Сергей Зверев - Любовь Жигана Страница 36

…Суд над Константином Панфиловым состоялся на удивление скоро. Наташа нашла, может быть, и не самого лучшего в Москве адвоката, но юристом он оказался весьма компетентным. Константин рассказал ему практически все о себе, ничего не скрывая.

Адвокат слушал его, нервно поеживаясь и почесывая лысый затылок. Ушел он из следственного изолятора весьма озадаченным.

Но уже на следующий день заявился вновь в совершенно другом настроении. Что именно на него так повлияло, он не рассказывал, но случайно упомянул в разговоре имя Гарри, и Константин тут же понял, о ком идет речь. Уж кого-кого, а одного из ближайших помощников Глеба Абрамовича Белоцерковского он знал хорошо. В свое время они с Сашкой Макеевым решали, оставить ли его в живых или провести демонстративную ликвидацию, чтобы заставить ГБ отдать пленку с записью смерти Воловика. В тот раз они выбрали другого.

«Значит, в дело вмешался Белоцерковский! – понял Панфилов. – Он, конечно, сейчас страшно напуган и думает, что я начну сдавать всех подряд, и прежде всего его. Поэтому моего адвоката уже обработали, неважно как – деньгами или угрозами, но теперь он будет обрабатывать меня. Ну, что ж, посмотрим, как будут развиваться события дальше…»

Адвокат возбужденно суетился вокруг Константина и втолковывал ему, что обвинение ничего не сможет доказать, кроме тех фактов, которые хорошо должны быть известны суду еще по легальной запрудненской жизни Константина. И надо от всего отказываться напрочь – я, мол, не я, и кобыла не моя!

– Какая кобыла? – не понял Константин.

– Это поговорка такая! – раздраженно пояснил адвокат. – Наша, между прочим, русская поговорка. Извольте ее понимать, если уж считаете себя русским… Впрочем, мы говорим совсем не о том. Разве нам надо-таки ссориться? Вовсе нет. Нам нужно очень хорошо друг друга понимать, только и всего. Я гарантирую вам, что обвинение не сможет предъявить вам ни одной статьи, это ясно и младенцу! Поверьте мне. Но вы не должны быть так откровенны на суде. Не стоит рассказывать судье, а особенно присяжным, все то, что вы рассказали мне. Если вы дадите мне слово, что на суде будете просто молчать, я обещаю, что процесс мы выиграем. Я голову даю на отсечение.

– На обрезание… – мрачно пошутил Константин, размышляя о том, сколько же заплатил ему Белоцерковский, чтобы он убедил Константина молчать на суде? Или просто пообещал не трогать ни его самого, ни его семью, если ему это удастся сделать?

– Простите? – переспросил его адвокат. – Вы что-то сказали?

– Тебе показалось, – покачал головой Константин.

И адвокат вновь принялся за свою песню: Константин должен молчать, стоит ему сказать хоть что-то о себе или о ком-нибудь из тех, кого он знает, как ему впаяют пожизненное, и не одно. А прокурор наверняка будет требовать, в виде исключения, смертной казни.

…Константин слушал адвоката, согласно качая головой, а сам думал:

«Какая, по большому счету, разница, все я расскажу на суде или не все? Я ведь буду судить сам себя. И судить – строго. Я не смогу от самого себя ничего скрыть. И отвечать придется за все, что я сделал».

Адвокат, а вернее та сила, которая за ним стояла, добился того, что казалось поначалу невозможным, – суд над Константином состоялся через несколько недель после того, как его арестовали. Вернее после того, как он сам сдался, и это было зафиксировано в протоколе, как явка с повинной. Наиболее реальным было обвинение в незаконном хранении оружия.

Константин сидел на скамье подсудимых, не слушая, как адвокат сражается с прокурором-обвинителем, старающимся навесить на Константина не менее пятнадцати умышленных убийств. Адвокат искусно разрушал обвинения, требуя достоверных доказательств участия Константина в этих эпизодах. Но у обвинения не было практически ничего. Ничего больше у них и не могло быть, поскольку самые реальные и убедительные доказательства участия Константина в убийствах были сосредоточены в ФСБ, которая и не думала ими воспользоваться сама или предоставить их стороне обвинения. ФСБ ждала запланированного исхода дела, поскольку сразу после этого должен был последовать финал, ради которого все и затевалось.

