Евгений Сухов - Я – вор в законе Страница 4

Светка вошла хозяйкой – она-то уж знала, кому принадлежит этот вагон. Знала, что не услышит в свой адрес ни словечка. Ведь шла она на свидание не к простому вору – она шла, потому что ее звал Варяг.

Варяг смотрел на нее через решетку – тонкие пальцы оплели железные прутья, в глазах боль. И солдат, стараясь не глазеть на Светку (Варяг видел, что это дается ему с трудом), сказал:

– У вас ровно двенадцать часов. Потом будет еще одна остановка, а после поезд покатит до зоны не останавливаясь.

И ушел, словно его и не было. А ключ, поторапливая свидание, торчал в скважине.

Никогда Варяг не ощущал в себе такого желания: он взял ее, даже по-настоящему не обняв. Обхватил жадно, молча срывая с нее одежду, и задохнулся, обжегшись прикосновением к ее горячему телу. Резко, почти грубо, вошел в нее и, когда она застонала, закрыл сразу ставшими сухими губами ей рот. Пожирая глазами ее лицо, брал ее в такт стучащим колесам. Светка лежала, крепко обняв его за плечи и зажмурившись от своего ворованного счастья. Стук колес становился все громче, заслоняя собой все остальные звуки. Светка выгнулась дугой, запрокинув голову и прикусив губу, и Варяг замер, пронзенный острым наслаждением…

Жизнь постепенно возвращалась в онемевшее тело, и, пожалев о том, что этот миг не может продолжаться вечно, Варяг прошептал:

– Я ждал тебя… Как никогда.

Он не без удовольствия наблюдал за тем, как девушка натягивала на себя темную полупрозрачную паутину модных колготок, которые соблазнительно обтягивали плавные изгибы бедер, полноватые красивые коленки.

– Я это заметила.

– У тебя еще есть кто-нибудь, кроме меня?

На миг их разделила неловкая пауза, но, расправив колготки на круглых икрах, она улыбнулась:

– У меня никого нет, Владик. Жаль, что ты не захотел ребенка. Сейчас ему было бы четыре годика. Это мог быть мальчик, и он мог быть похожим на тебя.

– Есть вещи, которые я не могу себе позволить. Я – вор в законе! Знаешь ли ты, что это значит? Я не то что семье, себе принадлежать не могу!

– Но ведь это и страшно!

– Моя семья – это воровская семья, лишь ей одной я могу давать клятву на верность.

– Ребеночка я могла бы подарить тебе и так.

– Ты красивая, молодая. Еще найдешь себе кого-нибудь другого…

– Тогда почему ты меня спрашиваешь, есть ли у меня кто-нибудь?

– Просто потому, что ты мне нужна.

– Как только ты выйдешь, мы можем жить нерасписанными.

– Я не должен оставаться долго на свободе, я обязан вернуться обратно.

Как же объяснить ей, что любая привязанность – это лишняя веревка на его руках, и держит она покрепче, чем сторожевые вышки.

– Что ты вообще обо мне знаешь, хорошая, кроме того, что на курортах я, не считая, швырял деньги? Посмотри на мои руки! Видишь, сколько меток! И если бы только руки! Все тело мое в шрамах, как и душа. Посмотри сюда, – показал Варяг запястье. – Вот этот шрам видишь? В драке распороли вену, и от смерти меня отделяло всего лишь пятнадцать минут. А вот этот шрам на боку? Заточкой хотели распороть живот, и опять я был рядом со смертью. Ну где гарантия того, что мне не всадят пулю в затылок, когда я выйду из зоны? Это там мое слово закон… Я знаю этот мир. Может, тебе это покажется и дико, но тюрьма – мой дом. Я не имею права находиться на свободе больше года. Слишком долго я к этому шел, это не зачеркнуть одним махом. И потом мне могут этого не простить. Ты даже представить себе не можешь, что значит быть ссученным!

Светлана оделась, и коротенькая юбка оголяла красивые колени. За то время, пока они не виделись, Света похорошела: отрастила длинные волосы, в движениях прибавилось женственности, и она уже не напоминала языкастую медсестру, помогавшую хирургу зашивать его рану, когда он впервые увидел ее в операционной городской больницы.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Когда я приду в следующий раз, тебе будет двадцать шесть. Тебе нужна такая жизнь?

– Но у тебя еще срок не кончился, а ты уже говоришь о новом.

– Вот именно. Это моя судьба. Через три месяца я выйду на волю, но проболтаться на свободе имею право не более года: так положено. А потом пойду опять туда, откуда пришел. Ты такой хочешь для себя жизни? Конечно, за этот год я нагуляюсь так, как другой не сможет, даже если будет копить всю жизнь. Но поверь: у этого веселья горькое похмелье.

