Эльмира Нетесова - Женская месть Страница 40

— А участок большой был? — спросил Захарий.

— Целый гектар! Но и едоков хватало! Аж девятеро! Да бабы, дети у всех. Каждый жрать хочет. Оно и хорошо, дружно получалось. Всем всего хватало. И нам тоже, не голодали и не бедствовали. Деньги братья подкидывали. Сестры харчей привозили, какие в огороде не росли. Крупу и сахар, макароны и муку, короче, все, что для готовки, с этим горя не знали. На ремонт избы сбрасывались все. Не запускали отцовский дом и уговаривали меня жениться на своей деревенской девахе. Вот только одна заковыка имелась, сердце ни к кому не лежало.

— Смотри, какой переборчивый! — буркнул Захарий осуждающе.

— В тот год я косил сено далеко от дома. День жарким выдался. А к обеду гроза началась. Вздумал переждать и залез в шалаш. Ну, а вечером пошел в деревню, — умолк человек, закурил, собрался в комок:

— Издалека гарь почуял. И крики услышал, вопли бабьи. Почуял неладное. Прибавил шаг. На душу тяжесть свалилась, нехорошее предчувствие. Я бегом к дому. И… Батюшки, в глазах потемнело. Вместо избы сплошные головешки и пепел, лишь последние угли тлеют. Короче, пожарище, я давай звать мать с отцом. А они не успели выскочить. Вместе с домом сгорели. Молния больше половины деревни спалила. Люди не успели спасти моих стариков. Изба от избы загорались. Сколько людей схоронили, вспомнить страшно. Не только деревня, люди почернели. Я не знаю, как не свихнулся. Забрали меня в город братья. В себя приводили. С полгода в больнице лежал. Потом понемногу отходняк начался. Неделями, как баба ревел. Ну, мои не оставили. Возили на море, в санатории, на курорты, и, отлегло. Я уже стал работу в городе подыскивать. Не сидеть же на иждивении у своих. И так они со мной помучились. Так вот и попал в свою мастерскую. Ко мне с месяц присматривались, такой испытательный срок назначили. После этого присвоили разряд, дали оклад и стал вкалывать не хуже других, — вспоминал человек.

— В деревню я уже не вернулся. Никого у меня там не осталось кроме пожарища. А его лучше не видеть лишний раз. Снова мозги и сердце начинало заклинивать, даже через много лет, когда на Радуницу все собирались. Увидел старший брат, что со мной творится, затолкал в машину и привез обратно в город. А и потом, уже года через три такое повторилось. Больше рисковать не стали.

— А женился ты как?

— Она по соседству с братом жила. Так вот и познакомились. Все наспех, без любви и романтики. Два раза в кино сходили вместе. На третий раз руку предложил.

— И все? — удивился Захар.

— Больше предложить было нечего. Она жила вместе с матерью, какая вскоре к своей сестре переехала, а мы остались вдвоем. Вот так и стал семейным, нежданно и негаданно для себя.

— Чего ж так поспешил?

— Заметил, что невестка стала раздражаться. Надоел ей, или устала от меня. Только когда узнала, что собрался жениться и уйти от них, она с лица просветлела и так вздохнула, что я враз понял — не ошибся…

— А к другим чего не пошел?

— Там не лучше! Да и жил тесно, самим дышать негде, даже на кухне спали. Куда же меня приткнуть? Не все меж собой ладили. А я семейные разборки не любил. Потому, из деревни в город, даже по большим праздникам не ездил в гости. И только лихо заставило.

— Когда от бабы ушел, они знали про то?

— Конечно!

— И ни один не предложил остаться и пожить? — округлились глаза Захария.

— Я и не просился, ничего для себя не ждал. А и зачем мечтать о сказке? Мы были дружными покуда сидели за одним столом у родителей. Когда их не стало, вскоре забыли, кем приходимся друг другу, — невесело усмехнулся Толян:

— Ты знаешь, как меня встретила самая младшая сестра? Провела на кухню, поставила миску супа и сказала:

— А больше нет ничего. И ночевать не оставлю. Ты знаешь, у меня собака живет. Она чужих в доме не терпит. Не могу же я ее из-за тебя взаперти держать в комнате. Она так не привыкла, нервничать будет. Ей это вредно, все ж чистокровная немецкая овчарка. Муж ее дорого купил, за доллары. Ты пойми, она у нас вместо ребенка.

— С-сука! — процедил Захар сквозь зубы.

— Я ничего ей не сказал. Не напомнил, что годами ремонтировал машину ее мужа, главврача больницы. Уж мог бы он найти мне на работе место в палате или в бытовке. Но, наверное, я рожей не вышел, не стоил их забот. Ну и хрен с ними и их собакой. Ну, куда мне до породистой овчарки. Кто она и где я? Собаке целый диван отвели, а мне на полу места не нашлось. Собаке сахарные косточки давали. А мне гороховый суп, — сглотнул колючий ком.

