Евгений Сухов - На зоне Страница 36

Молоденький лейтенант негромко попросил замешкавшегося в дверях вокзала Варяга:

– Пошли, заключенный. Подполковник Беспалый ждать не любит, – и уже когда они вышли на воздух, добавил: – Тут неделю назад три вора по этапу прибыли. Один из них что-то неласковое Беспалому сказал, так подполковник велел связать его «ласточкой». Вот и пролежал он в «локалке» сутки на глазах у всех зеков.

На всякое оскорбление законный обязан был отвечать ударом, и совсем неважно, кто стоит перед ним – опер, искушенный во всех воровских тонкостях, или такой же вор в законе, как и он сам. И если ответа не последовало, то подобное расценивалось как слабоволие и вчерашнего авторитета понижали до уровня «мужика». С этого момента вход в воровскую элиту для такого развенчанного был навсегда закрыт, и всю оставшуюся жизнь приходилось видеть снисходительные ухмылочки.

Можно только догадываться об участи посрамленного вора, стянутого в «ласточку». Наверняка такого задолбит подрастающая молодежь, всегда готовая утвердиться за счет слабейшего. Как правило, они сбиваются в кучу и щиплют обесчещенного, подобно тому как это делает стая гусей с «гадким утенком», случайно забредшим на чужой двор.

– Вор вору рознь, – спокойно ответил Варяг, идя к дожидающемуся «воронку».

ГЛАВА 29

Приемник-распределитель представлял собой огромный барак, стоящий на самом берегу спокойной северной речки. Скорее всего, столь замечательное строение здесь было воздвигнуто в воспитательных целях, чтобы бродяги и воры, созерцая неспешное течение вод, смогли оставить мысли о своем дурном промысле и переродиться в примерных, послушных строителей светлого будущего. Этот барак был единственным приемником-распределителем на тысячу километров вокруг. Он, как губка, впитывал в себя сотни и сотни ожидающих приговора; собирал осужденных, уже получивших свой законный срок; еще больше через приемник проходило самых разных бродяг и бездомных, которые вообще никогда не бывали в ладах с законом. Весь этот народ здесь тщательно отфильтровывался, и потом большую их часть распихивали по дальним колониям в глухих таежных тупиках. Среди бродяг это место пользовалось дурной славой и называлось «Большим фильтром»: задерживались в нем чаще крепкие, сильные мужики, способные не только выдержать тяготы таежной жизни, но и готовые с утра до ночи с молодецким уханьем валить и корчевать вековой лес; больные же и старые безжалостно выбрасывались администрацией приемника-распределителя как отработанный шлак в многолетнюю мерзлоту, где они продолжали существовать побирушками на дорогах и с первыми серьезными заморозками гибли во множестве.

В такие приемники попадали вконец опустившиеся люди, которые ждали от жизни не хлебосола, не мягких перин, а всего лишь теплого угла, где можно пересидеть студеную зиму да затравить вечно пустой сосущий желудок куском пересохшего хлеба. Для многих из них даже приемник представлялся неким Ноевым ковчегом, где можно хотя бы ненадолго переждать злые невзгоды, а уже затем, по весеннему солнышку, вернуться к привычному бродяжничеству. Для них скитание по дорогам было смыслом всей жизни и представлялось делом таким же естественным, как то, что солнце восходит и заходит, что снег белый, а кровь красная, таким же обычным, каким является рождение и смерть. И даже если бы многих из них наделить жильем, то уже через неделю они оставили бы домашний уют и вернулись на большую бесконечную дорогу.

Варяг презирал бродяг и сторонился их как «чумовых», потому что был вором. Белой костью. Лагерной элитой. А бродяги всегда стояли на низшей ступени и составляли лагерные отбросы. Их презрительно именовали «чертями», и годились они на то, чтобы драить «отходняк» и выносить «парашу». Ни один стоящий мужик не протягивал «черту» руки даже в том случае, если на воле они были соседями по дому и пили водку из одного стакана. В камерах их обходила стороной кружка с «чафиром», им не полагалась целая сигарета. А в карцере, даже в самый лютый холод, когда мужики жались друг к другу спинами, чтобы сохранить в теле остатки тепла, «чертями» пренебрегали и держали у самого порога.

Немолодой прапорщик распахнул перед Владиславом дверь и хмуро произнес:

– Проходи!

В приемник-распределитель Варяг вошел, спрятав поглубже отвращение – в нос ударил кислый запах рвоты, давно не мытых тел и человеческих испражнений. Бродяги лениво посмотрели на вошедшего. Опрятен до неприличия, на бича не похож. Кто же это?

