Виталий Гладкий - Ликвидатор Страница 34

– Сахиб! – торжественно провозгласил Бхагат Синг. – Отныне вы лучший мой друг! Если что вам когда понадобится – только свистните, и Бхагат Синг прилетит!

– Уже понадобилось. – Я предвкушал, как помрачнеет сияющая физиономия ловкача. – Нужно, чтобы ты помог мне встретиться с Поповым. Только так, чтобы он об этом не знал.

– Слово Бхагат Синга – алмаз! – ударил себя в грудь лавочник; если честно, то я такого рвения не ждал. – И место найдем подходящее, и время – все, как пожелает сахиб.

Наверное, Попову до его предшественника было далеко. Если уж какой-то лавочник его не ставит ни во что… А ведь сикх наверняка догадывался, что я не собираюсь с Поповым чаи гонять.

Провожаемый Бхагат Сингом, я вышел из лавки – и попал под обстрел десятков удивленных и настороженных глаз.

Уж не знаю, что наболтали бандиты во главе с гуркхом, но, похоже, появление вместе со мной еще и лавочника, вьющегося вокруг меня словно лиана, напрочь доконало подозрительный сброд, кучкующийся в проходном дворе.

Скорее всего, "торговые ряды" возле лавки Бхагат Синга служили прикрытием торговли наркотиками и оружием. Думаю, что и сам сикх не был так прост, как казался, и играл не последнюю скрипку среди собравшихся на пятачке проходного двора весьма мрачных личностей.

Бхагат Синг пообещал доставить мне "сахиба Руса" к завтрашнему вечеру, как он выразился, "в праздничной обертке и с бантиком".

Волкодав

Пригласить меня на сходку наших копенгагенских братанов не сочли уместным. Вот так всегда: те, кто возводят короля на трон, становятся ему не нужны, едва он напялит на свою башку какое-нибудь золоченое ведро.

Знал бы этот сукин сын Муха, сколько умных голов сушили себе мозги, чтобы доставить его сюда без сучка и задоринки. Хотя… и хорошо, что он об этом не знал.

Я сидел в столовой особняка на окраине столицы Дании, жевал и отчаянно скучал. Где-то на втором этаже происходил междусобойчик мафиозных светил из "новой русской волны", привечавших пахана Муху, а я трескал колбасу и запивал апельсиновым соком – похоже, в этом доме для обслуживающего персонала и охраны спиртное не полагалось.

А меня как раз и злило, что я попал в разряд слуг – докатился Волкодав. Я сидел и постепенно наливался желчью.

За стеклянной дверью столовой маячил охранник, судя по михрюткинской роже, из наших. Земеля. Иногда он сурово посматривал в мою сторону: мол, гляди, парень, каких орлов за бугор берут, не тебе чета.

Ага, я так и понял. Сейчас…

Я встал и решительно направился к двери.

– Ты куда? – загородил мне дорогу "михрютка".

– Соврать или как? – нагло оскалил я зубы.

– Ты че? – тупо удивился страж. – Чего врать-то собрался?

– Ну я мог сказать, что чешу в сортир, например, а сам – на второй этаж и грохнул бы всех твоих боссов. Слабо?

– Туалеты там… – буркнул обескураженный охранник, вяло махнув рукой в глубь столовой; это я и сам знал.

– Про туалет я сказал для завязки разговора. Тебя как зовут, братан?

– Серега.

– Серый, значит, – уточнил я. – Слышь, Серый, надо для сугреву… – Я выразительно погладил живот, а затем пальцами изобразил стопарик.

– Не положено! – отрезал "михрютка" – до него постепенно начало доходить, что я над ним издеваюсь.

– Командир, командир, чего ты заводишься? – с наигранным миролюбием развел я руками. – Всего бутылочку водки. И пивка. Мы же с тобой земляки, сам знаешь, как тяжко русскому человеку без молочка из-под бешеной коровы. А?

– Слушай, не испытывай моего терпения! Сядь за стол и жри, что дали! – Он надвинулся на меня потной мясистой глыбой.

– Эх, паря, не любишь ты свой народ… – Я говорил, а мои руки тем временем выворачивали "михрютку", что называется, наизнанку. – А ведь чему учили в школе? Помнишь? Ну этот, как его – моральный кодекс? Нет, не помнишь… Я так и знал… Посиди отдохни, а я немного прогуляюсь. В буфет…

Оставив обеспамятевшего "михрютку" на диване – я слегка прошелся по его "сонным" точкам, как учил меня тренер-якудза в спецучебке, – и насвистывая бравурный марш, почесал исследовать первый этаж.

Вместо буфета здесь оказался бар.

О-о, там было на что посмотреть и что попробовать… Я достал стаканы – вдруг кто захочет присоединиться? – лед, пиво, какой-то напиток и прозрачную как слеза бутылку "Столичной", естественно, не из наших подпольных винокурен, а в экспортном варианте, многократной очистки… Кейф, кто понимает!

– Привет? Ты кто?

