Евгений Сухов - Бриллиантовый крест медвежатника Страница 36

— Не понял, — очень удивился Васильев. — Это ты сказал: «М-м, не знаю»?

— Я, Алексей Иванович.

— Признаться, впервые от тебя это слышу.

— А я, может, впервые и говорю такое, — буркнул Савинский. — Дело уж больно сложное. Тут много чего, что «впервые». По крайней мере, для меня.

Он полез во внутренний карман сюртука, достал небольшой листок и протянул полицмейстеру.

— Вот, прочтите.

— Что это?

— Это записка, которую Родионов оставил вчера в дупле дерева в Панаевском саду.

Васильев обвел взглядом Савинского и Щенятова и прочел вслух:

– Двадцать восьмого ночью. Волжско-Камский. Детали при встрече.

— Значит, все-таки Волжско-Камский! — воскликнул он. — А у Купеческого банка он крутился так, для отвода глаз. Хитер бобер, нечего сказать.

— Я бы не стал сбрасывать со счетов ни Купеческий, ни Государственный банки, — заявил Савинский. — Может, эта записка тоже для отвода глаз.

— Брось, Николай Иванович, — откинулся на спинку кресла Васильев. — Вечно ты все усложняешь. В конце концов, Родионов не шпион, а простой вор.

— Савелий Родионов не простой вор, господин полицмейстер, — невольно перешел на официальный тон Савинский. — В том-то и дело, что не простой.

Снова затрещал звонок телефонного аппарата. Васильев поднял трубку и глянул на Савинского с Щенятовым:

— Это Сиротин…. Да, слушаю. Уже взяли? Прямо из постелек с девицами, совсем тепленькими? Молодцы! Полно денег? Сколько? Около девяти сотен? Как раз то, что надо. Да, думаю, это они. А что говорят про деньги? Нашли? Ну конечно, нашли, у нас ведь под каждым кустом по тысяче лежит. Ладно, ты, Сиротин, их коли, покуда не очухались. Да не забудь сказать им, что у следствия есть свидетель, который видел, как они выходили из сада покойного… Да, есть. И он их запросто опознает. Да, так и скажи. Благодарю за службу, Сиротин. Завтра же доложу об этом губернатору.

Васильев положил трубку и довольно улыбнулся:

— У вас ко мне еще что-нибудь есть, господа?

— Вы не забыли, господин полицмейстер, что этот свидетель, единственный и неповторимый, маленькая девочка? — внимательно посмотрел на Васильева Савинский. — И суд не сможет учесть ее показания, — добавил он.

— Конечно, не сможет, — охотно согласился Васильев. — Но он примет признательные показания громил, которые они напишут после очной ставки.

— Ну, может, вы и правы, — пожал плечами Савинский. — Значит, мы ставим капкан двадцать восьмого в Волжско-Камском банке?

— Конечно, — потер ладонь о ладонь Васильев, что означало принятие какого-то решения. — Ваши люди должны быть готовы еще до наступления вечера. Брать Родионова только на выходе, когда у него на руках будет куш. А иначе…

— А иначе всего лишь несколько месяцев арестантского дома за незаконное вторжение в частное учреждение, — закончил за полицмейстера Савинский.

— Или штраф, — добавил Васильев, — что этому Родионову будет как комариный укус. Все свободны.

Всю дорогу до отделения Савинский был задумчив. Щенятов тоже молчал, не решаясь прерывать начальнические думы. Так они и доехали до сыскного отделения. Молчком.

Глава 24 СЕКРЕТНЫЙ СЕЙФ

В кожаном саквояже, похожем на докторский, было все, что должно и могло пригодиться в деле: разной толщины и загнутости хромированные крючочки, смахивающие на вязальные спицы, стамески; особо твердого сплава сверла, отвертки, молоток с заостренным концом, несколько масленок, небольшой керосиновый фонарь. Инструменты лежали в особых кармашках или ячейках. Кожаными ремешками были пристегнуты дрель и небольшая фомка, а в специальном чехле покоился самый что ни на есть настоящий докторский стетоскоп. План здания и схему сигнализации Савелий положил во внутренний карман сюртука; он хоть и изучил их так, что мог с закрытыми глазами найти и кабинет управляющего, и главный узел с заветным тумблером, да ведь не зря говорят: береженого Бог бережет. Последнее, что он сделал, — сунул в жилетный карман подаренный Занозой хромированный пистолетик, опять-таки исходя из известной поговорки про береженого.

Покончив с приготовлениями, он присел в кресло. Елизавета уже собралась: оба упакованных чемодана стояли на ворсистом ковре посередине гостиной, будто их только что принес коридорный.

— Ты все поняла? — в который уже раз спросил Савелий, заглядывая ей в глаза.

— Да, милый.

