Андрей Молчанов - Экспедиция в один конец Страница 40

Где‑то там, в бездне, лежит окаменелая от тусклых придонных отложений левиафанова туша атомохода; не успевшая отстрелиться рубка пялится в непроницаемую темень мертвыми глазницами бронированного стекла, подобно рыцарскому шлему с крыльями плоских рулей и с набалдашником смятой давлением трубы перископа; знаковые полосы над реакторным отсеком и ракетные люки подернул мертвый ил, и дремлют в трубах шахт ракеты высотой с водонапорную башню…

Эти проклятые лодки… И гибель их, вызванная либо пожаром, либо коротким глухим ударом чужого борта, прохлопанного акустиками, появившегося со спины, вне поля охвата радаров, который качнул корпус, швырнул в железо людей, и не успели они еще осознать беды, как крейсер стремительно потянул перевес непоправимого дифферента, захлопали, подобно винтовочным затворам, выдвижные двери кают, обреченный ужас неуправляемо набираемой глубины захлестнул каждого, а дальше начался апокалипсис: субмарина, размером с небоскреб, колом ушла в черную разверстую бездну, труба коридора превратилась в разделенный кольцами переборок зловещий колодец, ведущий в ад — куда, перемешивая человеческую плоть с механизмами, срывались с фундаментов дизеля, турбины и баки с кислотой. А после в раздавленные чудовищным давлением отсеки с ревом устремился океан, лопнули балластные танки, многотонный пресс воды, кипящей ореолом во тьме вокруг веретенообразного тулова крейсера, вдавил его в дно бездны и оставил там — до скончания всех веков.

Забелин поднял воротник бушлата и плотнее уместил на голове свою черную походную пилотку — сохраненную регалию прошлого, сгинувшего во мгле ушедшего навсегда времени, возрождаемого памятью разрозненными и расплывчатыми, как. портовые огни, всполохами воспоминаний.

Он долго стоял, всматриваясь в эти огни берега и памяти, и безотчетная щемящая грусть сжимала его сердце: более к этому причалу ему уже не вернуться незачем…

Спустился по трапу, ощущая под ладонью холодные влажные поручни. Пора было ложиться спать: ранним утром "Скрябин" выходил в море.

ПРОЗОРОВ

Взрыв машины архитектора одного из московских округов Москвы предотвратил его сын–шестиклассник.

Мальчик, возвращаясь из школы, увидел, как к семейному "жигуленку", припаркованному неподалеку от подъезда, подошел какой‑то парень, открыл дверь, склонился над водительским сиденьем и тут же дверь закрыл, поспешив удалиться прочь.

Ребенок, выросший в условиях демократической эпохи, в городе, где взрывы гремели несколько раз на дню, а заказные убийства воспринимались как данность, с намеренно отрешенным видом прошел мимо машины, но, войдя в подъезд, опрометью метнулся в квартиру, боясь разминуться с отцом, прибывшим на обед с работы.

К докладу своего запыхавшегося отпрыска о странной личности, заглянувшей в салон автомобиля, чиновник отнесся со всей серьезностью: должность архитектора, в повседневной борьбе физических и юридических лиц за городскую недвижимость, была более опасна, нежели должность саперов, без промедления им вызванных.

Подъехавшие взрывотехники обезвредили заряд. И после проведения экспертизы радиоуправляемое устройство из управления военной контрразведки ФСБ попало в ГРУ, оказавшись в руках подполковника Прозорова. Подобное перемещение криминального материала являло собой весьма редкий случай взаимодействия достаточно разных в своих функциях ведомств, однако тому имелась довольно‑таки веская причина.

Военная контрразведка расследовала недавний взрыв склада боеприпасов в Сибири и, видимо, расследовала бы его самостоятельно, не поступи из агентуры ГРУ на территории Чечни информация, что тамошние бандиты ожидают пополнения своих арсеналов изрядной партией похищенного с армейских складов пластида. Возникла естественная версия: взрыв прикрывает хищение боевых средств. Агент, действующий в Чечне, состоял на связи с Прозоровым, а потому подполковника временно прикомандировали в распоряжение военной контрразведки, где он человек покладистый и ответственный — сразу же оказался в роли козла отпущения — то бишь круг офицеров, ведущих дело, внезапно поредел, затем поредел повторно, ибо у всех нашлись какие‑то горящие темы и заботы, и вскоре Иван Васильевич Прозоров взял на себя совершенно несвойственные ему функции сыщика–опера. Впрочем, такой переменой специальности подполковник не удручился — ему было в какой‑то степени даже интересно освоить и понять чуждую для себя стезю, войти в незнакомый пласт чисто полицейской профессии.

