Вячеслав Денисов - Горят как розы былые раны Страница 38

– Это я и мой брат Тео.

Вошла жена Пейрона. Невыразительная женщина, ровесница Пейрона, кивнула головой и с лицом видавшей виды и оставшейся не впечатленной ими женщины удалилась.

– Она приготовит нам кофе, – заговорщически сообщил Пейрон. – Она из тех трех женщин, кто делает это безупречно.

– Кто же оставшиеся две?

– Моя умершая мама и Матерь Божья, – ответил Пейрон, поглядывая в дверной проем и вынимая из шкафчика бутылку. Рюмки он старался держать в руке так, чтобы те не звякнули. – Женщины привередливы, когда намечается мужской разговор. Ни одна жена не ушла на кухню в нормальном расположении духа, оставляя в комнате со спиртным мужа и его друга.

Винсент осмотрел помещение, в котором оказался таким необычным способом. Старые серые обои с выцветшим рисунком – какие-то в прошлом сиреневые, а теперь почти голубые цветы, – безликие офорты так шли к ним, не одно десятилетие бывшая в употреблении мебель и облезший пол. Видимо, Пейрон был из тех, кто совершенно равнодушно относился к условиям своего обитания.

– Вы не обидитесь на меня, – осторожно начал Винсент, – если я обращу ваше внимание на отсутствие в вашем доме жизни?

Пейрон внимательно посмотрел на Ван Гога.

– Мне кажется, ваша жена оставляла бы вас наедине с вашими друзьями с большей охотой, если бы в ее жизни присутствовали яркие цвета. Ей было бы не до вас, всю свою энергию она тратила бы на любование ими, наполняясь красотой и вдохновением все больше и больше.

Поочередно положив на края рюмок палец – чтобы не цокнуло горлышко бутылки, Пейрон налил себе и Винсенту. Кивнув на выпивку, он отхлебнул сам, пошевелил губами, впитывая букет, и после этого спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Оставьте в покое серый и сиреневый цвета. Ни один из них, ни сам по себе, ни в сочетании друг с другом не заявляет о желании здравствовать, – Винсент вскочил и прошелся по комнате. – Если бы об этом знали те, кто красил стены в нашей комнате! Ваш дом чахнет без картин, доктор. Позвольте слепящему зеленому, усыпляющему желтому хрому и пронзительному белому ворваться в вашу жизнь! Плесните фиолетового вина на эти стены и туда же – бордо! Разотрите краски своего существования, заправьте маслом жизнелюбия и сойдите хоть чуть-чуть – я прошу вас – с ума…

Пейрон заволновался. Он снова наполнил рюмки, но пить не стал. Оторвавшись от стола и выбросив в сторону руку, он зачесал назад спустившиеся на узкий, но высокий лоб волосы и испытующе посмотрел на Винсента. В комнате пахло жасмином, ветер вдувал его аромат сквозь распахнутое окно, наполняя тонким запахом весь первый этаж дома. Зажмурившись, Винсент вдохнул пьянящий чистотой воздух и улыбнулся.

– Вот сюда, да? – Пейрон, казалось, был занят только своими мыслями, но при этом он не сводил с Винсента внимательного взгляда. Отягощенный размышлениями, взгляд этот казался отрешенным. – Вот сюда я должен повесить картину. Как вы считаете?

Винсент пригляделся и закусил ноготь мизинца.

– Пожалуй, на другую стену, – сказал он, – здесь вы утяжелите атмосферу. На той стороне у вас половина всей комнатной мебели.

– Тогда куда?

– Рядом с этим окном, – и, развернувшись назад, Ван Гог уверенно ткнул пальцем в угол комнаты. – Я бы рекомендовал натюрморт. Побольше желтого хрома, вишневые тона с лазуритовыми… Да, – подумав, уверенно проговорил он. – Вид из окна уныл: сорняки, заполонившие двор, стволы сосен… Яркий натюрморт рядом с окном оживит пейзаж.

– Черт возьми! – Пейрон рассмеялся. – Вы правы формально, но картина в углу комнаты?..

– Если вы позволите выйти за пределы больничного двора, я написал бы вам картину, и вы, приложив ее к стене, убедились бы в моей правоте.

Глаза Пейрона вспыхнули, и он на мгновение обмяк.

– Минутку, Винсент… Как же я забыл! У меня есть картина! На прошлой неделе я привез ее из Арля!

Выйдя твердым шагом из комнаты, он хлопнул дверью. В комнате стало так тихо, что было слышно стрекотание кузнечика за высокой стеной приюта.

«Он там, на воле, – думал Винсент, имея в виду кузнечика, – может сам принимать решения. Он может познакомиться с понравившейся ему молоденькой кузнечихой и объясниться ей в любви… Главное, у него есть кому объясниться… Главное, что он может нравиться…»

Пейрон ворвался как ураган. В руке он нес яркое полотно в дешевой, но претендующей на изысканность раме, глаза его горели.

