Джек Хиггинс - Игра для героев Страница 36

Я вернулся к Фитцджеральду. Мне нужен был его спасательный жилет; два жилета лучше, чем один, – я мог бы отправиться в море с дополнительным запасом плавучести. Мне удалось снять его без особого труда, и я напялил второй жилет поверх своего.

Ольбрихт, упав лицом на стол, так и лежал. На его затылок невозможно было смотреть. Я прошел по наклонному полу и пошарил за стойкой среди бутылок, ища чего-нибудь выпить. Через некоторое время потух фонарь.

Я вернулся на палубу, зажав в руке первую попавшуюся бутылку, и выдернул пробку зубами. Это был дрянной немецкий шнапс, по вкусу похожий на моющее средство. Я встал около борта, глотнул сколько влезло и смотрел, как поднимается вода и бурлит Мельничный жернов. С полбутылки я сумел одолеть, и, когда вышвырнул ее в море, в желудке у меня горело. Ну что ж, на некоторое время спасет от переохлаждения.

Я намеренно оставил на себе всю одежду и теперь, взяв сигнальную лампу, послал короткое сообщение обычным кодом Морзе: «Корабль гибнет. Вынужден спасаться вплавь. Морган».

Я мог бы передать больше, но внутренняя предусмотрительность не позволяла. Эзра со Штейнером и остальные вернулись бы за нами, если бы могли. Не вернулись – значит, что-то помешало.

Радль? Снова Радль. Все здешние неприятности – его рук дело. В этом я был уверен. Я стянул с головы на шею глазную повязку из прорезиненной ткани, перебросил лампу через борт и сам прыгнул вслед за ней.

Второй спасательный жилет спас мне жизнь: благодаря добавочной плавучести я хорошо удерживался на поверхности и мог свободно дышать, как бы волны ни захлестывали меня.

Меня втянуло в Мельничный жернов и понесло со страшной скоростью. Скорость течения составляла девять или десять узлов, поскольку расстояние, которое я пролетел за считанные минуты, было невероятно велико.

Луна все еще ярко светила, и видимость значительно улучшилась, так что, когда я вознесся на гребень волны, мне был виден форт Эдвард со стороны бухты. И снова я опустился в морскую долину, меня подхватило течение, во власти которого я чувствовал себя беспомощным, как деревянная щепка.

Сначала было не особенно холодно – надо отдать должное одежде. Холод пришел позже, но я старался поменьше двигаться, чтобы сохранить теплоту тела.

Человеку, которого несет морское течение, заняться нечем. Часы у меня были водонепроницаемые, со светящимися стрелками; посмотрев на них, я неожиданно обнаружил, что нахожусь в воде уже двадцать минут. На востоке сквозь черноту неба начинал пробиваться рассвет. Еще одна огромная волна высоко подняла меня, и я бросил последний взгляд на «Гордость Гамбурга». Корабль все еще сидел на Остроконечных скалах. А за ним надвигалась огромная стена воды из Атлантики, сметая все, что попадалось на пути. Она обдала риф огромной завесой брызг, а когда схлынула, «Гордость Гамбурга» исчезла навсегда.

Время перестало существовать. Я отдал себя на волю течения – пусть несет, куда хочет. Когда-то оно вынесло нас на берег Штейнера – вынесет ли теперь?

«Берег Штейнера»? Странно, что я никогда не мог думать о том месте как-либо иначе. Время – вещь относительная. За короткое время может случиться то, чего не будет во всю оставшуюся жизнь.

Теперь я здорово застыл, лицо и глаза разъедала соль. Видимость была не очень хорошей, луна спряталась, наступал рассвет, утесы казались темными тенями; форт Мари-Луиза выступал над ними мертвой громадой прошлого.

Если меня не выбросит на берег, то отнесет к дальнему краю течения и я проплыву мимо юго-восточной оконечности острова, а там, в отдалении, уже берег Бретани. Уж туда-то меня доставит как пить дать, но не слишком скоро и в виде замороженной туши, годной лишь на съедение рыбам.

Я устал до изнеможения. Появилась сонливость – первый признак скорой смерти от переохлаждения; но вдруг, когда меня опять подняло вверх волной и я глянул поверх изодранного белого ковра бурунов на утесы, чернеющие на фоне серого предрассветного неба, я увидел под ними берег – берег Штейнера. Послышался голос, окликнувший меня по имени, высокий и чистый, как далекий зов трубы, донесшийся из прошлого, из детства. Когда это происходило: тогда или сейчас? Я нырнул, затем, изо всех сил барахтаясь, снова выплыл; волна подняла меня – и я увидел ее явственно и отчетливо, стоящую по пояс в воде, с развевающимися на ветру волосами. Симона ждала меня; ждала, когда Мельничный жернов вынесет меня на песок так же, как вынес нас обоих когда-то в далеком прошлом.

