Саша Южный - Короли улиц Страница 39

Вечер презрительно повел плечом и, особо не напрягаясь, успел зажать между колен лист, прежде чем он проскользнул мимо.

— Теперь раздвинь шире, — сказал мужик.

Вечер и на этот раз не дал листу упасть на пол.

— Хорошо, очень хорошо! — произнес мужик и, немного помедлив, спросил: — А скажи-ка мне, у тебя правда родителей нет или ты просто наплел тут?

— Правда, — ответил Вечер.

— И что, документов тоже никогда никаких не было?

— Да какие документы, кто же мне их даст?

— Ну, хорошо, — сказал мужик и постучал в дверь, собираясь выйти из камеры.

«Кретин какой-то. Чего приходил и что тут хорошего?» — подумал Вечер, глядя на него.

Мужик подмигнул ему и вышел из камеры.

В течение трех последующих суток Вечера никто не трогал, только периодически распахивалась кормушка, в которой появлялась миска с баландой.

А на четвертый день, вечером, неожиданно заклацали запоры.

— Арестованный, на выход, — резко бросил конвоир.

И Вечер пошел между узких стен, давно требующих покраски.

На этот раз его завели в другой кабинет. За столом сидел майор, а напротив него — тот самый мужчина, который приходил в камеру.

— Вот, пойдешь с человеком, — кивнул на него майор. — А это на всякий случай, — майор подошел к Вечеру и надел на него наручники.

— Пошли, — легко подтолкнул Вечера мужчина.

Они вышли из кабинета. Вечер шел вслед за человеком, который явно не был ментом, и ничего не понимал. Когда они, минуя все кабинеты и решетки, вышли в коридор, где сидели посетители, а потом и из здания, Вечер, уже совершенно ничего не понимая, окинул взглядом улицу, толпу и послушно сел во внедорожник «мицубиси».

Они пересекли всю Москву и выехали за город. Мужик молчал, Вечер тоже, хотя в голову ему и лезли всякие мысли насчет доноров органов и прочие глупости. Свернув с кольцевой, они ехали еще почти час по каким-то проселкам и наконец остановились перед высоким глухим забором из бетонных плит.

Мужик посмотрел на Вечера и сказал:

— Решай, пацан. Если зайдешь сюда, — он кивнул на забор, — останешься на пять лет, но за это время из тебя сделают человека, настоящего бойца. Ты будешь зарабатывать приличные деньги легальным путем, но легкой жизни не обещаю. Тренировки по восемь часов в день. Первая поездка в город — только через год, и то под присмотром. Если соглашаешься, я снимаю с тебя наручники, и мы въезжаем в эти ворота. Если нет, то везу тебя обратно и сдаю ментам. Они пристроят тебя в колонию года этак на три. Там ты точно ничему хорошему не научишься, а когда выйдешь, снова пойдешь по скользкой дорожке.

Вечер смотрел на мужика во все глаза. Происходящее не укладывалось у него в голове.

— А менты?.. — спросил он. — Они потом ничего мне не предъявят?

— Они про тебя уже забыли.

— Тогда об чем здесь лай? — пожал плечами Вечер и указал на ворота. — Конечно, вперед!

Часть вторая

ПРЕБЫВАЮЩИЕ В СУМЕРКАХ

Когда-то здесь находилась военная часть, видимо совсем небольшая. На ее территории стояла казарма со спальней, комнатой отдыха и столовой, чуть на отшибе расположился еще один дом, поменьше, предназначенный, видимо, для офицеров части, дизельная, где тарахтел мотор, хозпристройка и будка охранника у ворот. К казарме примыкал спортзал. В спальне было тридцать коек — пятнадцать внизу, пятнадцать вверху. Каждая заправлена синим суконным одеялом, которое по ночам почти не грело. В спальне всегда держалось плюс шестнадцать. Наверху спали старожилы, те, кто отбыл здесь от трех лет и выше, все прочие обретались внизу. Распорядок дня был жесткий: подъем в шесть тридцать, легкая разминка и первая часовая тренировка. Сначала что-то вроде разогрева — неторопливый вынос рук и ног на максимальную высоту, плавные движения вместо резких ударов. После получаса таких движений приходил черед настоящим ударам. Били на максимальной скорости в лист бумаги, подвешенный перед каждым.

Этот особый прием давал возможность поставить правильный и резкий удар, а также лучше контролировать курсантов. Если кто-то из них делал слабое и недостаточно быстрое движение, бумага тут же выдавала его. Она отлетала недалеко, и щелчок при этом был глухой, а не звонкий. Удары в воздух после этого упражнения казались просто бессмысленными.

