Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны Страница 40

— Не ссы! С фартом я завязал. Не лажанусь теперь, — ответил уверенно. Кузьма в тот день, не разгибаясь, проверял золото на состав. Песок и самородки. Взвешивал каждую крупицу тщательно. Словно не в казну отдавал, а для себя, на свой положняк старался.

Сортировал самородки. Каждый замерял, взвешивал, записывал в журнал и складывал в ящички. Песок проверял на содержание шлака, чистоту промывки, стандартность крупиц.

За работой пропустил обед. А золото все поступало.

К вечеру, сдав его по журналу, вспомнил, что не ел. И направился в столовую.

Толстая горластая повариха, завидев Кузьму, заорала:

— Тебе чего, замухрышка недоношенный? Чего топчешься? Обед давно закончился. А ужин не готов!

— Я пропустил обед. Забыл.

— А я при чем? Отдельно никого не кормим. Жди ужина!

— Куда обед мой дела, ходячая параша? Сожрала, лярва? Ишь, сраку отхарчила на чужой хамовке! А ну! Мечи обед! Не то я из тебя жратву состряпаю! — заглянул Кузьма в дверь кухни.

— Глянь на него! Эта мокрожопая блоха еще хайло тут разевает! Где тебе жратву возьму? Высру, что ли? — орала повариха.

— Кипишиться вздумала? Гони хамовку! Мать твою! Не то в котле базлать будешь! — пригрозил Кузьма.

— Бабы, гляньте, чей-то хрен из штанов вывалился! Жрать захотел, не дождавшись конца смены! — зашлась смехом повариха. На ее голос влетели девки из подсобки. На Кузьму уставились.

— А ну, девки, лови его! Он грозится меня в котел всадить жопой! Давай глянем, чего эта грозилка стоит, — ринулась повариха к Огрызку. Кузьма ничего не успел сообразить, как оказался в руках бабы. Она стиснула его, как гнилой качан.

— Ну, что, засранец, попух, признавайся? Кузьма вырывался из рук бабы, но та цепко держала его и смеялась во все горло:

— Девки! А он — мужик! Все сиськи мне исщипал, говнюк! Давайте его накормим от пуза! Чтоб не терял свое. Этот не дарма жрет! С ним в сугробе не замерзнешь! Эй, ты, окурок, чего тебе пожрать дать? Говори!

Огрызка усадили прямо на кухне. Три бабы, хохоча, обслуживали его.

— Ну, держись, окурок, если ты еще и жрать умеешь, мы тебя и вовсе не выпустим.

— Иль мало вам мужиков на прииске? — удивился Огрызок.

— Э-э, совсем дурак! Мужья — только кормильцы, а для утехи — полюбовников иметь надо. Или мы тебе не по нраву? Смотри, сколько нас! — подбоченилась повариха.

— Вас много, а я один. Со всеми не справлюсь. Вы меня сначала накормите, а уж потом трехайте, чья очередь меня сегодня греть! — осмелел Огрызок.

Кузьма ел, не оглядываясь, не обрашая внимания на женщин. А они носили ему то борщ, то котлеты, то солянку и все шутили:

— Лопай, мелюзга!

— Ешь, сморчок, поправляйся! Не то тебя из-за табуретки не видать.

Когда Огрызок наелся, бабы всучили ему полный кулек пирожков. И повариха, уже посерьезнев, сказала:

— Сразу видать, что ты из зоны недавно. Я тоже сидела. Восемь лет. Уж сколько с того дня прошло, а все забыть не могу. Зону и голод. Даже теперь во сне пугаюсь, что воля мне приснилась. И хлеб… Ты не серчай, что я тебя отделала. Такое нутро у меня поганое. Даже зона не изменила. А ты, как есть захочешь, прибегай. Всегда накормим. И днем, и ночью! Это лишь мы поймем, кто через зону прошел. И зла не держи на меня. В ужин приходи, — она ушла на кухню, оставив Кузьму наедине с девчатами, рассматривавшими новичка через улыбчивый прищур.

— Как звать тебя?

— Сколько лет?

— Где живешь и с кем?

— Где работаешь?

Кузьма едва успевал отвечать им. И сам не терялся:

— Колись, кто с вас одиночки? — оглядел поварих: — Всего-то двое? Маловато для меня! Даже нынче! А уж когда отъемся и вовсе худо!

— Ты попробуй с ними справиться, — хохотнула замужняя.

— Ой, бабы! Бригадиры идут на ужин! А мы тут болтаем! Скорее на кухню! Но ты, новенький, не забывай нас! Мы не всегда мегеры! Авось, еще снюхаемся! — убежала, хохоча, синеглазая бледнолицая подсобница, так похожая на цветок, прихваченный внезапным жестоким холодом Колымы.

В этот вечер Кузьма перенес свой облезлый саквояж в общежитие. Поставил его под койку, которую посчитал незанятой и пошел в душ.

Когда вернулся, в комнате уже сидел сосед. Познакомились. Иван Самойлов оказался человеком замкнутым. Перебросившись несколькими фразами, снова взялся за газету.

Кузьма лег на койку, хотел уснуть. Но в дверь постучали и кто-то, просунув худую руку, попросил передать кулек для новичка.

Огрызок развернул его и сразу понял: повариха о нем вспомнила, и мысленно поблагодарил женщину за доброе.

