Павел Гейцман - Смертоносный груз «Гильдеборг» Страница 32

— Знаете этого человека? — спросил он тихо и протянул мне фотографию размером с открытку. В меня впились светлые, бесцветные глаза.

— Что вы здесь, черт возьми, делаете? — сказал твердо Гут Сейдл, смотря в упор на секретаря посольства. — Ведь дело идет о немецком судне и о немецких моряках, у меня немецкое гражданство…

Затаив дыхание, я смотрел Гуту в лицо. Это был он, точно встал из мертвых, прилетел на базу!

— Нет, капитан, не знаю! — мой голос даже не дрожал, это отвечал автомат, кто-то проигрывал магнитофонную ленту.

— А этого? — спросил он снова и вытащил другую фотографию.

Что мы еще могли желать? Стройная длинноногая блондинка непринужденно влетела в кабинет секретаря, взяла нас, погрузила в открытый «мерседес» с дипломатическим номером и обрушила на нас водопад смеха, дружеских расспросов и кокетливых взглядов. Теперь мы могли, наконец, свободно вздохнуть. Мы были спасены…

— В жизни его не видел, — сказал я твердо. Тот олух на фотографии был я! Нас сфотографировали сразу же, в посольстве. «Гильдеборг» встала передо мной как стальная стена. Призрак с того света. О! Вот оно, добрались до меня!

— Я тоже нет! — холодно кивнул капитан и спрятал оба снимка. — Никого из этих людей я никогда не видел. В моем корпусе они не служат и не служили. — Он легонько постучал ребром обложки о крышку стола, не спуская с меня глаз. — Я до сих пор никого из своих людей не выдал, это принцип нашей профессии, — добавил он медленно. — Не выдам, конечно, и вас. Мне совершенно все равно, почему вас разыскивают родезийские разведчики…

Он уже мне не «тыкал», не называл сержантом, говорил с холодной беспристрастной вежливостью и смотрел мне прямо в глаза.

— Я ни о чем не спрашиваю и ничего не хочу знать. Однако в связи с тем, что я им сказал, мне придется расторгнуть с вами договор. Они ухватились за след и придут снова. Они почти убеждены, что вы здесь, у меня. Вы должны исчезнуть, это в ваших и моих интересах! Ничего другого я для вас не могу сделать. Не хочу, чтобы возникло впечатление, что я выдал своего парня. Как устроитесь дальше, это уже ваше дело. Сдайте обмундирование, а утром ребята высадят вас на главном шоссе, которое ведет к Умтали. Направление на Солсбери — не рекомендую. У меня еще не было подобного случая: вас преследует не «Интерпол», не полиция, которые мне безразличны, а разведывательная служба государства, с которым я заключил контракт. — Он пожал плечами. — Мне вас жаль, мы хорошо с вами ладим.

Я был не в состоянии произнести ни слова. Меня уволили, нет, меня просто выбросили… Не выдадут меня, а только подбросят львам. Высадят среди саванны где-то на дороге к Умтали, и делай что хочешь!

— А жалованье? — спросил я удрученно. Без оружия я, возможно, обойдусь, но без денег?

— О жалованье и не думайте, — сказал он строго. — Благодарите бога за то, что они прежде всего пришли сюда, что не искали в ведомостях выплаты жалованья. Решились бы вы ждать жалованье до конца месяца?

Он открыл ящик стола и вынул пачку банкнот.

— Мне, конечно, не пойдет на пользу, если вы станете говорить всем, что Гофман — свинья. Помогу вам из своих…

Он отсчитал пятьсот родезийских долларов. Это была только незначительная часть суммы, которую я должен получить, но логика капитана была неумолима. Ждать я не мог. Если бы меня разорвала граната, я бы не удивлялся, с этим человек должен считаться, но он меня уволил, расторгнул договор, вернул свободу. Только что с ней делать?

Как мне действовать, имея за спиной армейскую разведку и полицию? Могу я попытаться перейти на другую сторону? Перебежать в Мозамбик? Я вспомнил слова Тенсера. Как откроется, что ты служил у Гофмана, получишь пулю в лоб. Правда, он говорил об Анголе, но в Мозамбике будет, очевидно, то же самое.

Капитан молчал — конец аудиенции. Только обложкой все еще постукивал о крышку стола. Я встал и взял деньги; медлить не имело смысла, все было ясно. Я даже не встал по стойке «смирно», а только, не говоря ни слова, вышел.

Меня ударила жара пополуденного солнца. Я вынужден был опереться о деревянную стену и остановиться. Вероятно, это была не жара, а тяжесть познания. Понимание действительности. Я не мог перенести эту тяжесть. Я сполз на бетонную ступеньку и в отчаянии сел. Что дальше? Что я должен делать? Поручик Беневенто плелся от столовой. Вероятно, он там даже и не был, а только ждал, когда я выйду. Он остановился надо мной с руками за спиной и молчал. Я уже не был членом корпуса и меньше всего зависел от него.

— Послушайте, Краус, — сказал он, наконец, на своем английском с итальянским акцентом. — Можно вам кое-что посоветовать?

Я поднял голову. Что мне может посоветовать этот проклятый итальянец?