После первой тренировки следовал завтрак: какао, овсянка и шоколад. Потом полтора часа отдыха и опять двухчасовая тренировка, после чего их кормили обедом. Еда, в основном, состояла из высококачественных энергетиков, которые легко усваивались и тут же всасывались в кровь. Единственным исключением являлось мясо, но оно было им необходимо. Кроме того, им давали комбинированный протеин и перед каждой тренировкой по ложке масла из семян тыквы. После обеда наступал двухчасовой отдых, потом опять двухчасовая тренировка и еще одна вечером. И так изо дня в день.

В субботу, в шестнадцать ноль-ноль, когда даже пятикурсники были полумертвы от усталости, засевшей, казалось, в самих костях, тренировки заканчивались, а в воскресенье их не было вовсе. Это диктовалось необходимостью, поскольку после таких нагрузок истощались не только мышцы, но и нервная система. Эта короткая передышка не давала настоящего отдыха, и наступали сумерки ума, которые скрывали от курсантов не только очертания предметов, но и образы мира, сами понятия о них, сводя существование до примитивных желаний тела. Не успев толком отдышаться и почувствовать, что существует нечто другое, кроме жратвы, тренировок и отдыха, в понедельник они снова включались в тренировочный процесс.

Подсознательно в их головах зрел бунт против такого существования, который вырывался на волю в виде несдержанности, злобы и бурного реагирования на внешние раздражители. Как следствие, в казарме часто вспыхивали короткие драки из-за разных мелочей. Стычки обычно происходили между равными, теми, кто занимался примерно одинаковое количество лет, плюс-минус полгода. Вступать в драку с курсантом, который прожил здесь хотя бы на год больше, чем ты, было безрассудством.

Подраться здесь не считалось преступлением, да и вообще чем-то из ряда вон выходящим. Ведь и так дрались каждый день, только в спортзале, так что драка была самым естественным и привычным делом. Все равно что поздороваться. О них не рассказывали другим, не гордились ими и не держали в памяти, даже успешные. Отношение к драке было почти философское — сегодня выиграешь, завтра проиграешь. Главное — хоть немного спустить пар. К тому же все равно есть кто-то, кто сильней тебя.

Драки здесь не собирали зрителей. Конечно, если они случались, так сказать, публично, никто не отворачивался в сторону, но зрелищем драки здесь все были сыты. В школе она являлась как бы одним из способов общения, а необходимость общения — вещь естественная. Конечно, здесь общались меж собой не только при помощи кулаков, хотя желание обрести друзей никто не выказывал, были вынуждены жить бок о бок с другими и терпеть их присутствие. В стае каждый сам по себе. «Зверье, — думал Вечер. — Только зверь предпочитает жить в одиночку, даже если он находится в стае».

В школе практиковалось шефство — к младшему прикрепляли старшего. Обычно между ними был год разницы пребывания в школе. Но это тем более не могло походить на дружбу. Старший отвечал за младшего перед своим старшим и потому был вынужден тратить на подшефного личное время, если младший в чем-то не успевал. За это младшему приходилось застилать постель старшего, стирать его тренировочную форму и выполнять разные другие унизительные поручения.

Прошел месяц, как Вечер попал сюда. Первые дни ему казалось, что он не выдержит таких нагрузок. Глядя на остальных, таких же пацанов, как и он, Вечер не понимал, как они могут их выносить и еще умудряться заниматься чем-то другим после тренировок. Например, драться. Наверное, они жили в каком-то другом, недоступном ему физиологическом режиме. К концу дня Вечер умирал от усталости и испытывал лишь одно желание — свалиться в кровать. Больше его ничего не интересовало. В голову приходили мысли о том, что придется отказаться от такой жизни и ехать обратно в Москву, в камеру. Лучше уж три года на нарах, чем в таком аду. На тренировках он думал не о том, как правильно сделать то, что требует от него инструктор, а о том, как выдержать до конца. Но когда прошел месяц, он вдруг почувствовал, что стало легче. Не намного, но, по крайней мере, он мог теперь хоть что-то соображать.

«Собаки! — подумал Вечер о сокурсниках. — Хоть бы кто словом обмолвился о том, что он вовсе не недоносок, который не в состоянии делать того, что делают другие. Могли бы растолковать, что первое время надо просто терпеть и ждать, пока не втянешься. Но Пянжин-то просто обязан был сказать. Молчал, гад!» Пянжин был курсантом-второго года, к которому в подшефные попал Вечер. Ему уже дважды доставалось от него. Вечер, скрипя зубами, застилал шефу постель и даже постирал пару раз тренировочную форму, но наотрез отказался стирать его носки. Он не понимал, что им руководило. Во всяком случае, не чувство брезгливости. Но он просто не в состоянии был это сделать. Сидело внутри что-то такое, что он не мог преодолеть. За каждый отказ Пянжин лупил его. Первый раз Вечер стерпел, а во второй попытался дать отпор, сделать Пянжину какую-нибудь уличную подлянку, но из этого ничего не получилось. Вечер просто не успел, Пянжин серией ударов опрокинул его на землю.