Эльмира Нетесова - Выскочка из отморозков Страница 35

Борька помнил, когда мать привезла в дом телевизор. На такси. Долго копила она на него. Купить решилась, когда не стало в семье Николая. Ох и радовался пацан покупке! Про двор и улицу мигом забыл. Все передачи подряд смотрел. Танцевал и пел под телевизор, увлекся мультиками. А уж фильмы — ни одного не пропустил. Телик стал самым лучшим другом, а потому стоял на видном месте. Из любого угла дома можно было смотреть передачи, а голос диктора слышался и в коридоре.

Мать редко смотрела телевизор, лишь по выходным. В другие дни не до него, поздно возвращалась с работы.

А вот этот угол, возле входной двери, самый невезучий. В нем валялся пьяный отец. Отсюда в мать и Борьку летела грязная обувь. В этом углу алкаш чаще всего ловил и избивал домашних.

Тут, рядом с печкой, отца взяли в наручники милиционеры и увезли из дома.

«Но почему они не ладили? С чего он запил? Ведь жить с ним было невмоготу! Другие расходились, а мои, что их связывало?»

— Пап! Зачем ты пьешь? За что бьешь нас с мамкой? — спросил как-то Борька отца, проснувшегося утром возле порога.

— Не от хорошей жизни бухаю, сынок! Вырастешь, сам поймешь. А вламываю за все разом. Не понимаете, не цените и не любите меня. Ни ты, ни мать! Понял? Если б уважали, не приходилось бы клянчить на бутылку. Сами б покупали…

Нет, лучше так не жить… Это пришло гораздо позже. Борька вспоминает, как однажды, тогда он был совсем маленький, допил остатки вина из бутылки. Он еще не понимал, что делает. Дома, как всегда в это время, никого не было. Ох и повеселился тогда пацан. На ушах стоял. А потом уснул и проспал до самого прихода матери. Ну и надавала она сыну по заднице! Борька даже ревел. А потом запустил в мать бутылкой. Та наподдала еще сильнее, надергала уши, била по лицу и грозила увезти сына к своей сестре в деревню навсегда.

Мальчишка знал и не любил тетку, боялся ее. А потому закричал от ужаса:

— Не надо! Я больше не буду! Не отвози!

После этого он напился еще раз у матери Герасима — самогонки перебрал и опозорился. С того раза к спиртному не прикасался — боялся.

Его ровесники-мальчишки любили пиво и зачастую покупали его. Угостили Борьку. Ему пиво не понравилось. Он, сделав глоток, сплюнул горечь и вылил остатки на землю.

— Во отморозок! — смеялись друзья и советовали попробовать еще, привыкать к пиву постепенно, но мальчишка отказался наотрез.

Единственное, к чему пристрастился, так это к куреву. Конечно, поначалу ему хватало одной сигареты на день. Потом и пачки было мало.

— Борька! Ты куришь? — удивилась Наталья, взяв в стирку еще детские штаны сына, в них она нашла полупустую пачку.

— Курю, — сознался пацан.

— И давно?

— Уже с полгода.

— А деньги где берешь?

— Побираюсь и собираю по городу пустые бутылки, как и все.

— Зачем ты начал курить?

— Когда очень хотелось есть.

— Бросить сможешь?

— Пробовал, не получилось.

— А где, у кого куришь?

— У нас на чердаке.

— Не смей, дом спалишь! Коль так, кури дома. Вот тебе под пепельницу старая тарелка. И не кури на дворе и на улице! Слышь! Чтоб никто не видел. Иначе беды не оберешься. Пусть никто из взрослых не знает. И в школе с этим не попадись, терпи до дома. Обещаешь?

— Хорошо.

И ни разу не подвел. Курил возле печки или на кухне за столом. Мать поначалу морщилась, потом привыкла и не обращала внимания на окурки в тарелке. А Борька, подрастая, учился хозяйничать в доме. С утра заправит койку, подметет, принесет воды, начистит картошки. А приглядевшись, как готовит мать, сам начал варить нехитрые супы и каши, научился жарить рыбу. К приходу матери всегда был готов ужин, вымыты полы, а дом проветрен.

— Умница ты мой! Спасибо тебе, сынок! — целовала Наталья сына.

Трудно становилась на ноги семья. За полгода мать скопила на холодильник, потом в доме появилась стиральная машина. На магнитолу, велосипед просить не решался, хотя так хотелось. Ведь у других ребят, как бы трудно ни жили, имелось все, даже видики и фотоаппараты. Борьке мать лишь один раз в месяц покупала жвачку.

— Учись, сынок! — просила она пацана. Но именно в школу ему не хотелось.

Борька видел, как уставала на работе мать. Замечал, как живут' другие.

Вон Нюрка Волова, та, что возле школы живет. У нее сын калека. Не ходит на своих ногах. Раньше его мать работала в школе гардеробщицей и уборщицей. А потом ушла, уволилась. Стала продавать на базаре самогонку и встала на ноги. Купила сыну инвалидную коляску и оставляла его у входа на рынок побираться с утра до ночи, чтоб хоть как-то свести концы с концами и не сдохнуть с голоду.

