Александр Бушков - Антиквар Страница 32

Вот только наследничек, интеллигентское быдло с кандидатским дипломом каких-то околовсяческих наук, оказался клиническим перестройщиком, как превеликое множество подобных ему бездарей. Всё, хоть каким-то боком связанное с «проклятыми коммуняками», он на дух не переносил — а потому набил однажды три немаленьких мешка из-под картошки «сталинским дерьмом», как он сам всё это охарактеризовал с нехорошим блеском в глазах и слюнями на реденькой бородушке, и отволок на свалку. И произошло это месяца за два до того, как Смолин со свердловскими коллегами на него вышли — так что бесполезно было кидаться к мусорным бакам. Сколько лет прошло, но ни единой вещички или предмета из этого так на рынке и не всплыло, а следовательно, сокровища погибли безвозвратно. В Екатеринбурге эту историю до сих пор рассказывают новичкам — а те, парнишки насквозь современные, порой и не верят…

— Так что, простите великодушно, помочь вам ничем не могу, — услышал он вальяжный до омерзения, пафосный голос. — В эту грязь лезть решительно не намерен. Надеюсь, вы никакого ущерба не понесли?

— Да какой там ущерб… — пробормотал Смолин уныло.

Он смотрел на красавицу Риту — вот у неё в глазах наблюдалось нечто определённо похожее на живой интерес. Женщины — создания практичные, красавицы особенно, они-то прекрасно понимают, сколько интересных вещичек можно купить в нынешних магазинах…

Смолин ощущал себя настолько беспомощным, что послал красавице прямо-таки умоляющий взгляд.

И она, самое интересное, поняла!

— Манолис, — сказала она осторожно. — Может, стоит подумать как следует? Если всё честно и законно…

Повернувшись к ней уже не особенно и вальяжно, супруг буквально ожёг дражайшую половину неподражаемым взглядом, в котором мешались и ярость, и превосходство, и ещё что-то сценично-трагичное:

— Риточка!

И так это было произнесено — сквозь зубы, жёстко, чеканно, — что красавица моментально увяла, даже съёжилась чуточку. Смолину, наблюдавшему эту мизансцену с бессильной злостью, стало окончательно ясно, что матриархатом в этой квартире и не пахнет — а воняет тут за версту мелким домашним тираном, и красотке, должно быть, попросту некуда сбежать от этого сокровища, сплошь и рядом такое в жизни случается, красота сама по себе ещё не становится залогом благополучия…

Манолис уставился на него выжидательно:

— По-моему, мы всё обговорили…

То есть, Смолину следовало незамедлительно выметаться. Он это прекрасно понимал, но всё же не хотел сдаваться, как любой на его месте:

— Манолис Андреевич, вы всё же подумайте…

— У вас, должно быть, много дел? — так же, сквозь зубы, произнёс актёр, глядя на Смолина вовсе уж пренебрежительно.

Вот невезение, вот незадача — дурак. Не алчный жадюга, собравшийся захапать себе львиную долю, не ловкий интриган, намеренный, прикидываясь честным и верным, выдавить тебя из дела, не аферист. Попросту дурак с интеллигентскими амбициями. То есть — самое страшное препятствие, против которого оружия ещё не изобретено. Ну что можно с этим сделать? Деньги для него — грязь, при попытке надавить он, сто процентов, заявы кинется строчить…

Подталкиваемый холодным взглядом, Смолин поднялся, тщательно вложил драгоценную — и бесполезную! — бумагу в пластиковую папочку, тяжко вздохнул про себя. Не желая сдаваться, произнёс нейтральным тоном:

— Вот моя визитная карточка, на случай, если вы вдруг передумаете… — и торопливо положил прямоугольничек из плотной бумаги на стол. — Здесь адрес магазина, телефон, оба мобильных…

Манолис поморщился:

— Заберите. Мы уже всё обговорили…

— Вы всё же подумайте, — сказал Смолин, на пару шагов отступая от стола.

С неописуемой гримасой покосившись на визитку, безусловно, с его точки зрения, осквернявшую озарённый аурой творчества приют Мельпомены, Манолис всё же не пытался её вернуть Смолину — видимо, брезговал и касаться этой дряни из другого мира, столь вульгарного и грязного…

Смолин поклонился без всякого изящества и направился к выходу. Отчётливо разобрал произнесённое в гостиной:

— Риточка, выбрось эту гадость в ведро…

Никто его не провожал, и Смолин мог себе позволить роскошь не следить за мимикой — когда он спускался по лестнице, бормоча под нос матюки, встречная старушка даже шарахнулась, косясь боязливо, неприветливая, надо полагать, была у него сейчас рожа, напрочь лишённая братской любви к ближнему и тому подобных телячьих нежностей…

