да, Сергей молился не единожды. Но истово, до горячих слез — только один-единственный раз в жизни. Это произошло несколько лет назад, но он помнил все совершенно отчетливо, будто беда случилась только вчера.

Сугробы перекрыли дороги. Новый год через час, но никто не накрывал столы, а из детской доносились хриплые стоны. У Сергея, сидевшего в кресле, ныло сердце. Супруга прикорнула на диване, а он напряженно вслушивался. Когда ему чудилось, что дыхание кого-то из малышей оборвалось, он входил в детскую, опускался на колени и подолгу прислушивался, холодея от страха.

Соседка-докторша поставила обоим детям жуткий диагноз — воспаление легких. Лекарств у нее при себе почти не было. Следовало бы отвезти сына и дочь в больницу, но дороги занесло, а метель все усиливалась. Он донес бы их на руках, но ветер и холод!.. Ефимов не рискнул и теперь жалел об этом. Там врачи, а здесь только он, супруга и завывание ветра. Никогда в жизни Сергей не испытывал такого отчаяния.

Пробило полночь. Он прошел в сени, не чувствуя холода, выбрался на улицу.

— Боже, помоги нам! — взмолился молодой отец. — Господи, только не дети! — Ефимов упал на колени, уткнулся лицом в сугроб.

Он рыдал и молил, взывал к милосердию. Сколько прошло времени, Сергей не знал, вернулся в дом, к детям, только тогда, когда выплакал все слезы, сел в кресло да так и оставался в нем до тех пор, покуда не начало светать.

Первые блики зари озарили стекла заледеневших окон. Тогда Сергей встал, вошел в детскую, опустился на колени, прислушался, потрогал ладонями маленькие лобики и облегченно вздохнул.

Слава Богу!

За ночь произошла благотворная перемена. Жар у детей спал, дыхание выровнялось.

Слава Богу!

Сергей поднялся с коленей, вышел на улицу.

Метель стихла, он повернулся лицом к поднимавшемуся солнцу и прошептал:

— Спасибо тебе, Господи! Спасибо!..

Кофе кончился. Воспоминания разбередили душу. Есть Ефимову уже не хотелось.

— Миша, тефтели будешь?

— Спасибо, я перекусил, — отказался тот.

— Саша, а ты? — обратился Сергей к Зудову.

— Нет, спасибо, я вон с пацанами уже каши навернул.

— Ребята, кто тефтели будет? — предложил он уже гораздо громче.

— Товарищ старший прапорщик, давайте мне! — откликнулся Уткин.

— Держи.

— Спасибо!

Бойцы продолжали гонять чаи, болтать о своем. Ефимов поднялся, направился к своей палатке, постелил коврик и завалился спать.

«А Уткин, кстати, на восхождениях молодец, хорошо шел, втянулся. Если бы не водка, можно было бы попытаться сделать из него нормального бойца. А пьянка… надо будет завтра еще разок с ним поговорить. Может, что и получится». — С этой мыслью Ефимов и окунулся в продолжение сна.

Сергей знал, что люди часто чувствуют свою смерть или опасность, грозящую им, но никогда не думал, что сам испытает нечто подобное. Не верил он в это и сейчас, когда с самого утра на душе лежала какая-то тяжесть. Он никак не мог понять, что это — предчувствие чего-то недоброго или обычная хандра.

«А может быть, на самом деле мы запоминаем лишь те единичные случаи, когда подобные опасения оправдываются, и не помним о тысячах других, когда ничего не происходит? — рассуждал Ефимов, сидя на броне, свесив ноги в правый люк транспортера. — Нет, все-таки все эти предчувствия — глупости и ничего больше. Иначе следует допустить, что людям дано предвидеть будущее, а это…» — Он не закончил мысль.