Законным полагалось входить в камеру не спеша, с видом хозяина и во избежание возможных недоразумений бросить в настороженные лица короткую фразу:

– Я за вора!

Но «предвариловка» являлась совсем не тем местом, чтобы козырять короной. Такая крупная рыба, как вор, сюда попадает по недоразумению и выглядит беззубой щукой среди нагло снующих пескарей.

Присутствующие мгновенно распознали в Варяге человека иного качества и, не скрывая любопытства, следили за тем, как он поведет себя.

Варяг уверенно пересек барак, не замечая настороженных взглядов, и, увидев свободное место в самом углу, снял пиджак и неторопливо присел на нары.

Он вел себя естественно, как будто половину жизни провел в казенном доме – ни суеты в движениях, ни беспокойства во взгляде. Весь его вид говорил, что лучшего места для отдыха, чем приемник-распределитель, отыскать невозможно, и уже через минуту он прикрыл глаза.

– Я вижу, ты фраер крепкий, – услышал Варяг рядом с собой грубый голос. – А только разве тебе не известно, что, прежде чем переступить чужой порог и выйти к приличному обществу, нужно поздороваться?

Варяг открыл глаза. Рядом стоял коренастый взъерошенный бродяга с длинными, едва не до колен руками. Он напоминал гориллу, изготовившуюся к атаке.

– А я невежливый, – спокойно отвечал Варяг.

– А может, ты нас презираешь? – поинтересовался бродяга.

Владислав выдержал паузу. Со всех сторон на него пялились косматые и неумытые физиономии. В своем приличном костюме среди запаршивевших бродяг он выглядел почти вызывающе. Варяг понял, что это еще одно испытание на прочность.

– А если я отвечу тебе, что презираю? – не повышая голоса, отозвался Варяг.

А ведь Беспалый прав! Приемник-распределитель для вора куда большее наказание, чем строгий режим колонии. Здесь всегда царит беспредел, и даже смотрящий России безнаказанно может быть втоптан в пол тремя десятками завшивленных бичей. Варяг был уверен, что подполковник Беспалый и его офицерня не шевельнут для его спасения даже пальцем, наоборот, будут с интересом наблюдать через замочную скважину, как стая чумазых озверелых бродяг терзает крепкое мускулистое тело блатного.

– Вижу, что ты борзой, сука! А ну встань, когда с тобой Григорий Васильевич разговаривает!

Бродяга сделал широкий замах ногой, но Варяг левой рукой мгновенно поймал его за штанину, а пальцами правой ладони со всей силы ткнул Григория Васильевича в пах. Тот широко открыл глаза, толстыми обезьяньими губами попытался набрать в легкие воздуха, а потом, стукнувшись затылком в стену, мягко опустился на пол.

– Убил! – ахнули хором со всех сторон бродяги. – Бля буду, пацаны, убил!

– Да мы тебя здесь же, суку, закопаем!

Варяг вскочил на ноги. Он видел, как обитатели барака со всех сторон взяли его в тесное кольцо. Так объединяются шакалы, чтобы разодрать ослабевшего льва. Бичи, безошибочно угадав во Владиславе бывалого зека, сейчас жаждали немедленного отмщения за все унижения, что пришлось им испытать по милости воров.

Варяг приготовился умереть. Не однажды костлявая брала его за шиворот, и от ее легкого прикосновения зарождался в груди холодок. Смерть всегда приходит запросто, оскалится щербатой улыбкой и объявит, что пора на «небеси».

– Что ж, подходите… – Владислав стоял, прислонившись к стене. – Кто желает умереть первым?

В воздухе на миг повисла ужасающая тишина. Потом из дальнего угла кто-то хрипло крикнул:

– Эй, Рваный! Просыпайся, тут новенький на толковище претендует! Потолкуй с голубком!

В темном углу, откуда раздался крик, послышалось шумное сопение. Кто-то могучий, тяжелый зашевелился, закряхтел, завозился – точно медведь в берлоге, растревоженный далекими выстрелами охотников. Ворох тряпья на дальней койке, который Варяг поначалу принял за груду наваленных одеял, вырос в исполинскую человечью тушу. Туша поднялась, едва не касаясь низкого потолка. Варяг невольно вздрогнул – уж больно страшен оказался этот призрак. Ростом мужик был под два метра и весом никак не меньше полутораста кило. Здоровенные ручищи торчали в стороны как две гигантские сардельки. Толстые ноги-столбы в два обхвата крепко стояли на полу. На мужике были одни только черные штаны, сильно потертые на коленях. Волосатый сальный живот с черной Дырой-пупком нависал над поясом. На желтоватой груди виднелась фиолетовая сибирская наколка.