Владимир Гриньков - Пирамида баксов Страница 35

Мария выдвинула ящик комода и из-под груды разноцветного белья извлекла требуемое свидетельство о регистрации брака. Она хотела передать документ мужу, но служивый прикрыл границу своей широкой грудью:

– Вы с ума сошли? Контрабанда? Недекларируемое перемещение товаров и услуг через таможенную границу?

Беда Поплавкова была в том, что он давно уже поверил в то, что граница может проходить через жилой дом. Поверил и принял как должное, даже пользовался этим необычным обстоятельством, водил в свой дом корреспондентов и зарабатывал кое-какие деньги. То есть изначальный бред уже превратился для него во вполне заурядную данность. Бред, к которому человек привык, уже воспринимается им не как бред, а как имеющая право на существование особенность жизни – независимо от того, нравится она тебе или нет.

– Документики обычным способом отправляем, – заученно вещал служивый скучным чиновничьим голосом. – В конвертик – и на почту. Лучше, если ценным письмом, с вложением описи. Так надежнее. Письмецо ваше будет отправлено в Москву, где оно пройдет через международный почтамт, потому как отправление международное, затем пересылается в Киев, проходит через тамошний международный почтамт, а там и к адресату будет доставлено – и трех недель не пройдет, как корреспонденция поступит по указанному адресу. Слава богу, не в средневековье живем, все-таки техника современная, прогресс и вообще двадцать первый век на дворе. Это раньше люди годами друг о друге никаких известий не имели, сейчас не то, сейчас все ускорилось.

Сослуживцы закивали согласно. Поплавков же, наблюдая стоящую всего в каком-нибудь метре от него супругу со свидетельством о регистрации брака в руках, явно не разделял всеобщего оптимизма. В голове его рисовался причудливый маршрут прохождения гипотетического письма, только что обрисованный ему служивым человеком, и Поплавков при всей своей законопослушности никак не мог взять в толк, как может неизвестно где блуждать целых три недели то, что можно взять прямо сейчас, просто протянув для этого руку. Он скосил глаза на вооруженного автоматом человека, украдкой вздохнул и попытался зайти с другого бока.

– С письмом – это мне понятно, – степенно кивнул он, хотя на самом деле, конечно, ему было совсем не понятно. – Но со всем остальным-то как?

Задав вопрос, он воззрился на собеседника, ожидая ответа.

– В смысле? – уточнил собеседник.

У до сих пор крепившегося Поплавкова не выдержали нервы.

– В том самом! – сорвался он на фальцет. – Что же это за жизнь мне предлагается? Я тут человек или где? На кухню мне – как? А телевизор вот включить – это через границу или куда? В туалет сходить – так это через дверь надо выйти, опять русская земля и нарушение границы! С женой пообщаться! Вы уж извините меня за подробности, но я еще не на пенсии и к женскому полу интерес очень даже имею – с этим-то как? Я здесь, она там, и что же ей теперь – три недели, как тому письму, через международный почтамт, потому как уже международное получается отправление?!

– Вы мне тут нервы не нервируйте и настроение не расстраивайте! – строго сказал служивый. – Все будет по закону! Как положено!

Услышав про закон, Поплавков совсем уж закручинился. Теперь счастья не видать, понял он. Если служивый человек про законы вспомнил, дела совсем, похоже, плохи.

А в комнату уже вносили два стола совершенно канцелярского вида. Один стол поставили на украинской стороне, другой на российской, кто-то принес маленькие флажки, точные копии государственных флагов – граница обустраивалась прямо на глазах. С обеих сторон от границы служивые подобрались, встали ровненько, один из них произнес короткую речь о том, что наконец-то отношения двух независимых государств приобрели цивилизованные формы, что, прежде чем объединяться, надо для начала размежеваться, что теперь на границе будет порядок и сплошное, в общем, добрососедство, и на этом торжественная часть и закончилась. Служивые развернулись и ушли. Русские – в дверь, украинцы – в окно, поскольку с украинской стороны двери пока не было, но проделать ее уже предполагалось, как уловил несчастный Поплавков из разговоров.

Ушли и телевизионщики, хотя и оставили почему-то на треногах свои камеры. Съемка и в их отсутствие продолжалась, но Поплавков об этом даже не догадывался.

