Леонид Влодавец - Гастроль без антракта Страница 33

Все, что было не закреплено и не привинчено к полу: столы, кресла, диваны, стулья, пуфики, тумбочки, ковры, сползло по уклону, дошедшему уже градусов до двадцати. Куча мебели навалилась на ту стену каюты, что была ближе к корме. В этой куче, приваленный несколькими стульями, — слава Богу, что не чем-то более тяжелым! — на опрокинутом кресле лежал я. Ноги у меня были гораздо выше головы, примерно так, как при детском гимнастическом упражнении «березка», а голова упиралась в мягкий пуфик, который сюда, должно быть, занесло из спальни. Снизу, то есть со стороны кормы, клокоча, вливалась вода, которая залила мне уши и могла бы утопить, если б я не сумел очнуться.

Само собой, что я постарался спихнуть с себя стулья и принять такое положение, чтобы голова была выше ног. Справа из-под перевернутого кресла, торчала левая рука с часиками. Белая и знакомая. Я по своей контуженности даже не уловил еще, что это рука Хрюшки. Только инстинкт сработал, я отпихнул кресло и вытащил на свет Божий бедное животное. Мордаха была окорябана, перемазана в крови, но глазки лупали и нос сопел. Живая! Нахлопал ее по щекам — в глазах появилось что-то похожее на разум, а из горла вырвался стон:

— Ой, больно!

— Где? — спросил я, начал щупать ее руки-ноги, ребра-ключицы, хотя, наверное, на это и времени тратить не стоило, потому как за истекшие пять минут пол задрался еще градусов на пять.

Пока еще можно было, мы поползли по этому полу, словно детишки вверх по ледяной горке. Тоже, наверное, инстинкт погнал. Конечно, паркет, хоть и скользкий, но все же не лед, правда, у ледяной горки уклон постоянный, а тут все увеличивается…

Почему-то самым обидным казалось то, что в окна — это были не круглые иллюминаторы с барашками, а настоящие прямоугольные окна — ярко светило солнце. То, что в эти окна вот-вот вода может хлынуть, я отчего-то не думал.

Вряд ли мы ползли по полу больше пяти минут, хотя мне показалось, будто больше часа. Цеплялись за щели в паркете, иногда даже ногтями. Хватались за гардины, за ножки привинченных к полу шкафов. Уже на середине пути сообразили, что удобнее держаться ближе к стене. Но все-таки добрались до цели — до двери в спальню. Пол в это время уже составлял с горизонтом угол в тридцать пять градусов, не меньше. Хрустко, со звоном, вода выдавила ближние к корме окна и с голодным урчанием хлынула туда, на кучу мебели. Мы в это время уже выбрались в спальню, и переборка, отделявшая ее от гостиной, прямо на наших глазах превращалась в пол.

Именно в это время я уже начал кое-что соображать, потому что понял: еще пара минут — и вода, залив гостиную, доберется к нам, потому что большинство окон открыто, часть выбило при взрыве…

Нет худа без добра. Если мы с Ленкой, как идиоты, ползли вверх мимо выбитых окон, не соображая, что через них можно выбраться из мышеловки, то хоть теперь до нас это дошло.

Правда, как назло, окна в спальне уцелели. Те, что спереди, то есть, уже можно считать, наверху, оказались открыты, и воздух, выдавливаемый поступающей водой, сифонил через них в небеса. А вот то, до которого нам было всего два шага, было закрыто. Совершенно неожиданно я вспомнил надпись в московских автобусах: «При аварии выдерните шнур и выдавите стекло». Шнура тут не было, но резиновый уплотнитель между стеклом и металлической рамой имелся. Вот этот уплотнитель я и выдернул, увернулся от вывалившегося и разбившегося стекла, а затем еще успел спросить Ленку:

— Плыть можешь?

— Угу, — пробормотала она сквозь стук зубов и, сунув голову в окно, шарахнулась назад. — Там акулы!

Не знаю зачем, но я тоже глянул вниз. До воды было метра три, и никаких акул не наблюдалось. Поэтому, сцапав Хрюшку в охапку, я вместе с ней вывалился из окна, постаравшись сильнее оттолкнуться ногами. О воду мы долбанулись не очень крепко, одежки на нас было немного, и потому, отфыркавшись после падения, мы поплыли достаточно бодро.

Первое время я только и думал о том, чтобы отплыть подальше, — слышал ведь, что при кораблекрушениях затягивает в водоворот. Поэтому плыл и не оглядывался, только наличие Хавроньи проверял периодически. Но и она утопать не собиралась, пыхтела и плыла, как тюлениха.

Лишь отмахав метров с полсотни или даже больше, я позволил себе поднять голову из воды и оглядеться.