А буквально через четверть часа настроение испортилось ещё больше — хотя дальше, казалось бы, некуда…

На сей раз бравые ребятки из отдела по борьбе с незаконным оборотом оружия навестили магазин «Эльдорадо», принадлежавший Вилену Фокину по прозвищу «Доцент» (поскольку он, немалые усилия отдавая антикварной торговле, оставался ещё и практикующим лектором кафедры биологии Шантарского универа). Всё произошло по той же схеме: сначала не внушавший подозрений субъект прикупил себе прусскую чиновничью шпагу времён империи, а стоило ему выйти из магазина — влетели… Вообще-то в данном конкретном случае следовало качать права, высвистывать адвокатов и сопротивляться, не переходя законные рамки, — в отличие от всех прочих, у Фокина-то как раз имелась оформленная соответствующим образом лицензия на торговлю холодняком и изделиями из драгметаллов. Однако он вопреки писаным регламентам не вписал данные покупателя в соответствующий гроссбух — и, кроме того, будучи в некоторых отношениях классическим интеллигентом, перетрухнул, а потому и не качал прав…

Снова — изъятие всего имевшегося в магазине холодняка, среди которого имелась и пара вещичек, принадлежавших Смолину. Но самым печальным было не это. Происходящее целиком и полностью укладывалось во фразу из старого анекдота: «Тенденция, однако». В самом деле, чрезвычайно походило на кампанию. Подобные кампании на антикварный рынок влияют исключительно скверно — а противоборствовать им никак невозможно. Остаётся жить максимально осторожно, рассчитывать каждый шаг, к каждому покупателю из новых рентгеновски приглядываться, Богу молиться, чтобы это стихийное бедствие поскорее кончилось…

Глава 2

АНТИКВАР У СЕБЯ ДОМА

Заведя машину во двор да так и оставив её по летнему времени у самых ворот, Смолин, уже с наработанной за полгода сноровкой, захлопнул крашенные в армейский зелёный цвет створки — под азартный лай прыгавшей в своём вольере Катьки. Судя по тому, что она пребывала за решёткой, дела у Глыбы обстояли романтично…

Для подтверждения догадки Смолин сделал несколько шагов в сторону баньки, прислушался — и точно, оттуда явственно доносились характерные звуки, разве что чересчур драматические какие-то, очень уж ойкало и охало создание женского пола. Смолин постоял, кривя губы, но решил, что беспокоиться нет смысла: его битый жизнью квартирант слишком серьёзную школу прошёл, чтобы в половом вопросе налетать на нехорошую статью подобно прыщавому сопляку…

Он круто повернулся на каблуках, пошёл к вольеру, откуда на него с обожающим визгом таращилась Катька — существо восьми месяцев от роду, кавказская овчарка по происхождению, этакая палевая кудряшка весом всего-то килограммов в сорок. На вид безобиднейшая личность — вот только не далее как позавчера насквозь прохватила ладонь монтёру: ну, сам виноват, его, как человека, наставляли ни в коем случае руку в вольер не совать, а он, обормот, хотя и трезвый, решил сдуру, что, ежели собачка ему улыбается и хвостиком виляет, её и погладить можно. Вот Катька, не переставая улыбаться, его малость и приласкала…

Смолин протянул руку, погладил собаку по башке — Катька, передними лапами опёршаяся на рабицу со своей стороны, была прямо-таки с него ростом. Сунул ей длинный батон и направился в дом, оглядываясь не без удовольствия: как-никак усадьба у него была первая в жизни.

Никак нельзя сказать, что он стал владельцем особняка: кирпичный домик особой роскошью не блистал. Кухня и две с половиной комнатки, плюс обширная мансарда. Да и район был не из самых престижных — но и не бичевской, что немаловажно. Зато подключён был к городским теплосетям и водопроводу и, что гораздо существеннее, располагался в живописнейшем месте — на правом берегу Шантары, на самой серединке высоченного пологого склона, где совсем близко начинался заповедник с его чащобами и причудливыми скалами. А вид оттуда открывался чуть ли не на весь Шантарск. По уму, следовало бы перебраться сюда окончательно, но Смолин никак не мог побороть окончательно полувековой инстинкт коммунального человека, полсотни с лишним лет (за вычетом двух на казарму и шести на барак) обитавшего исключительно в квартирах: двухэтажный деревянный дом, пятиэтажка, девятиэтажка, снова пятиэтажка… Трудно было порвать с муравейником окончательно…

А уж цветов, клумб… Прежние хозяева огородом практически не увлекались — так, пара-тройка грядок, — все усилия сосредоточив на цветах, не на продажу, а для собственного удовольствия. В этом, пожалуй, был смысл — даже Смолин, достаточно равнодушный ко всему этому разноцветному, пахучему и разномастному буйству, порой испытывал слабый намёк на умиление: красиво всё же…