Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед Страница 39

– Не перебивайте его, капитан, – подал голос кто-то из комиссии, – босяк, носящий фамилию белогвардейского генерала и имеющий аристократические пальцы пианиста, – интересный босяк. Да вы продолжайте, продолжайте, гражданин Каледин. Очень интересно и поучительно вас послушать, понимаете ли.

– Я, собственно, уже все сказал. Я воевать не пойду. Это не моя война. За что я пойду воевать – за государство, которое радо меня сожрать, за власть, которая впаяла мне двадцатку ни за что? Ни в какую, вот и весь мой сказ. Теперь можете заходить с севера и валить меня вглухую, если угодно, граждане начальники, – препогано закончил Илья. В этот момент он боялся даже прислушиваться к тому, что металось внутри его: это – потом, а сейчас главное – сыграть отведенную ему роль, в которой нет возможности сфальшивить хоть одной нотой.

…Каледин помнил немцев в восемнадцатом. В то время его занесло на Украину, и в памяти всплывала немецкая комендатура, призывающая к порядку и немедленной сдаче оружия, запрещенной литературы и комиссаров. Вспомнились лица немецких солдат, тупо ошивающихся по городу и ворующих все, что попадалось под руку. Сами голодные, озверелые, мало понимающие, куда и зачем они пришли, немцы шарили по дворам, по домам, расстреливали тех, кто не желал повиноваться, сопротивлялся… А в этот момент только назначенный оккупантами бургомистр города, шановный пан Мыкола Сытный, в обнимку с двумя немецкими офицерами пел, изрядно приняв:

Ще не вмерла Украина

от Киева до Берлина,

гайдамаки ще не сдались,

Дойчланд, Дойчланд юбер аллес!

У пана Сытного не хватало ума понять, что он поет, а у немцев на то же не хватало знания языков… Хотя, конечно, Илья может путать, и тогда бургомистр пел что-то иное, а знаменитую эту песню сочинили позже… Важно другое: Каледин был уверен, что и на этот раз немцы будут вести себя на завоеванных территориях как варвары, убийцы и изуверы.

Члены комиссии смотрели на него с глубочайшим презрением. Один из них – с лицом широким и умным, с цепкими карими глазами – сказал:

– Я всегда говорил, что для этих блатных нет ничего святого. А видит бог, я на них насмотрелся.

– Товарищ Соин…

– А что именно из сказанного вам не понравилось – про блатных или про бога? Вот и о нем сейчас многие вспоминают там, на западе. Это уж я вам точно говорю…

Слова Каледина вызвали большой резонанс. Особенно если учитывать, что их непосредственно слышали около трех десятков человек, большую часть которых составляли заключенные.

А ночью в лагере вспыхнули беспорядки. Во-первых, политические заключенные, замордованные блатными, не только дали тем отпор – впервые за долгое время, – но ворвались в «гильдым», где жило все «отрицалово», и один из них, во всех смыслах крупный инженер, крикнул:

– Сколько же вы, твари, будете крови нашей пить? Там немцы к Москве подбираются, а вы тут над своими измываетесь, ублюдки?! Ничего, придет еще ваше время, скоты! За все ответите! И за вашего говоруна Илюшу, который сегодня кривлялся перед комиссией, – тоже! Мрази! Бей их!

– Ответим, дядя! Мы завсегда за базар и за понт в ответе! – с пеной у рта крикнул ему Сулима и попытался ударить того финкой в живот, но ударом невесть откуда возникшего железнодорожного лома ему перебили обе руки.

Завязалась свалка. Около пятидесяти политических заключенных оказались против тридцати блатных. Уступая «комсомольцам» в численности, блатари, конечно же, значительно превосходили тех в выучке, ловкости, умении сориентироваться в драке. Однако политические дрались с таким отчаянием, с такой яростью людей, которым уже нечего терять и хочется напоследок отомстить своим мучителям, что даже лучшие бойцы из уголовных оказались смяты.

– Где Илюша?! – шумели зэки, разнося нары и разбивая доски о головы блатных. – Дайте нам вашего оратора!

