Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть Страница 41

Консул отошел к зарешеченному окну, согнулся, чтобы рассмотреть дождь. Добавил скучным голосом:

—  Дар у него редкий. Может, стервец, писать с натуры. И пишет. В газете, конечно, гибнет, там это не нужно... Работай он в Европах или Америках, ну хоть Япониях, а тут дикость и отчуждение для цивилизованной женщины с образовани­ем и взглядами. Даже не Лиссабон. И не Алентежу. Вот так-то... Значит, давно знакомы с Клавой Немчиной?

—   Разве заметно?

—     Ее мужу стало заметно, — ответил Дроздов буднич­но. — Возможно... Возможно, я не должен этого говорить. Но он мне пожаловался.

Спасибо, что сказал...

Ног и побывал в гостях, — сказал Дроздов. — Вот так- то... Компания у вас с Шемякиным самая подходящая...

Получилось, что жалеет сразу обоих, Шемякина и Сева­стьянова.

—      Можешь набраться наглости и попросить передать прощальный привет, — сказал Дроздов, придавливая сига­рету в пепельнице с окурком, на котором алела губная пома­да. Курила в посольстве только одна женщина, к которой и ходил с розой Шемякин.

Перехватив взгляд Севастьянова, добавил:

—   Заведующая канцелярией — моя жена... А у Немчин я был вчера один, потому что отправляем курьеров в Москву и у нее много машинописной работы... Ну что, Бэзил, готов?

Вопрос относился к Шемякину.

Разговаривать с журналистом в машине не хотелось, но Севастьянов превозмог себя. Не из вежливости. Потому что лучше было ни о чем не думать. Ни о чем. И говорить о пустяках.

—   Извините, — сказал он. — Почему вас этим странным именем зовут?

—   Хэ! Василием я был давным-давно, никто и не помнит когда, хотя по паспорту я, конечно, Вася. Сложилось... Учил­ся в иностранной школе, в Шанхае, родители тогда оказа­лись в эмиграции, до войны... А теперь это удобно. Бэзил сподручнее произносить.

Машина стояла в раздвинувшихся посольских воротах, не в состоянии втиснуться в транспортный поток, вырвав­шийся от светофора на Саторн-роуд.

—   Черт бы их побрал! — сказал водитель.

—   Что? — спросил Шемякин.

—   Да черт бы побрал это движение!

—   Не тужи, старина... В Москву вернешься теперь к тако­му же. Успеем, не нервничай.

Все-таки они припозднились, хотя скоростную дорогу в аэропорт Донмыонг затопление не зацепило. Дикторский голос взывал из-под сводов огромного зала:

—       Следующих рейсом ти-джи четыреста тринадцать Бангкок — Сингапур — Джакарта господ Чон, Кау, Тан, Ео и Ю, а также Себастьяни и Шемья Кэн просят срочно пройти на посадку, ворота четыре! Господ Чон, Кау, Тан, Ео... Шемья... Шемья... Ю... — Последний предупреждающий вы­зов!

Шаркая по кафелю лакированными штиблетами, разве­вая полы клубных блейзеров с золочеными пуговицами и неимоверными разрезами до лопаток, оглядываясь и бес­прерывно махая кому-то позади, к пограничному контролю семенили с пластиковыми кульками беспошлинного мага­зина господа Чон, Кау, Тан, Ео и Ю. Севастьянов и Шемякин ринулись за ними. Самолет сдвинулся, когда тайка-стюардесса, улыбающаяся от счастья видеть их на борту, рассажи­вала «господ» по свободным местам в салоне «боинга».

—... Здесь ваш капитан, — оповестил первый пилот гром­коговоритель. — Приветствую на своем борту и желаю при­ятного полета. Я особо предупрежу всех, когда будем прохо­дить над экватором...

—   Давайте на «ты», — сказал Севастьянову журналист. — Вроде бы мы одногодки. Идет?

—   Буду звать тебя Бэзил?

—   А на дядю Васю я, может, не отреагирую!

—   Значит, ты до Джакарты?

—     Вообще туда. Но на сутки остановлюсь в Сингапуре... Визы у меня нет. По правилам, однако, могу получить на двадцать четыре часа транзитную при условии предъявле­ния билета с подтвержденным рейсом. Обычно давали. В Сингапуре управляют законники... Да ты знаешь, наверное. Тебя будут встречать?

—     Должны бы прислать из торгпредства машину. Пое­дешь со мной до города?

—   По обстановке... Местный коллега обещал показать там вашу биржу... Говорят, соединена с Чикагской и Токийской напрямую с поправкой на разницу во времени.

