Михаил Серегин - Пастырь из спецназа Страница 37

Икона действительно оказалась чудотворной, и после искреннего обращения к изображенному на ней православному святому у людей самым невероятным образом начинали улаживаться их семейные проблемы, возвращаться утраченные деньги и надежды на будущее. Начавшись однажды с просьбы Анны Тимофеевны Костровой о возвращении сына, пропавшего без вести в Чечне, чудеса продолжали случаться – чуть ли не каждый день! И теперь в храме было не протолкнуться. Народу приходило столько, что в голову отца Василия начали прокрадываться грешные, приправленные гордыней мыслишки вроде: «А не слишком ли мал этот храм для Усть-Кудеяра?»

Даже тайник, в котором сохранялась во все минувшие безбожные времена чудотворная икона, стал своеобразным объектом поклонения. Люди шли и шли посмотреть место, в котором более шестидесяти лет скрывался знаменитый Николай Угодник, и отец Василий даже не стал закладывать кирпичом и замазывать штукатуркой тяжелую кованую дверь, а, напротив, распорядился прокинуть туда «времянку» и вернул на место огромный, обитый железом сундук – пусть смотрят люди, пусть думают…

Только одно печалило местного батюшку: секта «Дети Духа Святого», как они себя называли, судя по всему, и не думала сворачивать свою деятельность… Да, с чудесами дела у них обстояли похуже. После того как внезапно исчез их костолицый предводитель Борис, сами собой иссякли и чудеса. С тех пор никто более в секте не исцелялся и никто не терял десятки килограммов излишнего веса.

Отец Василий помнил, каким счастливым вернулся из последней «разведки во вражеском тылу» переодетый в мирское одеяние диакон Алексий.

– Ваше благословение, – как всегда преувеличенно жестикулируя тонкими руками, начал кричать он. – Все! Кончились наши «Детки»! Выдохлись! Сдохли! Ни одного чуда за весь вечер! Только о деньгах и говорили!

– Акции? – наклонил голову отец Василий.

– Ага. Решали, кому сколько можно выкупить. Ну, если деньги есть, конечно…

Отец Василий покачал головой. Конечно, после исчезновения костолицего рост числа сектантов резко сократился, а их активность вроде бы как снизилась. Но успокаиваться было бы рановато. Псевдодемократизм сектантов был и оставался, пожалуй, самым серьезным противником православия в Усть-Кудеяре. Люди уже очень устали от того, что оказались лишены права что-либо решать в этой жизни, и просто упивались тщательно и сознательно культивируемым в секте духом равенства и братства… И это было более чем опасно.

– Батюшка! – позвала мужа вышедшая на крыльцо попадья. – Блинчики готовы!

Отец Василий вынырнул из воспоминаний, сделал последнее приседание и пошел в дом – принимать душ и завтракать. Впереди предстоял наполненный трудами и заботами день.

Все шло как и всегда. Начав с благословения и псалмов, священник постепенно перешел к тропарям и пошел вкруг храма с кадилом, когда его взгляд упал на невысокую худенькую женщину, смиренно стоящую у чудотворной иконы. Отец Василий на долю секунды запнулся, но тут же взял себя в руки и направился далее – ему не следовало обращать чрезмерное внимание на обычную гадалку. Хотя положа руку на сердце назвать бабку Софью «обычной» мог разве что священник: обыватели весьма почитали и даже побаивались эту странную женщину…

В ней было странным все, начиная от имени. Здешние жители редко называли своих дочерей такими именами. Но, впрочем, как говорят, она и не была местной – просто однажды появилась в Усть-Кудеяре то ли в сорок шестом, то ли в сорок седьмом году, да так и осталась. И ведь сколько лет прошло, и женщиной она всегда была привлекательной… а не завела себе ни мужа, ни семьи, ни даже дома – так и доживала свой необычно долгий век в общаге птицефабрики. «Софку господь наказал, – говорили набожные старушки из тех, что с утра до вечера крутятся в церквях. – И поделом! Будет знать, как народ православный смущать!» Но когда прижимало всерьез, то все одно даже те же набожные старушки шли к ней: грех-то и замолить можно… потом, а проблемы, те отлагательств не терпят.

Отец Василий уже закончил и стихиры, и ектению, прочел «Отче наш», а Софья так и стояла возле иконы, гипнотизируя ее своим черным бесовским взглядом.

– Алексий, – наклонился священник к диакону. – Что здесь эта старая карга делает?

– Не знаю, – сглотнул Алексий. – Я и сам думаю: может, прогнать? На причастие не ходит, на исповеди вообще не помню, чтобы когда была… И чего ей здесь делать?