Прочитав заключение эксперта, Прозоров понял, что, видимо, обнаружил ниточку, способную привести его к весомому результату: на выделенном ему рабочем столе лежал кусочек пластида, полностью аналогичный по своему составу той взрывчатке, что, как следовало из рапортов, разметалась во взрыве и сгорела в последовавшем затем пожаре.

Оперативно–следственная группа военных контрразведчиков, работавшая на месте события, никаких существенных выводов в расследовании происшествия покуда не достигла.

Ветхие складские помещения превратились в разбросанные груды кирпичных осколков, двое контуженых караульных солдатиков ничего толком объяснить не могли, а местная военачальная элита тотчас выложила перед комиссией папку с многочисленными пожелтевшими рапортами, тщетно взывающими о выделении средств для ремонта электропроводки, сигнализации и прохудившихся крыш.

Версия о прикрытии пожаром и взрывом хищения боеприпасов возникла, естественно, одновременно с поступившим в управление сообщением о ЧП, но версия — версией, а где ее доказательства? Тем более акцию подобного рода могли организовать искушенные криминальные профессионалы, тщательно проинструктировавшие своих армейских подельников–исполнителей.

Неподалеку от части, охраняющей и обслуживающей склады, располагался военный аэродром, и, ознакомившись с маршрутами авиабригад, посещавших его за последние три месяца, Прозоров пришел к унылому заключению о возможности перемещения ворованных боеприпасов и стрелкового оружия по крайней мере в шесть точек России.

Потянулся муторный процесс кропотливого и до сей поры бесплодного сыска. Проживали летные экипажи, говорили с аэродромной обслугой, с таможенниками, выясняли, посещали ли часть посторонние лица…

Выяснилось: да, посещали. Около суток на территории казармы находились шесть гражданских чужаков, но, как пояснил командир батальона, ребята застряли на своих легковушках в проселочной грязи, причем одна из машин сломалась, и потому он пустил их переночевать в офицерскую казарму. Кто такие — не знает, номеров машин не запомнил.

Проступок? Формально — да, но цепляться к нему — нелепо. Да и каким взысканием можно устрашить офицера, прозябающего в таежной глуши, куда лично он, Прозоров, не отправился бы служить и за все блага мира!

А если рассудить по существу, то ведь не просто корысть стоит за всеми этими армейскими разграблениями. В первую очередь — отчаяние!

Сколько частей он ни навещал за последние годы, повсюду — одно и то же: голодные офицерские семьи, отсутствие элементарных бытовых удобств, невыплата по полгода зарплат и — полный идеологический раздрай!

Кому они, в том числе и Прозоров, служат? Жирующим правительственным и думским временщикам, заботящимся исключительно о собственном кармане и алчно заглатывающим куски от государственного бюджета и собственности? Выходит, так. Но и чиновное жулье нетрудно понять: то и дело, без объяснения причин, верхние властители, трясущиеся над своей властью, меняют одних лакеев на других, дабы окружение не успело войти в сговор и скинуть их — немощных и бездарных.

Вот и устоялся нынешний государственный принцип: воруй, пока можешь, все, что есть под рукой.

У кого‑то под рукой месторождения, у кого‑то — заводы, леса, золото и алмазы, а у кого‑то — пластид…

А что у него, у Прозорова? Ордена да смешная зарплата? И общественное поручение от конторы — расследовать всю эту чехарду с прогремевшим во глубине сибирских руд взрывом?

Можно, конечно, все следственные и оперативные мероприятия свернуть, отписаться, а то, изловчившись да вступив в сговор с лентяями из контрразведки, вовсе избавиться от дела, спихнув его в иную епархию, в бездонный милицейский унитаз… Но…

Но жива в нем верность, ха–ха, долгу того офицера, кто привык служить не за деньги, а за совесть. За деньги он так, прислуживает по необходимости. И хорошо, что не убита в нем эта привычка, ибо, что ни говори, а сохраняет она от саморазрушения его личность.

Через час он беседовал с архитектором — недоверчиво–замкнутым, желчным типом, убеждая его чистосердечно поведать о подоплеке несостоявшегося покушения.

— Поймите, — говорил Прозоров, — меня не интересуют ваши служебные — а значит, чего греха таить, коммерческие тайны. Не будь их — вы бы стояли на паперти. Кроме того, я не прокурор и никаких протоколов не веду. Мне важно одно: кто сделал на вас "заказ". Но если думаете, что способны разобраться с ситуацией самостоятельно, — пожалуйста! Только замечу: обычно люди вашего уровня и статуса наивно обольщаются в таком своем убеждении.