Олег Маркеев - Тотальная война Страница 32

Странник стал дышать чаще, резкими толчками выталкивая из себя воздух. Кокон стал вытягиваться, вьющийся дымчатый луч коснулся черного силуэта человеческой фигуры напротив. Пульсирующими ударами по тонкой ниточке луга к черному силуэту пошли светящиеся сгустки, растекаясь по его поверхности серебристой паутинкой. Странник задержал дыхание, и весь кокон устремился вперед, залив фигуру человека перламутровым туманом.

— Я готов, — Странник услышал откуда-то издалека собственный голос. И открыл глаза…

Максимов открыл глаза, сплюнул вязкую горечь.

Елисеев стоял напротив все с той же глупой ухмылкой на губах.

Максимов выровнял дыхание. Медленно подал тело влево. Елисеев покачнулся, заваливаясь вбок. Максимов поднял руку. Спустя мгновенье рука Елисеева поплыла вверх.

— Все, можно будить, — тихо сказал Максимов. Гипнолог нервно покусал блеклые губы и легко хлопнул Елисеева по плечу. Тот сразу же открыл глаза и ошарашено осмотрелся вокруг. Несколько капель упали ему налицо, он было потянулся стереть их, но Максимов напряг мышцы своей руки, и Елисеев, поморщившись, уронил руку.

— Мы даем вам шанс избежать позора. Он не нужен ни вам, ни нам, — холодно произнес Навигатор.

— Иди и сдохни, сука! — брезгливо выплюнул Черкасов. — Моя бы воля… — Он осекся. Завел руки за спину, сцепил в замок так, что побелели пальцы.

Елисеев окончательно вынырнул из гипнотического сна и осознал все. До дрожи в мышцах и спазма в горле. Хищно ощерился.

Максимов, полностью контролировавший его состояние, почувствовал, как и в его теле нарастает взрывная сила, подстегиваемая изнутри ужасом. Еще немного, и страх растопит разум…

Странник закрыл глаза и вновь увидел серебристый кокон. Теперь он превратился в светящуюся гантелю, в одной сфере был заключен сам Странник, в другой — насмерть испуганный человек. Контакт между ними был настолько полным, что Странник без труда унял бешеный ритм сердца человека, заставив его биться в такт со своим. Странник сделал шаг вперед. И человек, запутавшийся в искристых нитях, развернулся и сделал шаг…

Первые несколько шагов дались ему с большим трудом. Мышцы задеревенели. Хотелось бежать, по-звериному путая следы. Замирать на секунду, прислушиваясь к погоне, делать выстрел на звук и вновь бежать. Бежать, бежать, захлебываясь сырым воздухом. Но ноги едва волочились по липкой грязи.

Он шел по укатанной тягачами колее. В глаза лезли зеленые пятна травы, ноздри забивал запах мокрых сосновых иголок и растревоженной болотистой земли. Хотелось надышаться до одури, закинуть голову и насмотреться до светлячков в глазах на низкое серое небо. Потому что понимал, что дорога упирается в котлован и назад пути нет. Елисеев размазывал по щекам слезы, тихо всхлипывал, но ничего не мог с собой поделать. Даже страх, до боли сосущий нутро, был бессилен. Непреодолимая сила толкала его вперед.

Он сам не понял, как оказался на краю котлована. С рваной кромки вниз сползали комья жирной земли, громко шлепались в жижу, залившую дно. Заглянув в слизкий черный зев разверзшейся земли, Елисеев отпрянул назад. Поскользнулся. Взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. И только в этот момент обратил внимание, что в правой руке сжимает что-то тяжелое. Пистолет. Попробовал разжать пальцы. Но, показалось, металл намертво вплавился в кожу.

Елисеев всхлипнул. Оглянулся назад. Никого. Только грязно-серые тучи скребут брюхом по верхушкам сосен.

Пистолет в руке вдруг сделался невесомым, сам по себе поплыл вверх, прижался холодным дулом к виску. Евсеев вскрикнул, как от ожога. И небо дрогнуло…

Над лесом с криком взметнулась стая птиц. Распластав черные крылья по ветру, петлями стали набирать высоту, уносясь подальше от места, где сухо ударил выстрел.

«Вижу — „двести“», — просипела рация в руке Смотрителя. Наблюдатель подтвердил, что Елисеев с простреленной головой свалился в котлован дачи Черкасова.

— Принял, — ответил Смотритель. — Седьмой, готовься. В редком тумане, выползшем на дорогу, вспыхнули два желтых шара. Свечение все нарастало, пока не прорвав серую кисею, к отвилке не подкатил джип. Проехал мимо никому теперь не нужной машины Елисеева и затормозил, не выключив двигатель.

— Вот и все. — Навигатор поднял воротник плаща. — Пойдемте, Черкасов. Нам еще о многом надо поговорить.