Ильи не было. Зато нашлись Сава и Коля Сучок, и здоровенный Зубило, которые все-таки начали в драке склонять чашу весов на сторону блатных. Кому-то проломили голову. Кто– то все-таки струсил и остыл. Одним из немногих политических, кто нисколько не утратил запала, стал огромный инженер, который уже свернул голову одному уголовнику, а уж сколько сокрушил ребер, зубов – несть числа! Бойкий Сава, вышедший против этого политического тяжеловеса, получил в голову такой удар, что улетел под нары, откуда уже не высовывался. В гудящей голове вдруг всплыло сравнение вот этого инженера с Мастодонтом – прославленным бойцом уголовного мира, который отбывал сейчас срок в Мордовии. Большого Маста как раз упоминал перед смертью Крест, и если он, Сава, сейчас вылезет из-под нар, то воспоминание о Мастодонте станет одним из последних и в его жизни…

Хорошая «чуйка» была у Савы. Подозрительно долго во все это милое действо не вмешивалась охрана лагеря, но уж когда прибежали вохровцы с собаками, сигналом к завершению побоища стали две автоматные очереди, пущенные прямо в гущу тел, а потом защелкали выстрелы из трехлинеек. В огромного инженера – прекрасную мишень! – однако же, не попали.

…Формирование партии шло две недели. По его завершении 770 условно освобожденных заключенных, выразивших готовность искупить вину кровью, загрузили в эшелон и отправили на запад. Среди почти восьми сотен оказались и те, кто получил срок за уголовные преступления…

Но Ильи Каледина среди них не было. Зато был Борис Леонидович Вишневецкий…

Лед все равно тронулся на запад по рельсам Транссиба. Это произошло, однако же, чуть позже – в начале 1942 года. Почти всех зэков, оставшихся в лагере после мобилизации, перебросили на строительство важнейшей Волжской рокады – участка железной дороги между Саратовом и Сталинградом; участка, которому суждено сыграть гигантскую роль в легендарной битве на Волге. А перед этим заключенные ИТУ разбирали те участки, что сами же и строили последние два года, и грузили рельсы и шпалы в эшелоны. Работали все, даже блатные в «отрицалове». Явных отказников расстреливали на месте.

Война начиналась для Ильи Каледина на высокой рельсовой ноте.

7. Хватово, село в Белоруссии, июль 1944-го

– Суки, – сказал капитан Санаев, – хорошо держатся. Из соседнего села немцев втрое быстрее выбили, и потери были не такие…

– Так, товарищ капитан, это ж «чернорубашечные», – сказал политрук. – Власовцы, полицаи. Эти хуже фашистов, потому как предатели, твари. Они знают, что им пощады никакой не будет, поэтому насмерть стоят.

– Да знаю… – махнул рукой Санаев.

Еще 3 июля силами войск 1-го и 3-го Белорусских фронтов взяли Минск, в результате чего окружение белорусской группировки немецко-фашистских войск было окончательно завершено. В котле оказалось более 30 фашистских дивизий, и соединения оккупантов дробились все больше и больше – на полки, батальоны, роты… На разрозненные отряды, отставшие от отступающих войск и укрепившиеся в городках, деревнях, селах. Батальону капитана Санаева было приказано очистить от противника село Хватово, куда стеклись, по отдельным данным, чуть ли не до полутысячи гитлеровцев. Если эти цифры были правдой, это вряд ли могло обрадовать капитана Санаева: от его части осталось меньше 200 человек, что скорее тянуло на роту, чем на такое соединение, как батальон. Бойцы располагали двумя минометами, запас мин к которым подходил к концу.

Ключевой позицией был, вне всякого сомнения, старинный особняк, выстроенный еще в конце прошлого века и принадлежавший бывшему владельцу села. Трехэтажный дом был построен на холме, с него отлично просматривалась вся деревня, и при этом сам он был закрыт высокими деревьями, которые почему-то пощадили и колхозники в 30-е, и снаряды в 40-е. В особняке было оборудовано не менее трех пулеметных точек, которые простреливали местность во всех направлениях. Опытный глаз капитана Санаева отметил: каждый из пулеметчиков отвечал за определенный сектор. В зоне обстрела нельзя было и головы поднять.

– Грамотно, суки, засели, – бормотал капитан. – Как же подобраться к этому проклятому буржуйскому дому?

– Нам бы хоть один танк… – вздохнул политрук.

– С танками всякий болван их оттуда выбьет! Ты без танков попробуй подберись! – крикнул Санаев.

Сами советские солдаты засели в здании сельского клуба. Около ста пятидесяти бойцов рассредоточились по селу и последовательно выбивали, выкуривали противника из домов. Зачистив очередную позицию, они оставляли пост и возвращались в штаб.

– Все это коту под хвост, если не взять помещичий дом, – сказал капитан Санаев. – У нас есть еще два часа, чтобы очистить село от врага. Есть приказ догонять 17-ю дивизию и вливаться в ее расположение. Нарушать приказ… сами понимаете, не можем.

– А если лобовой штурм? – брякнул политрук. – По-нашему, по-коммунистически? За Родину, за Сталина?