Пусть оставит свои советы при себе!

— В Умтали живет один мой приятель, земляк, он тоже служил у нас до того, как заработал себе на жизнь. Бенито Гуцци — запомните это имя, оно может вам пригодиться. Мы, итальянцы, держимся всегда вместе, а вы ко мне и к бедняге Маретти относились прилично, никаких идиотских намеков и насмешек. Можете передать от меня Гуцци привет, надеюсь, он сможет что-то сделать для вас. Хотя бы найти работу на какой-нибудь отдаленной ферме, где не требуются документы, потому что без документов… — Он покачал головой, повернулся и пошел дальше.

Я тупо смотрел ему вслед. Вездесущая красная пыль, поднятая его ногами, медленно оседала. Попаду ли я когда-нибудь в Умтали… Не будет ли на главном шоссе ждать меня полицейская машина…

В моем мозгу замигал красный огонек. Предостережение! С этой минуты я в бегах. Нечего ждать до утра, уеду с вечерним патрулем. Обо мне уже никто не заботится, все решаю я сам. Надо исчезнуть раньше, чем это разнесется по отряду, прежде, чем меня продадут. На обдумывание времени будет еще достаточно.

Когда я сдавал обмундирование и оружие, сержант Бюссинг пригласил меня на рюмочку. Приемку обмундирования и оружия он проводил так же халатно, как проводили здесь все учетные и административные работы. Униформу, одеяло и оружие он оставил лежать на столе и побежал за бутылкой виски. У меня было достаточно времени, чтобы вынуть из кобуры пистолет и пустую кобуру вернуть обратно. Об удостоверении "Анти-Террористической Унии" он даже не спросил. Я оделся в свою старую порт-элизабетскую одежду: серо-зеленые брюки и рубашку такого же цвета. Одежда пахла дезинфекцией, применяемой против муравьев. Когда муравьи селились в каком-нибудь из бараков, проще всего было снести его и сжечь. Но это меня уже не касалось.

Бюссинг налил виски в грязные рюмки, мы выпили. Час тому назад я не имел понятия, что меня ждет. Человек не может заглянуть даже в самую ближайшую минуту, не может проникнуть в глубину души другого, распознать истинный смысл мыслей и слов.

— Что случилось? — спросил Бюссинг с удивлением. — Я не знаю случая, чтобы шеф кого-нибудь выбросил. Ты работал на красных? Или на партизан? добавил он с хохотом. Я только отрицательно покачал головой. Мне было не до смеха, приходилось напрягать все силы. Я еще был в безопасности, за колючим забором, не должен был заботиться о пище и ночлеге, но этому вот-вот придет конец, собственно говоря, с этим уже покончено.

— Так почему? — настаивал он. — Нет ли в этом какой-либо подножки?

— Когда-то я видел то, что не должен был видеть, — сказал я. — Пережил сам себя, браток, в этом все дело. Я должен был сдохнуть, но ты не ломай над этим голову.

Я допил рюмку, и мы пожали друг другу руки. Я поспешно вышел. Прежде, чем он посмотрит в кобуру, прежде, чем вспомнит об удостоверении. Я должен как можно быстрее исчезнуть, затеряться, не оставить следов!

Глава VII

Солнце немилосердно жгло лицо. Открытая печь. Я без устали шагал посреди широкого, безупречно асфальтированного шоссе, пересекающего ослепительной прямой волнистое плоскогорье и кончающегося, где-то в необозримой дали.

"УМТАЛИ — 150 км",

Пустота и одиночество. Со вчерашнего вечера туда не проехала еще ни одна автомашина. Горный хребет Иньянгани остался далеко за моей спиной, и саванна, разрезанная дорогой на две части, выдыхала сухой горячий аромат сожженной земли.

Ночь я продремал с пистолетом на коленях на краю дороги, чтобы не пропустить ни одной машины. "Терпение, — сказал мне командир бронетранспортера, когда перед самыми сумерками меня высадили на обочине безлюдного чуда цивилизации, соединяющего Солсбери с Умтали. — Не менее чем раз в два часа кто-нибудь проедет, это статистика, а зверей можешь не опасаться. Сюда отважится зайти самое большее антилопа либо газель, их здесь всюду масса. Ни лев, ни леопард к шоссе не приблизятся. Будь осторожен только со змеями. Достаточно поднять руку, и любая машина остановится".

Но ночь прошла, а шоссе было все еще таким же пустым, как и вчера. Я очутился вне действительности и вне вселенной. Только отдаленные перископы жирафов напоминали, что я иду через самый большой зоологический сад в мире. Может быть, именно эта оторванность и одиночество воспрепятствовали тому, что я сразу же, с самого начала, не поддался панике. Я был брошен в пустоту, и чувство опасности перестало иметь значение. Хотя оно существовало как результат прошлого опыта, но ему не подчинялись защитные центры. Во мне не было страха. Я шел и наблюдал сам за собой, за тем, как я шагаю в самой абсурднейшей ситуации, какую только человек может себе представить. Я очутился в незнакомой части света, на незнакомой дороге, с голыми руками и не имел малейшего представления, что будет дальше. В сущности, от этого можно было сойти с ума.