Панфилов не сводил глаз с Наташи, сидевшей в зале в первом ряду и неотрывно смотревшей на него.

«Я тебе верю! – говорил ее взгляд. – Передо мной ты ни в чем не виноват. Если ты и сделал то, о чем говорят эти люди, значит, это нужно было сделать, значит, ты не мог этого не сделать. Я с тобой, Костя».

От последнего слова Константин твердо отказался и увидел, как удовлетворенно улыбнулся его адвокат, поскольку Константин тем самым подтвердил, что четко соблюдает разработанный план защиты. Адвокат был очень доволен. Он уже знал, что с составом суда проведена необходимая работа, поскольку сам на этом настаивал и даже советовал, как именно с кем из судей говорить: с кем – прямо и конкретно, называя сумму; с кем – через председателя суда; с кем – без всяких сумм, на одних угрозах.

Приговор Константин выслушал спокойно и отрешенно. Единственное нарушение закона, которое осталось в деле после слушания, сводилось к незаконному хранению и ношению оружия. Константину дали два года условно, что было совершеннейшей дичью с точки зрения закона, поскольку у Константина уже была судимость. Его освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Константин прекрасно понимал, что бессмысленный и незаконный приговор принят для того, чтобы потом, при необходимости, его можно было отменить без всяких проблем, и что освобожден он тоже неспроста. Вряд ли на него устроят покушение прямо при выходе из здания суда, хотя и такой вариант не стоит исключать. Но что в ближайшие дни его постараются тихо и незаметно убрать – это было несомненно. И сделают это скорее всего люди Глеба Абрамовича Белоцерковского. Весь ход суда был прямым доказательством того, что именно Глеб Абрамович приложил свою руку, а главное – свой кошелек, чтобы процесс над Константином Панфиловым закончился так, как он закончился.

А это означало, что его жизнь вновь входит в привычную колею – постоянная борьба, постоянная угроза смерти, постоянная опасность – и не только для него, но и для того человека, который будет рядом с ним, для Наташи Сазоновой. А Константин нисколько не сомневался, что она останется с ним, несмотря ни на что.

Прошлое вновь было рядом, оно оказалось точно таким же, как и то, от которого стремился отделаться Константин. Ничего у него не вышло.

Он выходил из здания Мосгорсуда вместе с Наташей, которая не радовалась уже, так как устала от эмоционального напряжения. Она просто была спокойна и сосредоточена. Но за этим спокойствием чувствовалась ее уверенность – и в себе, и в нем, Константине.

– У нас с тобой все будет хорошо, Костя, – сказала она, остановившись посередине широкого тротуара и взяв его за руку.

Она сама не смогла бы ответить – спрашивает его об этом или утверждает, стараясь убедить его в том, в чем сама уверена. Она даже предположить не могла теперь, что в их жизни может случиться что-то, что поставит под угрозу их близость. Они всегда будут рядом. В этом Наташа не сомневалась.

– Послушай меня, – сказал Константин очень серьезно, глядя ей в глаза и надеясь, что она услышит в его голосе полную искренность. – Я очень хочу жить спокойно, в полной уверенности, что из-за меня никто не пострадает, что я не стану причиной чьей-то нелепой смерти…

Наташа что-то хотела сказать, но Константин приложил палец к ее губам, не дав произнести ни звука, и заговорил с некоторым волнением:

– Я хочу верить, что жизнь моя теперь изменится. Мне не хотелось бы, Наташа, вспоминать мое прошлое. Но оно часто не спрашивает моего желания, когда возникает вдруг на моем пути в виде человека с автоматом, который готов выпустить в меня весь рожок. Жить со мной опасно, Наташа. Но я хочу, я очень хочу оставить свое прошлое позади. Люди смотрят вперед, не возвращаясь назад. Потому что жизнь тоже идет вперед. Ты со мной – и это самое главное, что могло случиться в моей жизни.

Сказав это, он обнял Наташу и добавил:

– Я и ты, Наташа, только мы двое! И больше нам никто не нужен. И никто не страшен, никакое прошлое. Мы с тобой будем всегда! Я в этом уверен на все сто!

Наташа в ответ только улыбнулась.