А волны все накатывали, беспощадные и неумолимые; и вот огромная смердящая волна подбросила меня чуть не до луны и опустила, все горло мне забил тяжелый привкус соли; течение снова подхватило меня своей тяжелой рукой и прощальным пинком вышвырнуло на берег.

Чувство было такое, что вода проникла всюду: в уши, в глаза, под череп. Я отчаянно заскреб руками по дну; море снова настигло меня, тряхнуло, ухватило за ноги и потащило назад. Я хотел крикнуть – дыхания не хватило; судорожно зашарил в поисках опоры – и тут ощутил железную хватку чьей-то руки, которая впилась в плечо и выдернула из воды на берег...

Я лежал на спине, кто-то будто колотил меня кувалдой между лопатками. Припадок убийственного кашля закончился как обычно – меня вывернуло морской водой.

Отдышавшись, я едва слышно просипел:

– Ладно... хватит. Я жив.

Повернувшись, я увидел стоявшую надо мной на коленях Симону. Она обвила мою шею руками.

– Слава Богу, Оуэн! Я знала, что ты попытаешься так, как... тогда – через Мельничный жернов. Падди и Эзра не верили, что это возможно, но я знала...

Они оба стояли по другую сторону. Эзра протянул мне фляжку:

– Хлебни-ка. Что с майором Фитцджеральдом?

Прикладываясь к фляжке, я рассказал ему, что произошло. Слушая меня, он печально кивал.

– Я так и подумал, – сказал он, – когда увидел твой сигнал, но мне не дали ответить.

Я смотрел, не понимая, и Падди сказал:

– Радль убил майора Брандта в доме приходского священника вчера под вечер. Мы не знаем, как это случилось. Он со своей шайкой поджидал нас на пристани.

– Вот почему мы не смогли вернуться за тобой, парень, – объяснил Эзра.

– А Штейнер? – спросил я, с трудом приподнимаясь.

– Радль собирается повесить его на старом буке возле церкви, чтобы все видели. И солдаты, и рабочие «Тодта» – все. Чтоб неповадно было, понимаешь?

– Когда? – медленно, но настойчиво спросил я чужим голосом.

– Назначено на восемь, – сказал Райли, взглянув на часы. – В его распоряжении около часа, и думаю, твоим американским друзьям тоже недолго осталось жить.

Симона горько зарыдала.

Глава 16Похоронный звон по Штейнеру

Когда я вернулся на берег залива Лошадиная Подкова, там ничего не изменилось: дождь, ветер, дымка, еле видный вдали форт Виктория. Не было только горы трупов у подножия утеса.

Я нашел свой бушлат в той выемке, где его оставил. Маузер со сферическим глушителем по-прежнему был в кармане; на мне – желтый дождевик со спасательной шлюпки. Теперь я сбросил его, дрожа от холода, и надел бушлат и старую боцманскую шапочку, которую тогда запихнул в карман.

И вот я готов. Я – тот самый человек, который высадился здесь ночью и просидел, скорчившись под выступом скалы, Бог знает сколько, но это было лет сто назад. Тот же – и не тот. Я глубоко и с наслаждением вдохнул холодный воздух и вновь подумал – теми же словами: «Хорошее утро. Прелестное утро для того, чтобы умереть». Если это конец, пусть так и будет.

Я взобрался на утес, где стояла старая машина Падди Райли – единственная привилегия, дарованная немцами единственному лекарю на острове. Они с Симоной сидели в машине, а Эзра стоял под дождем и набивал свою старую трубку ужасным французским табаком-самосадом, который он очень любил.

– Нашел, что хотел? – заметил он. – Отцов бушлат, да?

– Верно, Эзра.

– Дважды под парусами обогнул мыс Горн, и я был с ним. Бушлат тоже.

Я извлек из кармана маузер, вынул обойму и опорожнил ее. Оставалось семь патронов. Я тщательно перезарядил обойму, затем снова вставил ее в гнездо.

– Не думаешь ли ты завоевать весь мир с этой штукой, а? – пошутил он.

– Если понадобится. Я не собираюсь дать немцам вздернуть Штейнера, если ты это имеешь в виду, да и рейнджеры, если помнишь, под моим командованием.

– Будь благоразумней, парень. Радль – законченная свинья, но он знает, что делает. У него двадцать два эсэсовца, люди из его прежнего полка. Они повесят, снимут и четвертуют тебя, скажи он лишь слово. Если он прикажет им прыгнуть с форта Эдвард, с высоты двести футов, в море, они это сделают.

– Оуэн, для тебя сейчас появляться в Шарлоттстауне – самоубийство, – вставил Падди Райли. – Радль думает, что ты мертв. Для тебя это шанс уцелеть.

– Интересное наблюдение, – сказал я. – Напоминает мне одну историю. Про некоего уважаемого сорокапятилетнего терапевта из Дублина, который еще в двадцатом году числился врачом летучего отряда ИРА в Коннемаре. Он тогда, кажется, вполне допускал, что несколько тысяч партизан расколошматят всю британскую армию.