Теперь в комнате, разделенной надвое неаккуратной белой линией, несли службу только два человека. Один служивый сидел за столом на украинской стороне, другой – за столом на российской. Бедный Поплавков переминался с ноги на ногу, но не смел нарушить неизвестно кем установленный порядок. Его родная и теперь еще более желанная Мария Пантелеймоновна была совсем рядом – и в то же время так далеко! С ней можно было поговорить и даже обменяться улыбками, но до нее нельзя было дотронуться и обнять ее тоже было нельзя, и от этого наш Поплавков безмерно страдал. Он косил глазами на стражей границы, словно пытался определить, насколько добросовестно они будут нести службу и как далеко могут зайти в деле охраны вверенных им рубежей. По своей давнишней службе на границе Поплавков помнил, что с нарушителями обычно не церемонятся. Первый выстрел в воздух, второй на поражение. Он представил свою Марию Пантелеймоновну в незавидной роли вдовы, и нарушать границу ему окончательно расхотелось. Хотя вот спросить-то можно было бы. За спрос, как говорится, не бьют.

– Неужели это всерьез? – с тоской спросил он у украинского стража, который как раз доставал из ящика стола кусок сала, свежие помидоры и сваренную в мундире картошку.

– А як же! – равнодушно ответил тот, раскладывая на столе свой нехитрый обед. – Як шо воно решено, так воно и буде зроблэно! Ось тут мы, там – воны, а ось граница – усе як у людей. Мы же теперь цивилизована держава – трэба соответствовать. Ось мы тут ще дверь зробымо – зовсим буде красота. Праворуч та леворуч – колюча проволока, а туточки – пункт пешего пересечения границы.

Перспектива превращения его дома в проходной двор Поплавкову совсем не понравилась, но он не осмелился перечить, потому что по опыту всей прежней жизни знал, что это бесполезно.

Тем временем и на российской стороне произошло какое-то движение. Там страж из своего стола извлек бутылку водки и закуску. Закуска была позорная – всего-навсего краюха хлеба, и обладатель поллитровки бросал недвусмысленно заинтересованные взгляды на сало и помидоры на сопредельной территории. Если в этой жизни чему-то суждено быть, оно будет обязательно. Уж коль у одного есть что выпить, а у другого – есть то, чем выпитое можно закусить, они непременно сойдутся, пусть даже между ними проложена государственная граница.

– Ну что? – сказал один страж другому. – Диспозиция ясна?

– А як же! – ответил на это другой и достал из ящика стола два граненых стакана.

Она сошлись на границе, разлили по стаканам водку и выпили.

Это была подсказка Поплавкову. Знак. Сигнал. Недвусмысленный намек. Тут живые люди и возникшую вдруг проблему надо с ними – что? Решать!

И Поплавков дрогнул. Дернул нервно кадыком и снова подступился к стражу границы. Тот как раз закусил выпитую водку краснобоким помидором, и градус его настроения стремительно повышался.

– Но ведь неестественно! – произнес Поплавков вкрадчиво. – Ну, в смысле, что мы с женой моей законной разлучены. Что не можем с нею как бы это вот… Ну, в смысле, что чужие будто бы друг другу люди…

Он никак не мог сформулировать свою мысль с достаточной четкостью, и никто Поплавкову не ответил, давая ему возможность дозреть самостоятельно. Ведь это очень важно – чтобы клиент дозрел. Чтобы он как будто сам. По своей собственной воле. Без принуждения и подсказки.

– И вот я просто даже как бы в сомнении, – продолжал нащупывать верную тропинку Поплавков. – Я тут, она там, и вот перед нами как бы такая задача стоит, чтоб, значит, воссоединиться. А как?

Он выразительно посмотрел на стража.

– А ось цього я не знаю, – демонстративно заскучал тот. – Це не моя проблэма. Це зовсим даже ваша проблэма.

Что-то такое знакомое почудилось Поплавкову в его словах. Будто он где-то уже это слышал. То ли от инспектора, совсем недавно остановившего его на дороге за превышение скорости, то ли от налогового инспектора, вдруг заинтересовавшегося нетрудовыми доходами Алексея Ивановича. В обоих случаях Поплавков вышел из сложившихся ситуаций практически без потерь. Если не считать материальных затрат, разумеется. В его душе впервые за истекший час мелькнул слабый лучик надежды.

А на границе тем временем распили снова. На Поплавкова демонстративно не обращали внимания. Давали возможность дозреть окончательно. Он и дозревал. Стремительно и необратимо.

– Да я ж понимаю! – сказал он, доверительно понижая голос. – У вас такая служба, что никуда не денешься. Это я все понимаю, – снова повторил он. – Но и вы меня поймите. Люди вообще должны друг друга понимать. От этого им всегда одна только польза. Ну, вы-то в курсе, о чем это я.