Я обернулся. На меня с удивлением глядело милое ангелоподобное создание лет двадцати – бровикрылья вразлет, светлая бирюза глаз, оправленная в золотой загар овального лица.

– Дед Пихто. Тяпнешь? – подмигнул я девахе.

– Ну ты даешь… – Бирюза потеплела. – Конечно, мог бы и не спрашивать.

Она шустро забралась на стул-вертушку, сама себе плеснула водки, добавила лед, еще чего-то, и отпила с маху едва не полстакана.

– Класс… – Девушка слизнула розовым язычком капельку, которая попала ей на руку, когда она смешивала свой коктейль. – Меня зовут Эльжбет.

– Я так понимаю, по-нашему просто Лизка. Лизавета.

– Как ты догадался? – Она рассмеялась.

– Чего проще – как красавица у нас на Руси, так и Елизавета, как мужикбогатырь, так Максим.

– Я знаю по-другому: как Иван – так дурак, как Манька – так и… – Девушка прыснула в кулачок.

– Богат и могуч русский язык, – подытожил я нашу литературную дискуссию.

– Значит, тебя зовут Максим?

– Догадливая. А если точнее – то просто Макс.

– В наше время нужно ко всему прочему быть еще и догадливой.

– Ты что здесь делаешь?

– Бабки, – просто объяснила она, опять прикладываясь к бокалу.

– Это как же? – поинтересовался я. – Записалась в касту жриц свободной любви?

– Я могла бы и обидеться, но такие уж нынче времена… – Она кокетливо поправила прическу и сделала мне глазки. – А разве ты меня никогда не видел? В журналах, по телевидению…

– Не сподобился.

– Я – Мисс Москва! – Она гордо вздернула прелестную головку.

– Не слабо… – Я оглядел ее с ног до головы. – Есть что показать. За тебя, чудо природы!

Она хохотнула. Мы чокнулись, допили остатки и повторили. Жизнь стала казаться мне вполне сносной.

– И чем занимается Мисс Столица России в главном городе Дании? Что "зелень" ковыряет, понятно. Но как?

– Черт его знает, – честно призналась Лизавета-Эльжбет. – Меня возят по каким-то приемам, снимают на видео, заставляют демонстрировать одежду… Но денежки на мой счет капают – и ладно. Иногда бывает нелегко, но, в общем, живу клево. Дома гораздо хуже. Материально. А так – скучаю, вспоминаю… иногда всплакну… ну, понимаешь, чисто бабские варианты…

– Я так предполагаю, у тебя есть опекун, или менеджер, или как это сейчас называется?

– Без него я бы сейчас картошку окучивала на загородной семейной фазенде, – вымученно улыбнулась девушка.

– Ты с ним спишь? – грубо спросил я; эта оевропеенная Лизавета мне понравилась, и я невольно содрогнулся от омерзения, на миг представив, как ее тискает какой-нибудь отвратительный мафиозный тип с дряблой и холодной лягушачьей кожей.

– А ты как думаешь? – Похоже, она не обиделась.

– Долг платежом красен.

– Аморально, да? – спросила Елизавета, напряженно глядя мне в глаза. – А может, он на мне женится?

– Извини, я не знаю ваших отношений.

– Тем не менее, осуждаешь.

– С чего ты взяла?

– По лицу вижу.

– Слушай, Лизка, не заводись. – Я миролюбиво ухмыльнулся. – Я здесь совершенно случайно. И тебе мое осуждение, даже если оно и имеет место, по барабану. У каждого своя жизнь, и кто я такой, чтобы быть тебе судьей? Будем надеяться, что у тебя все задуманное получится.

– Ты… Ты… – Она вдруг заплакала.

– Ну, блин… – Я оторопел. – Какого дьявола?

– Я… не… могу-у-у… – рыдала Мисс Москва. – Все меня презирают… из зависти… Ненавидят… даже мои бывшие подружки…

– Кончай. На, вытри слезы. – Я тыкал ей в руки свой носовой платок. – А что касается твоих недоброжелателей… все это старо как мир. Едва кто-либо начинает возвышаться над толпой, как сразу становится отовсюду виден и неудобен, словно мозоль. Каждый – или, по крайней мере, многие – начинает думать: а почему не я? С каких это соображений Господь дал ей красоту или ему – ум, а меня сделал чучелом огородным, или болваном, который не может умножить два на два? Просекаешь? В итоге недостающие качества заменяются иными, не менее важными для выживания рода человеческого, чем красота, ум, честность, порядочность, – злобой, завистью, жестокостью, тупым упрямством. Все это называется Великим Равновесием. А иначе жизнь стала бы пресной, бессмысленной. Будь все красивы, умны, сердечны, богаты, о чем тогда мечтать и за что бороться? То-то…

– Убедил… – Она улыбалась сквозь слезы. – Я даже не предполагала, что встречу сегодня философа.

– Живи и надейся, дочь моя, – патетически воскликнул я и потянулся за бутылкой.