— Зато, когда она училась в институте, отец отвозил ей в город всю мою пацаничью получку, до копейки. И свою пенсию. Она о том знала, но забыла. Да и не только сестра. Деньги с молока и сметаны, с творога и яиц, с молодой картошки и сада, все шли на них, на городских. Отцу каждого было жалко. Я помню, как попросился у третьего брата пожить в гараже, хотя бы временно. Он отказал. Там у него ульи стояли. Так и не понял, чем я пчелам мог помешать. Короче, везде ни ко двору пришелся, всюду лишний. И такое отчаянье взяло, хоть в петлю сунься. Ну, пойми! Полно родни в городе, а я один, никому во всем свете не нужен. Даже сраный барбос нужнее и любимее меня! Лишь на свалке от меня не отказались и не прогнали от себя, — всхлипнул всухую.

— А как тебя Илья отыскал?

— Я в контейнере ковырялся, объедки искал. Илья в подвал дома возник. А тут бабка в подвал возникла за картошкой и подняла кипеж. Всех жильцов собрала, и они позвонили в ментовку. Илья понял, что его сгребут, и пошел из многоэтажки. А тут я…

— Так вы и не были знакомы?

— Нет. Беда сроднила. Я его на свалку позвал. Он не пошел, не сфаловался в бомжи. Позвал в другой подвал многоэтажки, подальше от этого. Но присели передохнуть. Долго мы с ним тарахтели, кто из нас кто. Он с зоны, я от жены, как два отморозка в целом городе. А голову приклонить некуда. Пришли мы к домам, там все подвалы закрыты на замки. Ну, хоть лопни. Мороз такой, насквозь продувает. Я уже чую, сил не стало. Ноги не держат. Илюшка глянул на меня, испугался и спрашивает заикаясь:

— Чего ты такой белый?

— А мне худо. Всего в штопор скрутило, продрог. Он глянул на твои окна и сказал мне, что скоро вернется. Велел подождать немного. Я и не знаю, сколько я сидел на скамейке. Когда дружбан возник, из меня душа вылетала. Он попытался меня поднять, да ноги не удержали. Мы оба свалились в снег. Тогда Илья взял меня на плечо и поволок в твой дом. Я не верил в счастье. Ведь ты совсем чужой и не знал нас, а принял и накормил, обогрел обоих. И разрешил жить у тебя. Этого мы не ожидали…

— А что тут особого? Беда всех троих в силки загнала. Наверно, только в тяжком люди умеют лучше понимать и помогать друг другу, — пробурчал сапожник.

— Не надо, Захар. Коль у человека закаменело сердце, его ни родство, ни горе не образумит.

— Но ведь бомжи приняли тебя! Уж эти не случайно и не с жиру на свалке оказались. Почему эти не закаменели, не оттолкнули и не прогнали тебя. Да все от того, что ты им понятен, свой. А родня! Что о ней базарить? Теперь и меня убеждают вернуться, говорят, будто скучают и любят, не могут жить без меня. Да кто им поверит, Толян! Иль я забыл, как меня выгоняли взашей и кричали:

«Чтоб ты сдох, старый геморрой! Будь проклят плешатый отморозок! Чтоб ты до утра не дожил!»

— Все помню, Толян! Потому, не верю в их нынешние басни.

— Ну, а зачем зовут? Как думаешь сам?

— У меня пенсия. А они скаредные. Копейку меж пальцев не выронят.

— Захар! Если дочь вернула деньги за сапоги, в деньгах они не нуждаются.

— Это гонор показала! Дескать, они тож не морковкой деланы и дышут кучеряво. Но послушай, все канючат на нехватки. Даже мешок денег дай, копейку с дороги поднимут. Уж такая натура у них.

— А мне кажется, что бабка по тебе соскучилась, ждет тебя на «краковяк»! — рассмеялся Толян.

— Чего? Только ни это! — подскочил Захар.

— Холодно ей в постели одной. Вот и вспомнила, кто бока согреть сможет. Вздумала прошлое вернуть. Все ж баба! Уважил бы, напомнил бы молодость! Ведь и у вас были светлые дни, какие ты сам, втихомолку не раз вспоминаешь. Жизнь она как радуга! Только сними черные очки, дед!

— Толян! Чего сам не помирился со своею бабой? Ведь с нею твой сын. Ты согласился растить двоих чужих детей. Ушел насовсем в другую семью, а мне советуешь вернуться в прежнюю. Почему сам не простил?

— Она изменила мне. Откуда знаю, что отмочит завтра? Если повадилась баба мужиков менять, ее уже не отучить.

— Вот и я так думаю! — обрубил коротко.

— Наверно я не в свои дела нос сунул. Прости, если обидел. Не хотел этого. Забудь. Мне так хочется, чтобы тебе теплее жилось среди людей, — глянул на плетушку в руках Захара и спросил:

— А что ты мастеришь, для чего?

— Корзинка, где куры станут насиживать яйцы и выводить цыплят. Бабки попросили. Им понадобились в хозяйстве. На базаре их уже нету. Не плетут и не продают. Ну, а курам без них никак не обойтись. Это как человеку без стола иль койки.