Черкасов стоял, вжав крупную голову в плечи. Руки все так же были заведены за спину Казалось, он не замечает, что пальцы совершенно одеревенели от напряжения.

— Что это было? — глухо выдавил он. Навигатор посмотрел на Максимова, вытиравшего испарину с висков.

— «Вождение воли», как говорят экстрасенсы. Абсолютный контроль, подавляющий даже инстинкт самосохранения. — Он сделал паузу, скользнув взглядом по лицу Черкасова. — Мы используем этот прием только в крайних случаях. Обычно предпочитаем, чтобы решения принимались осознанно и без давления. Пойдемте, Игнат Петрович, время поджимает, — закончил он другим тоном.

Черкасов повернулся к Максимову. К своему удивлению тот увидел, что в глазах Черкасова кипят мутные слезы. По толстокожему, заветренному лицу то и дело пробегала гримаса боли.

В Орден ведут разные пути. Странник пришел победителем, преодолев смерть и предательство. Черкасову выпало испить горечь унижения. Сможет ли перенести он это испытание, насколько хватит сил идти открывшейся перед ним дорогой, никто не знает. Главное, он сумел сделать первый шаг через порог.

— Все в порядке, товарищ контр-адмирал. Мы еще повоюем, — прошептал Максимов тихо, чтобы не услышал никто из стоящих рядом.

Черкасов взял себя в руки. Откашлялся, прикрыв рот кулаком. Потом им же растер глаза. Зачем-то одернул полы бушлата.

— Спасибо тебе, сынок, — буркнул он. И, грузно ступая, пошел вслед за Навигатором к дороге. Максимов встряхнул кистями, окончательно выгоняя из тела напряжение. Закурил сигарету Ничего кроме усталости сейчас не чувствовал. Хотелось скорее попасть в тепло, сбросить пропитавшуюся влагой одежду и заснуть.

«Бог ты мой, нельзя же быть таким идиотом! Даже У зверя есть „кольцо безопасности“. Можно сколько угодно маячить перед его носом, но на известном расстоянии. Если зверь сыт, он тебя не тронет. Но как только пересечешь невидимую черту — он моментально бросится. Что это: беспечность или привычка к безнаказанности? Ведь в берлоге медведя или перед прайдом львов вел бы себя иначе. Так почему же ты, „майор“, забрался на нашу территорию и так хамишь? На самоубийцу вроде бы не похож», — думал Максимов, помахивая веером.

— Почему вы на меня так смотрите? — напряженным голосом спросил «майор».

— Если честно, жду, когда вы уйдете. — Максимов кивнул на коридор, из которого доносились звуки льющейся в ванной воды. — Как видели, мне есть чем заняться. Если больше нет вопросов, давайте закончим.

— А я, грешным делом, думал, вы у меня кое-что хотите спросить.

— Н-да? И что именно?

— Ну, как же! — «Майор» всплеснул руками. — На вашей лестничной клетке обнаружен труп, милиция ведет следствие… Не делайте вид, что вам это безразлично.

— Абсолютно. Репортаж по телевизору полностью удовлетворил мое любопытство. Личность потерпевшего мне не знакома. Он мне не друг, не родственник и даже не приятель. Что мне из-за него переживать?

— Странно, — задумчиво протянул «майор». — Даже подозрительно. Все-таки погиб человек… Знаете, такое наплевательское отношение к окружающим характеризует вас не лучшим образом.

— Можете также занести в протокол, что я ни разу не голосовал. — Увидев, как еще больше вытянулось лицо собеседника, Максимов рассмеялся: — Клянусь! Я, конечно, знаю, что демократия без голосования не доставляет никакого удовольствия. Но в этом празднике маразма участвовать не имею никакого желания. Подумайте, если мне и этому собаководу-алкоголику Коле импонирует один и тот же кандидат, то это не есть нормально. Кто-то из нас троих явно не адекватен, как говорят психиатры. Я уж молчу, что у Коли порой глупо спрашивать, который час, а выбирать кандидата ему почему-то можно. Или еще пример, вам он будет ближе. — Максимов придвинулся. — Представьте, что в институте Сербского на психиатрической экспертизе находится еще один Чикатило. Допустим, в его виновности у вас сомнений нет. Экспертиза — пустая формальность. Невменяемым и не подлежащим ответственности может признать только суд. А до него еще далеко. Зато на носу выборы. И парадокс демократии в том, что вы, опер, обезвредивший этого маньяка, и он, пока по закону считающийся дееспособным, поставите крестики в типовом бюллетене и с чувством выполненного гражданского долга опустите их в ящики с гербом. Как вам это нравится?

— Действительно, маразм, — покачал головой «майор», не спуская с Максимова взгляда. — Странный вы тип.