—    Верно говорят, — сказал Севастьянов. И подумал: «Не бывать мне больше на этой бирже».

—  А в Джакарту надолго?

—   На две недели... Год ждал визы.

—   Что так?

—      Торговым людям не понять. А вдруг я шпион? Все журналисты пьяницы, шпионы и бабники...

Шемякин помотал головой, отказываясь от вина. Сева­стьянов взял у стюардессы два стакана.

—       Принципиально непьющий или в прошлом страдал запоями? Это же «Алексис Паншин»! Оч-ч-чень советую... Французское сухое с русским именем.

—    В походе ни грамма, — сказал Бэзил и взял минераль­ную «Перье». — Выйду на пенсию, буду строчить воспомина­ния. Каждая минута должна запомниться... Никаких загулов до тех пор! Только танцы...

—   Простите? — спросила стюардесса по-английски.

—     Может, станцуем, красавица? — ответил Шемякин на русском. И по-английски: — Все в порядке! Нам с прияте­лем бросилась в глаза ваша красота, мисс...

— Панья... Ах, большое спасибо! Кофе или чай, пожалуй­ста?

Едва допили жидковатый растворимый «мокко», на сто­лики легли опросные листки пограничного и таможенного кот роля в Сингапуре. В красном квадрате, втиснутом в цен­тре бланка, жирными буквами значилось: «Предупреждение! Провоз наркотиков в соответствии с сингапурскими закона­ми карается смертной казнью!» Мелким шрифтом ниже до­полнительно пояснялось, кому не выдаются в аэропорту въездные визы, если они не получены заблаговременно. Гражданам стран с коммунистическими режимами и Юж­но-Африканской Республики. Остальные вольны приезжать и уезжать как вздумается.

«Боинг» круто пошел вниз, и в иллюминаторе встал на дыбы Малаккский пролив — серые и зеленые волны, бакены и створы, старый миноносец и сотни судов на рейде, развер­нутые вокруг якорей течением в одну сторону. Море прова­лилось, мелькнула зелень травы и кустов вдоль взлетно-по- садочных полос аэропорта Чанги, бетонированные дренажные каналы с мостками, контрольная башня с кры­шей, напоминавшей шапку китайского мандарина, и мед­ленно потянулись стальные пальмы — мачты освещения, между которыми просунулась на членистой гармошке пасть присоски — выхода в аэровокзал.

—      Подумать только, — сказал Шемякин, — все полосы проложены на городском мусоре, который специально ссы­пали, наращивая берег несколько лет! А вон там... — он ткнул пальцем в сторону далеких стриженых холмов, — ... японцы держали концентрационный лагерь, в котором сидели плен­ные англичане, австралийцы и новозеландцы.

—    И индусы тоже, — сказал Севастьянов. — На ссыпке мусора для наращивания берега тут заработали многие...

В проходе уже топтались нетерпеливые. Метра на два в радиусе разговоры приутихли. Видно, пытались определить язык, на котором говорили эти двое.

Шемякин встал впереди Севастьянова в очередь паспор­тного контроля. Сухой сикх в черной чалме, с аккуратно подстриженной бородкой, в отутюженной форменке автома­тически штамповал паспорта за деревянной конторкой на возвышении. Казалось, это не он, а припрятанный в его усах и бороде магнитофон безучастно твердит: «Следующий, по­жалуйста, следующий...»

Журналист вытянул из потрепанного бумажника пас­порт, авиабилет и конверт с деньгами. Разложил на стойке.

—    Старший! — окликнул сикх слонявшегося вдоль кон­торок высокого китайца в такой же форменке, но без погон. И Шемякину: — В сторону, пожалуйста!

На Севастьянова поднапирали со спины, и, когда он ог­лянулся, увидел любопытствующие глаза тянувших шеи господ Чона, Кау, Тана, Ео и Ю, обвешанных своими пла­стиковыми кульками. Действительно, не каждый день уви­дишь, как останавливают перевозчика партии героина или южноафриканского расиста, а то и коммунистического гро­милу, проникающего в Республику Сингапур.

Севастьянов положил свой паспорт.

—    Второй такой же! — провозгласил сикх китайцу. — У этого все визы на месте! Следующий...

Господа Чон, Кау, Таи, Ео и Ю выложили тайваньские паспорта кучкой. Не разбирая, где чей, пограничник, шевеля коричневой губой, пересчитал их и, развернув веером, обсту­чал печатью, словно мазнул сразу по всем.