— Вы давно знакомы с Катериной? — внезапно спросил Самойлов.

— Да нет. Вот только сегодня увиделись, — не смог соврать Огрызок.

— Говорят, сидела она в зоне особого режима. Едва не расстреляли ее. Вам бы от нее подальше, — посоветовал тихо.

— Это почему?

— Ну, знаете, у нас зря не осудят. А эта восемь лет в зоне была! Неспроста, наверное. Ее и сегодня все мужики обходят. Сколько лет в столовой работает и одна. Не рискуют даже близко подходить. Говорят, что Катерина из политических.

— А где она живет? — поинтересовался Кузьма.

У соседа глаза совсем круглыми стали: от удивленья или от возмущения.

— Меня подобные женщины не интересуют, — сосед отвернулся от Кузьмы и снова воткнулся в газету.

Кузьма предложил Самойлову поесть, но тот наотрез отказался, сославшись на то, что очень плотно поужинал.

Огрызок не стал его уговаривать. И, расположившись за столом, ел за обе

щеки мясо и хлеб, которые передала для него повариха.

Он решил утром зайти на кухню и рассчитаться с Катериной, чтобы не

платила баба за него из собственного кармана

Но… Повариха и слышать не захотела о расчете:

— Ничего ты мне не должен! Не выдумывай. Ешь, выбирайся из беды. А когда на ноги крепче станешь, помоги тому, кто только из зоны… Пусть и ему немного теплее на воле будет. Пусть поверит, что не в волчьей стае, к людям вернулся. Этим ты и рассчитаешься, — улыбнулась повариха.

— Где живешь, Катерина? Можно ли зайти к тебе? — спросил Кузьма.

— Мой порог никому не заказан. Но… Приходить ко мне не стоит, — ответила, посуровев.

— Это с чего? Мужик ходули вырвет?

— Одиночка я. Некому за меня бока измять. Но беда не в том, заморыш. Я — из политических. Потому хоть и на воле, а все срок отбываю. Под присмотром. И глаз с меня не спускают всякие гады. Зачем тебе под подозрение попадать, неприятности иметь из-за меня? — огляделась баба по сторонам с опаской.

— А мне ни терять, ни бояться нечего. Где живешь? — настырно добивался Кузьма.

Повариха указала на домишко, прилепившийся к кухне, и добавила:

— Не добавляй себе горя…

Но Кузьму весь день разбирало любопытство.

«Почему ее боятся? С чего она сама себя пугается? Или впрямь даже на Колыме мужики перевелись? Ну чего мне опасаться? Баба она и есть баба! Другого ничего. Пойду!» — он решительно нахлобучил шапку и вышел на улицу, не дожидаясь темноты. Катерина искренне удивилась:

— Смотри-ка! Эдакий задохлик, а не испугался ко мне заявиться! Ты что же, башкой своей не дорожишь или форс дороже шкуры? — изумилась баба.

— Наверное, устал дергаться. Да и чего мне тебя пугаться? Бабы!

— Не просто бабы, шут гороховый! О себе надо думать. Ведь за мной хвост издалека тянется. Верно, до могилы не избавлюсь от него.

— С чего это на тебя говно такое приморилось? — сел к столу Огрызок, куда ему указала хозяйка.

Катерина поставила перед Кузьмой картошку, селедку, хлеб. И предложила:

— Ешь, что имеется. Дома у меня скудно. Зато от души. И чаем напою. С малиной.

— Так с чего тебя политической прозвали? — спросил Огрызок.

— И не говори, Кузьма! Срамотища, кому ни брехни! Ну какая с меня политическая, если я совсем неграмотная? А все китайцы! Если б не они, жила б и поныне я в своей деревне на Смоленщине. Знаешь, как ее имечко — Березняки!

— Так за что тебя оттуда под жопу выперли? — напомнил Огрызок.

— Да китайцы к нам в деревню приехали. Опыт перенимать со скотника. А я на ту пору в доярках была. В лучших считалась. Молока мои коровы больше всех давали, — невесело усмехнулась баба.

Кузьма глянул на громадные груди Катерины, выпиравшие из-под халата двумя тугими мешками, и согласно головой кивнул. Поверил в сказанное.

— А тут, понимаешь ты, загвоздка вышла. Моя Липка телиться вздумала. Корова. Все зимой отелились, как положено. А Липка огулялась поздней других. Потому телилась только в марте.

— Не врублюсь я что-то! А при чем китайцы и политика? Корова телится, а им какое дело? — начал сомневаться Огрызок в искренности Катерины.

— Да слушай ты! Я все по порядку болтаю! И не сбивай! — цыкнула женщина: — Так вот китайцы за опытом приехали. А я первой была. Средь доярок. Ну, они ко мне. А тут корова тужится. Липка. Телок уже копыта показал. А они с вопросами. Телка принять мешают. Я уже их в жопу послать хотела. Да председатель мне кулаком погрозил за их спинами. Я отвечаю ихнему переводчику, самой на душе тошно. Чего пристали? Тут еще с районной газеты какой-то прыщик прицепился. Все вокруг вертится. Фотографирует. То китайцев, то меня с коровой. Отелиться не дает. А тут телок ждать устал, пока эта орава уйдет со скотника. Да как вывалится! Здоровенький, лобастый бычок. Ну вылитый председатель колхоза! Я хотела его в телятник отнести.