Сын Воловой хоть и калека, но хороший парень, добрый и тихий. Это он убедил Борьку, когда плохо подавали милостыню, петь на два голоса жалостливые песни, вроде вот этой:

…а ко мне на могилку уж никто не придет,

только ранней весною соловей запоет.

Запоет и засвищет и опять улетит,

а моя хата — могила — одиноко стоит…

Слушая эту песню, даже ворчливые старухи раскошеливались и бросали мелочь в банку. Потом калека отдавал половину подаяний Борьке, и тот на эти деньги покупал курево и хлеб. Так продолжалось недолго, пока крутые не заметили Борьку в баре ночью, замерзшего. Тут-то они и привели Борьку за стол.

Мальчишка рассказал все, и бритоголовая братва сжалилась.

— Ладно! Пасись при нас, — велели Борьке, тот несказанно обрадовался. О таком он даже не смел мечтать. Пацан жгуче завидовал мускулистым, крепким парням, которых уважал и боялся целый город.

Разобравшись с отцом Борьки, хмуро сказали:

— Слышь, гнида? Если твой пропадлина-отец снова начнет на вас с матерью кулаками дрочить, сыпь в бар мигом. Мы ему так вломим, рад будет на шконку возникнуть, только не нам на глаза!

— Пока я за вами прибегу, он мамку уроет! А как мне без ней дышать?

— Верно! Тогда запомни номер телефона! На нем всегда кто-то есть. Но даром только сыр в мышеловке бывает! И если ты понадобишься…

— Понял, — шмыгнул носом Борька и назвал свой номер телефона.

В этот вечер крутые не потребовали ничего.

Пацан поздно пришел с улицы. Едва успел приготовить ужин, мать вернулась с работы. Только сели за стол, хлопнула калитка. Чьи-то шаги под окном прошуршали. Наталья едва успела встать из-за стола, как в дом ворвался Николай — вернулся.

— Кайфуешь, сука? А вот тебе по самое горло! — И кинулся к женщине с кулаками.

Борька схватился за кочергу, стал лупить отца по спине. Тот оглянулся. Налетел на сына, сшиб, стал месить, как взрослого мужика, лютого своего врага.

— Поганец! На меня поднял руку! На отца? Сдохни, гад!

Борька чудом выкатился в двери, а может, отец выбил сапогом из дома? Набрал когда-то названный номер телефона. На счастье иль по везению, крутые оказались на месте. Они успели очень вовремя. Борька и теперь зажмуривается, вспоминая.

Отец… С ним в жизни Бориса связаны только самые больные воспоминания и ни одной светлой минуты, никакого просвета.

Когда от него избавились насовсем, к Наталье приходила отцовская родственница. Она громко ругалась, обзывала мать, грозила судом и расправой, требовала какие-то деньги, обещала поджечь дом ночью. Мать позвонила в милицию, и баба поторопилась поскорее уйти.

Как-то, спустя время, мальчишка увидел ее на улице и запустил камнём вслед. Попал в плечо. Потом полгорода пробежал, чтобы от нее оторваться. Домой она не решилась прийти.

— Боря, сынок, как устала я от этой жизни! — пожаловалась Наталья. Мальчонка грустно глянул ей в глаза. Он понимал: у нее нет жизни, все изломано, оплевано, а у него отнято детство. И его тоже не вернуть. Оно, коротко аукнув, вытерло кулачонками слезы со щек и молча исчезло в ночи без обратного адреса.

Не от отца и матери, а от сверстников и крутых, от улицы набирался мальчишка новых привычек, отношения к людям, умения постоять за себя… Бросив школу, Борька стал невыносимым забиякой, грубияном, хамом. Не только соседи, но и сама Наталья скоро заголосила от него.

Ни просьбы, ни уговоры не помогали. А тут крутые решили пошутить и дали Борьке покурить травку. Раз, другой — понравилось. А потом сел пацан на иглу. За те уколы он готов был на все. Но хорошего много не бывает.

Борис и теперь, через годы, вспоминает, как тот же самый Шурик снимал его с иглы. Его ни на шаг не отпускали. А когда средь ночи сам полез в шкаф за уколом, Борьку тут же сняли с табуретки за уши и привязали к койке намертво.

Целый месяц мучений… Сколько раз он умирал, сам того не помнит. Но и теперь, уже подросшим, уверен, что испытал в жизни все.

На всю жизнь запомнилось, как крутые отловили его на улице и, отогнав мальчишек, впихнули в машину кулаками, повезли к себе и пригрозили:

— Мы тусовались с тобой на равных, как с братаном. А ты, трепло подлое, нашего лажать вздумал? Засранец! Мы тебя тут как клопа по стене размажем, вонючка алкаша! Иль хочешь, в натуре, станешь канать со своим паханом в бомжах! Не хошь? Тогда отрывайся, гнилушник, вали к себе на хату и свой рубильник сюда не суй, пока не станешь человеком. Не сможешь — уроем! И запомни, придурок! Тебе дома подфартило больше, чем с нами! Сквози отсюда! И когда Герасим тебя признает, мы тоже примем тебя. Но уже своим. А теперь отваливай. Дома ты нужней. И помни: бойся кипятка, который завариваешь, им и обожжешься! Дыши с Геркой в ладу!