– Прогонять не надо, – прошептал священник. – Но намек дай.

Алексий кивнул и отошел.

Это было не по правилам, но обращаться со старой ведьмой по правилам было некогда: время шло, и возле чудотворной иконы уже начал собираться народ. И всякий желающий подойти к Николаю Угоднику неизбежно натыкался на сухую, но до сих пор вовсе не старушечью фигурку местной гадалки. И это было абсолютно неуместное сочетание; по крайней мере отцу Василию такое «внимание» к чудотворной иконе было поперек горла.

Он кинул в сторону Алексия испепеляющий взгляд, и диакон виновато скосил глаза в сторону – он явно не решался выполнить распоряжение. И тогда отец Василий завершил отпуст и, степенно оглянувшись по сторонам, как бы ненароком направился мимо иконы.

– София? – как бы удивился он, поравнявшись со старухой.

– Верно, батюшка, – улыбнулась гадалка.

Стоящие рядом прихожане сразу же навострили уши.

– Никак вы к православной вере лицом повернулись? – как бы обрадовался он: начинать скандал прямо возле иконы священнику было не с руки.

– А я от нее, батюшка, и не отворачивалась никогда, – спокойно ответила старуха.

Отец Василий сжал кулаки. Затевать теологический диспут было неуместно, а у него даже из головы вылетело, что он, собственно, хотел сказать… Старая ведьма как-то выбила его из привычной колеи.

– Так пришли бы на исповедь, причастились, как и подобает православной христианке… – через силу улыбнулся он.

– Ты же меня выгнать из храма божьего хотел, Мишаня, – улыбнулась в ответ бабка Софья. – А сам разговоры умные ведешь… С чего бы?

Отец Василий совсем растерялся. Гадалка не только не ответила на его прямой вопрос, но еще и поддела!

– Вразумить пытаюсь тебя, София, – заиграл он желваками. – Да, видно, не получится.

– Себя вразуми, Мишенька, – улыбнулась бабка. – А у меня все правильно идет: друзей во врагов не превращаю и с врагами хлеб не делю…

– Когда это я так делал? – выпучил глаза священник.

– Не делал, так сделаешь, – отвела глаза в сторону ведьма и вдруг повернулась и заглянула в глаза отцу Василию так глубоко, что его покачнуло! – И за женой присматривай, Миша, не оставляй одну, ей и так тяжело за тобой приходится, а тут еще и рожать… Брось свои свары – без тебя разберутся, есть кому! Главное, Олюшку свою одну не бросай… А то, не ровен час, боком вылезет!

Бабка повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь из храма – спина прямая, походка ровная, голова поставлена гордо…

– Ведьма… – прошептал отец Василий. – Сущая ведьма!

Он настолько расстроился, что весь день уже ни о чем другом и думать не мог. «Ведьма проклятая!» – шептал он, понимая, что делает совсем не то и относится не так, как следует. И не должно ему придавать Софьиным словам больше силы, чем вложила в них она сама. Но, наверное, где-то внутри, очень далеко внутри, он все еще боялся ее, как боялась Софью его собственная мать и как боялись ее и матери его школьных друзей.

Отец Василий с огромным трудом дождался конца дня и побрел домой. Пришел, почти без аппетита поужинал и рухнул на койку. Ольга присела рядом и положила свою прохладную руку на жаркий лоб мужа.

– Не заболели?

– Нет, Олюшка, ничего.

– Вы не раскисайте, пожалуйста…

«И то правда, – подумал отец Василий. – Грех мне так вот раскисать из-за глупой бабы!» Он вскочил с койки, снял рясу и подрясник и полез в единственный уцелевший после пожара предмет мебели – старый, скрипучий шкаф. Стоял себе шкафик в подвале, набитый старым хламьем, и не знал, что станет главным хранилищем всего поповского достояния…

– Ты мою телогреечку не видела? – повернулся он к жене.

– Да вот же она… А зачем тебе?

– Съезжу на Стрелке в лес. И впрямь, грех мне раскисать, поедем лучше покатаемся да свежим воздухом подышим!

– Вот и правильно! Вот и хорошо! – горячо поддержала мужа попадья. – И Стрелке радость; застоялась вон совсем…

Для отца Василия, проводившего каждое свое «пионерское лето» в совхозе, оседлать кобылу было делом недолгим. Но Стрелка сразу заволновалась, начала мешать и все никак не могла поверить в свое счастье.

– Тише, Стрелушка, тише, – в два голоса уговаривали животину поп и попадья, и Стрелка дико поводила глазами, словно хотела сказать: «Да скоро вы там?! Сколько же можно в конце-то концов!»