Поезд набирал скорость. Вагон мотало из стороны в сторону, и Света опять оказалась в объятиях Варяга. Получилось это как бы случайно – поезд виноват, но ей не хватало именно его рук – сильных, уверенных, вот так бы век и просидела, ощущая рядом его тепло.

Варяг отстранился, закурил. Никто не мешал их мимолетному счастью, только иногда в конце вагона раздавался негромкий шаг – это солдат выходил размяться. Варяг делал глубокие затяжки, щеки его глубоко проваливались, а на скулах намечались неровные морщинки.

Он уже ругал себя за слабость – не нужно было встречаться, помахал бы рукой из вагона, и достаточно… Только душу тоской травить. Надо бы сказать ей, что это их последняя встреча. Деликатно сказать, насколько это возможно.

– Хорошо, я подумаю, как нам быть, – удивляясь себе, сказал Варяг совсем другое. – Возможно, меня поставят контролировать колымское золото… Я попробую пробыть на свободе года два, и если осуществится то, что я задумал, тогда не вернусь туда совсем.

Он вдруг вспомнил, как шесть лет назад зона приветствовала нового законного. Вся столовая поднялась при его появлении, стуча посудой, колотя руками по столам. Караул, загодя предупрежденный об акции, смиренно стоял в дверях. Слаще, чем это беспорядочное громыхание, для Варяга не было звука, это бренчание казалось ему величественной симфонией. И когда он сел за стол, все дружно опустились вслед за ним.

Но Варяг помнил и другое. Как тем же вечером, в одном из самых темных закоулков зоны, три тени преградили ему путь. Сверкнула молнией заточка, и едва успевший увернуться Варяг почувствовал на своей щеке ее обжигающее прикосновение. Ни секунды не размышляя, Варяг бросился в бой. Ярость застилала кровью ему глаза, он обрушивал удар за ударом на головы нападавших, слыша только вскрики и хруст костей. Под ударом его головы хрястнула, забулькав кровью, переносица одного из них, и он повалился на землю кулем, еще в воздухе потеряв сознание. Варяг узнал его. Это был вор по кличке Водяной, не пожелавший смириться с тем, что его свергли с престола в угоду молодому, сильному Варягу. Шестерки Водяного, увидев, что хозяин лежит, поверженный наземь, в ужасе попятились, но Варяг бросился на них с удесятеренной силой. Схватив одного, который почти уже не сопротивлялся, Варяг с силой ткнул его головой в бетонную стену, и тот беззвучно стек по ней вниз.

Второго Варяг не стал догонять. И так было ясно, кто теперь настоящий хозяин на зоне. Он зашел в умывальню, смыл с лица кровь и, как ни в чем не бывало, вернулся в барак.

…Варяг улыбнулся своим мыслям. Светка, внимательно следившая за выражением его лица, поняла улыбку по-своему и, счастливо вздохнув, крепче прижалась к его плечу.

ГЛАВА 3

Владислав Геннадьевич пошуровал прутом в камине. Теперь в нем трудно было узнать Варяга. На пальцах даже не осталось следов от наколок, только там, где когда-то была корона, – маленький шрам. Не отпустил так легко венчальный символ – оставил отметину. Владислав Геннадьевич вывел на теле и другие наколки; только крест, возле которого вспорхнули ангелы, оставил, как память о воровской карьере.

Пластическая операция изменила и его лицо: нос удлинился, натянулась кожа на скулах, на подбородке появилась ямочка. Теперь он – не прежний Варяг – самый молодой и удачливый законник России, который контролировал несколько зон, о котором была наслышана половина прежнего Союза и знаться с которым считалось за великую честь. Чтобы услышать его мнение, ворам приходилось идти на немыслимые хитрости, посылать гонцов или ксивы за тысячи километров. И когда обратно возвращалось авторитетное суждение, оно воспринималось, как закон, нарушить который можно разве что под страхом смерти.

Он мог и дальше оставаться вором в законе – карьера, о которой мечтает каждый вор, но только единицам рукоплещет судьба. Чтобы быть вором, отмеченным властью, мало сидеть на зоне и в колонии, нужно иметь характер и недюжинный организаторский талант. Воров много, а коронованных воров всегда единицы. И здесь, помимо личных достоинств и беззаветного служения воровским законам, должно быть еще что-то такое, чего ты не знаешь о себе сам, но то, что непременно видят окружающие. И вот это «что-то» и дает полную власть. Если у царя – это скипетр и державное яблоко, предначертанные ему с рождения, то у воров – тончайшее чутье на лагерные заповеди: без крика, методом убеждения отстаивать свою правоту. Да так, чтобы, когда заговорил, все вокруг поумолкли. А может, это все, вместе взятое, и есть сверхпрочный сплав, который будет называться вором в законе.