Изящный белый нос «Маркизы» с алой ватерлинией торчал из воды почти отвесно. Похоже, что в носовой части собрался воздух и держал ее на плаву. Примерно в сотне метров от торчащего носа, ближе к берегу, стояла «Дороти», на палубе которой было полно народа. Все шесть катеров — и те два, что привел Ромеро, и те четыре, что сторожили, но не устерегли «Маркизу», — малым ходом передвигались туда-сюда, собирая с воды людей и выгружая на «Дороти».

Мы поплыли к «Дороти» самостоятельно. Но катер к нам подошел гораздо раньше. Я еще издали разглядел бородача Ромеро.

— Где сеньора? — спросил он таким тоном, что я подумал, будто от нашего ответа зависит, будет он нас вытаскивать из воды или нет.

— Не видел… — пробормотал я, но Ромеро все-таки вытащил нас с Ленкой из воды и помог влезть на катер.

Нет, при всех своих пакостях жизнь — это кое-что. Во всяком случае, так кажется после того, как увернулся от этой курносенькой. Вполне можно было бы отдать концы, как мышь в ведре. Ленка, когда это до нее наконец дошло, вдруг начала идиотски хохотать и одновременно рыдать. Все это называется истерикой и вполне объяснимо с научной точки зрения.

Что касается меня, то первые три минуты я просто хватал побольше воздуху, будто астматик, и вертел головой, словно бы убеждался, что она при мне. Вывел меня из этого состояния все тот же Ромеро.

— Где сеньора? — спросил он. — Где сеньорита Рохас?

— Не помню, — пробормотал я, но уже более осмысленно. — Мы были вместе до взрыва, а потом не видел.

— Вы вылезли из каюты Амадо? — настырно настаивал Ромеро.

— Да, во-он из того окна. Оно еще над водой.

— Каррахо! — Ромеро сверкнул глазами так, будто я был уличен в диверсии против «Маркизы», и приказал парню, управлявшему катером: — Давай к носу!

— С ума сошел? — ошалело выпучился моторист. — Она сейчас булькнет, эта посудина, а у нас перегруз… Искупаться захотел?

— Жми, говорю! — Ромеро выдернул из кобуры «магнум», и моторист, выдавив под нос что-то относительно безобидное типа «кретин», рывком подогнал катер к торчащему из воды носу яхты.

Выставленное мной окно находилось теперь всего в полутора метрах от воды. Еще десять метров носа находилось над водой и торчало, как гигантский красно-белый поплавок. Однако откуда-то сверху раздавалось зловещее сипение: воздух, сжатый в форпике яхты, нашел какую-то дыру и постепенно стравливался. А это означало, что до окончательного утопления «Маркизы» оставалось совсем немного времени. Хорошо, если при этом она уйдет на дно, не завалившись набок и не раздавив при этом наш катеришко.

Но Ромеро, судя по всему, был настолько предан сеньоре Эухении, что готов был ради ее спасения утопить всех, кого только что вытащил из воды (таковых на катере было человек пять), и даже тех, кто еще не тонул (то есть десятерых вооруженных охранников, временно переквалифицировавшихся в спасателей).

Багром зацепились за раму выдавленного окна. Ромеро, не боясь порезаться, ухватился руками, подтянулся и влез туда, откуда я выпрыгнул минут пятнадцать-двадцать назад.

— Веревку! — потребовал он, и кто-то из мужиков кинул ему нейлоновый трос.

Ромеро торопливо обвязался тросом и, коротко бросив: «Страхуйте!», плюхнулся куда-то в затопленные недра каюты. Даже мне, несмотря на общее обалдение, было ясно, что искать там не фига. Если и был кто живой, то уже утоп. Бывают, конечно, случаи, когда утопленников откачивают через полчаса, но не так часто, как хотелось бы.

Сподвижники Ромеро ругали его самыми последними словами, существующими в диалекте жителей Мануэль-Костелло, а потому мне хорошо известными и родными. То и дело народ посматривал вверх, приглядываясь к тем колебаниям, которые совершал торчащий из воды нос «Маркизы», и явно прикидывая, успеем ли вывернуться, если яхту угораздит повалиться в нашу сторону. Тем не менее парень, страховавший Ромеро, опасаясь, что не хватит сил в случае чего удержать на веревочке стокилограммового шефа, закрепил конец троса за бортовой уток катера. Его товарищи как-то не обратили внимания на этот нюанс, а вот мне — может быть, ввиду обостренного чувства самосохранения — подобное действие показалось небезопасным. В случае если бы яхта решила пойти на дно, то утащила бы и нас собой, как рыба утаскивает поплавок.

Парень вытравил сначала метров десять троса, потом еще столько же. Тут я сообразил, что преданный начальник охраны решил нырнуть, дабы достать бездыханное тело своей хозяйки. Секунд тридцать он уже проторчал под водой, но при своем объеме грудной клетки мог, наверное, еще минуту, а то и полторы выдержать. В этом случае мы, сидя на катере, должны были услыхать его фырканье и плеск через выбитое окно.