– Вот сейчас и проверим вашу правоту! – зайдя в тот угол, о котором говорил Винсент, он одним движением приложил картину к стене. Дрожа всем телом и шевеля пальцами, Ван Гог смотрел на яркое пятно на выцветших обоях.

– Это невероятно… – прошептал доктор. – Как вы поняли, что картина должна висеть здесь? Ведь вы же не видели ее!

– Мне не нужно видеть картину, я вижу панораму целиком. Поэтому, когда представляю вашу комнату, на заполненном моей фантазией полотне остается белое пятно. Это-то пятно я и заставляю поочередно необходимыми для меня формами и красками… Один из вариантов обязательно подойдет. Где вы купили эту картину?

Охваченный замечательным настроением, Пейрон аккуратно поставил раму на пол и прислонил к стене. Через несколько минут она должна оказаться на стене, придавая комнате жизнь. Услышав вопрос, доктор тихо рассмеялся и направился к рюмкам.

– Мазня ужасная, не так ли?.. – Рюмки приобретали цвет и тяжелели на глазах Винсента. – Хотел бы я посмотреть на руки мастера, что накладывал краски на этот холст… Я бы ни за что не приобрел эту картину, если бы не стечение обстоятельств. Пейте, Винсент…

Пригубив, Ван Гог поставил рюмку на стол.

– В прошлый вторник я ездил на консультацию к мэру Арля, знаете, эти вечные тревоги людей, которых всегда волнуют чужие проблемы… Мы обговаривали вопросы питания в приюте. Кстати, как вам стол, Винсент? – и Пейрон посмотрел на гостя.

– Благодарю, – Винсент посмотрел на свою рюмку и принюхался к доносящимся из кухни ароматам обжариваемой курицы, – хорошо. Так что с картиной?

Поправив воротник и разгладив на груди ткань, проявляя себя тем самым придирчиво следящим за своим внешним видом человека, доктор вздохнул. Видимо, история была одновременно и комичной, и драматической.

– Перед самым отъездом я зашел в кафе мадам Жину – вы ее должны знать, и там встретил лейтенанта Габриньи. Проигравшись в пух и прах, командир зуавов предложил мне полотно. Подумав, что десять франков из имеющихся восьмидесяти в кошельке все равно уже не сделают меня богатым, я забрал у него картину и расплатился. И вот три дня назад возница, приехавший из Арля с продуктами, сообщил мне трагическую новость. Габриньи мертв.

Сердце Винсента неровно застучало.

– Мертв?..

– Да, сценка из романов Жорж Санд. – Пейрон посмотрел на бутылку, раздумывая, не окажется ли лишним находящийся в ней остаток, и разлил вино по рюмкам. – Кто-то оскорбил проститутку, с которой Габриньи проводил последние вечера, и лейтенант вступился за ее честь… За честь проститутки.

– За честь женщины, вы хотели сказать?

– Как бы то ни звучало, дорогой Винсент, лейтенант французской армии проявил себя чудаком. Дуэли – удел нервных обитателей восемнадцатого столетия. Припудренные парики, наехавшее на ногу колесо кареты, недостаточно низкий поклон даме твоего сердца… Правда, после дуэли он повел себя как безумец. Стал кромсать саблей тело поверженного соперника. Его пытались остановить, но он убил жандарма, а после заколол себя кинжалом. Он повредился рассудком.

– Вам помочь повесить картину?

– Считаете, этим слепящим краскам можно доверять?.. Хотя… Любую смиренную скромность всегда украсит безвкусица. Если Клеопатра держала при себе уродин, чтобы подчеркнуть свою красоту, то почему этим ирисам нельзя быть здесь, чтобы указать на простоту вкуса хозяина дома. Верно?

– Безусловно, доктор. Вы позволите мне уйти?

Пейрон протянул Винсенту руку, и тот ее пожал.

Выйдя из домика, он быстро пересек двор и нашел во дворе заросший почти в человеческий рост сорняком угол. Там, сев на землю и прижавшись спиной к стене, Винсент заплакал. Ему хотелось сделать это еще в доме Пейрона, но он сдержался.

– Жизнь уходит… Она протекает сквозь пальцы… Сколько мне осталось? – тридцать? десять? пять?.. Сколько потрачено сил, сколько снов прошли мимо… Зачем я? – он посмотрел по сторонам блестящими от слез глазами. – Для чего она меня родила, что думалось ей и отцу в тот момент, когда доктор поднял меня, сияющего кровью, и поднял над ее головой?

Он сидел до тех пор, пока не высохли ресницы. Потом поднялся и тяжелой поступью направился к себе. Он вошел в здание в тот момент, когда больных приглашали к столу.

– Кушайте, Винсент, – сказала сестра, на голове которой шапочкой сидела косынка, – вы отощали за последние дни. Почему вы не едите?

– Разве это можно есть? – откликнулся один из больных, с аппетитом поедая варево. – Это же просто невозможно запихнуть внутрь себя! – глухо выкрикивал он, ломая зубами кусок хлеба и ритмично вычерпывая ложкой суп из миски. – Сколько недель эта рыба лежала на солнце, прежде чем оказаться на нашем столе?