Она через силу улыбнулась.

— Я беру извозчика, еду на вокзал, сажусь в вагон и спокойно дожидаюсь тебя.

— Верно.

— И я уезжаю, даже если ты не придешь.

— Все правильно.

— Но ты ведь придешь? — спросила Лизавета с надеждой.

— Обязательно, — заверил ее Савелий.

В десять тридцать вечера, когда уже село солнце, к отелю «Франция» подъехала крытая пролетка. Она остановилась возле стоявшей напротив отеля городской закрытой коляски с неплотно прикрытыми шторками, в проеме которых можно было заметить пару любопытных глаз, не спускающих взора с дверей отеля, освещенных газовыми фонарями. С козел пролетки слез татарин-возница в полосатом азиатском чекмене и тюбетейке, прикрывающей темечко голой, как коленка, головы. Обойдя коляску с тылу, татарин решительно стукнул в дверцу.

— Гаспадын, эй, гаспадын!

— Ну, чего тебе? — распахнулась дверца.

Татарин вдруг неожиданно бросил свое тело внутрь коляски, навалившись на седока. Через несколько мгновений он так же ловко выскочил из нее, огляделся и аккуратно прикрыл дверцу. Пары глаз в проеме меж шторками уже не наблюдалось. И ежели бы нашелся какой-нибудь любопытствующий гражданин, позволивший себе заглянуть в эту коляску, то он бы, несомненно, почувствовал в ней стойкий запах очищенного хлороформа и увидел бы сползшего с кожаного сиденья средних лет господина, уронившего с головы котелок и забывшегося крепким и покуда беспробудным сном. А далее, покинув странную коляску, любопытствующий гражданин увидел бы, как в пролетку к полосатому татарину в тюбетейке сел приятной внешности господин при аккуратных усах и бородке с докторским саквояжем в руке. Затем сей любопытствующий мог бы видеть, как господин ткнул тростью в полосатую спину возницы, и пролетка тронулась вдоль по Воскресенской в сторону Императорского университета. Однако такого любопытствующего не нашлось, и Савелий с Мамаем поехали на дело совершенно никем не замеченные.

Он оставил пролетку за квартал до здания банка. Уже заметно стемнело, и у парадных подъездов домов фонарщики с лестницами через плечо зажигали фонари.

— Ты ждешь меня до половины первого, — наставительно сказал Савелий, принимая из рук Мамая саквояж. — А затем уезжаешь и садишься в поезд.

— А как же вы, хузяин? — сморгнул Мамай.

— Приду я или не приду, ты в половине первого уезжаешь и садишься в поезд, — настойчиво и твердо повторил Савелий. — Дальше я сам. Не забывай, что тебе надобно будет еще присмотреть за Лизаветой. Все, до встречи.

— До встырещи, — эхом повторил Мамай и добавил уже в спину Савелия: — Удащи.

Со стороны Черноозерского сада была слышна музыка — то в развеселой ресторации Ожегова наяривал дамский оркестр, возбуждая у посетителей желание веселиться, а главное, выпивать и угощать шампанским своих дам.

Эта музыка весьма раздражала городового. Вот ведь — люди пьют, закусывают, ведут разные беседы друг с другом, вокруг много нарядных дам, а ему, только заступившему в наряд, всю ночь мыкаться возле этого здания. Нет, положительно, собачья жизнь служить в полиции в нижних чинах. Всякий тобой командует, кому не лень. Даже этот сопля Милашевский, без году неделя в полиции, и тот ему начальник, потому как коллежский регистратор. Какой-никакой, а чин. Когда же ему обломится повышение или хотя бы какая медная медалька за выслугу или беспорочную службу?

Городовой в сердцах сплюнул и оперся спиной о холодный фонарный столб. Ну и чего тут выстаивать всю ночь, скажите на милость? Тем более что внутри банка — сигнализация, телефон и двое здоровенных охранников. Кому при таком раскладе взбредет в голову забраться в этот чертов банк?

В ресторации заиграл раздухаристый канкан. Послышались повизгивания танцовщиц, задирающих перед публикой ножки в ажурных чулках и обнажающих кружавчики и рюши шелковых панталон. Городовой никогда не видел, как пляшут канкан, но знал, что сей танец — ого-го! — весьма и весьма смелый. Воображение, которое, скорее на беду, чем на пользу, имелось у нижнего чина, стало услужливо вызывать в его мозгу картинки с танцующими девицами. Смех, музыка, приватные кабинеты, куда можно при желании пригласить понравившуюся плясунью и провести с ней незабываемый вечер. Вот жизнь! Городовой вздохнул и сглотнул слюну.

А в это время тенью скользнувший к запасному выходу в торце здания Савелий уже доставал из саквояжа свои крючочки.