Дмитрий Черкасов - Парижский десант Посейдона Страница 41

Нет, последние вряд ли, они бы не оставили живых.

Конкурирующая структура, здесь двух мнений быть не может.

Любая разведка – МИ-6, ЦРУ, Моссад, BND... да та же ФСБ.

В конторе царит бардак, разные силы могут иметь диаметрально противоположные интересы и действовать независимо друг от друга. Особенно если на кону – позорнейшая тайна, «государственный секрет».

Опыты над заключенными.

Он беспомощно опустился на стул, глядя, как Торпеда переходит от бойца к бойцу, возвращая отряд в чувство.

Теперь ему точно крышка.

Ни документов, ни Валентино, ни контейнеров.

Обитатели особняка разбежались как крысы, и теперь их ищи-свищи. Плюс два груза – 200 и 300. Не прошло и месяца, а он лишился двоих бойцов – возможно, что и троих.

Он мог надеяться только на чудо.

Каретников порылся в разоренном багаже, нашел диктофон. Магеллан крутил в своем кресле головой, пытаясь разобраться в происходящем.

– Магеллан, просыпайся, – обратился к нему Посейдон. – Просыпайся и соберись с мыслями. Пришел твой черед. Напряги память и надиктуй мне все, что запомнил из прочитанного!

Конечно, такая аудиозапись не будет являться документом и не возымеет никакой юридической силы. Но Каретников надеялся, что усмотрит в ней нить, за которую можно будет ухватиться.

Или хотя бы вооружиться против Клюнтина, доверие Посейдона к которому полностью улетучилось.

Глава двадцать девятая

НОВЫЙ КУРС ДЛЯ МОЛОДОГО БОЙЦА

Свобода опьяняла Гладилина.

Он чувствовал себя все лучше и лучше, время от времени даже забывая о приобретенных увечьях. Он шел одетый в грязноватый плащ Розенштейна и глубоко погрузив руки в карманы; одна ощупывала купюры, вселявшие уверенность, другая сжимала рукоятку магнума, вселявшую уверенность еще большую.

Даже если ему совсем не попрет, и он загремит в полицию, никто и никогда не узнает его имени. Никто не расколет его, онемевшего.

Гладилин, не искушенный в шпионских трюках, понятия не имел о «клопе», вшитом в воротник его рубашки. Микроскопическое устройство, маячок и микрофон сразу. Спрятан в уголке, где его трудно прощупать. Устройство исправно работало, и перемещения капитана уже были взяты под контроль.

Он же, пребывая в настроении почти беспечном, завернул в первый попавшийся кабачок, взгромоздился на круглый табурет, щелкнул пальцами.

Запад нравился ему все больше и больше.

Гладилин выглядел сущим чертом, чудовищем; можно было подумать, что демону, им владевшему, стало мало капитановой души, и он решил продолжиться в его члены, что неизбежно повлекло за собой уродство. Но на Гладилина не обращали внимания – во всяком случае, не показывали интереса. Его наружность никого не заботила, здесь привыкли ко всякому. И это во Франции, которая сильна традициями, – а что было бы в Америке?

Серьезный бармен вырос перед Гладилиным по ту сторону стойки и почтительно о чем-то спросил. Капитан изобразил на лице сожаление и жестами показал, что не в состоянии говорить. Бармен ответил столь же почтительным участием. Капитан указал на бутылку «Столичной» и получил маленькую стопку, приведшую его в сильное раздражение. Даже скупая немка потчевала его куда щедрее. Он покачал головой и указал на бокал. На лице бармена не дрогнул ни мускул: бокал был наполнен. Это, к великому беспокойству капитана, влетело ему в большую копеечку. С такими аппетитами ему в этом городе долго не продержаться.

В следующую минуту, уже опрокинув в себя содержимое бокала, капитан успокоился. У него есть магнум, а потому без денег он не останется. Он был готов повести себя на манер спятившего рецидивиста, который прет на рожон и подсознательно хочет быть пойманным.

Он повернулся на табурете к стойке спиной, окинул помещение разморенным взором. Народу было не очень много; большинство увлеченно смотрело в экран большого телевизора: транслировали футбольный матч. Пили, в основном, пиво, никакого размаха. Гладилин вспомнил, как ему рассказывали про парижский ресторан под названием вроде бы... «Максим» – там якобы все а-ля рюсс, цыгане с медведями, балалайка, шашлыки и вообще полный Распутин. Вот бы куда попасть! Паноптикум, спора нет, но все же частичка родины. Он вдруг почувствовал укол ностальгии и неприятно удивился. Убогое существование в нищенском РУВД неожиданно показалось ему заманчивым и желанным.

Пара взглядов зацепила Гладилина и перепорхнула дальше, не задерживаясь. Удивительная терпимость – толерантность, как нынче выражаются. Ни тени ксенофобии.

Прошло еще немного времени, и капитану смертельно захотелось спать. Наркотическое забытье, в котором он так часто пребывал в последние дни, не могло считаться здоровым сном. Он встряхнул головой, и это мало помогло. Пора было подумать о ночлеге. Какой-нибудь мотель? Он совершенно в этом не разбирался. Ему попадались на пути богатые гостиницы, но соваться туда представлялось занятием бессмысленным. То ли дело Россия! Пришел на вокзал, а там уже маячат бабушки с коряво написанными объявлениями. Комната обеспечена.

К нему подрулил какой-то толстый не то араб, не то турок. В руках попрошайка держал бумажку, где было что-то написано убористым почерком – очень длинно. Гладилин показал ему: убирайся к черту. Черный ушел, а капитан вернулся к тревожным раздумьям. В конце концов, его не убудет, если он решит переночевать где-нибудь под мостом, в обществе клошаров. Можно изобразить не просто немого, а глухонемого и сойти за француза. Правда, глухонемые обычно владеют языком жестов, и покажется странным, что он не умеет объясниться на пальцах... Очень хотелось повторить, но тогда он просто рухнет прямо здесь.

– Вы неважно выглядите, Санта, – послышалось рядом. Говорили с сильным акцентом. – Но держитесь молодцом.

Гладилина словно обожгло.

Сон как рукой сняло, хмель выветрился. Он быстро сунул руку в карман и развернулся: Лютер, улыбаясь, сидел на соседнем табурете и тоже держал руку в кармане. Он успел раньше, и под тканью угадывался ствол, наведенный на капитана. Тот понял, что не успеет ответить тем же.

Старый знакомый народился будто из-под земли. Капитан мог поклясться, что взяться ему было просто неоткуда: только что не было – и вот он здесь.

– Заказать вам что-нибудь? – Лютер любезно улыбнулся.

Он сохранил прежний лоск, как будто не попадал в переделку, не удирал от «Сирен».

Гладилин понял, что свобода закончилась, так, увы, толком и не начавшись. Он вновь перестал быть хозяином своей судьбы. Почему бы и нет в таком случае?

Он кивнул на бокал, и Лютер притворно сделал большие глаза:

– Что русскому хорошо, то немцу смерть, – адъютант Валентино сделал бармену знак. Себе он взял рюмку ликера.

– Вы произвели на нас сильное впечатление, – сообщил Лютер, когда Гладилин маханул вторую дозу. Капитан смотрел мутно, и Лютер особенно не церемонился. – Не стану скрывать, что в наших планах было отправить вас на дно – к мертвецам, которых имели удовольствие наблюдать ваши соотечественники. Или сжечь где-нибудь в лесу. Вы до конца выполнили вашу миссию, и мы полагали, что надобности в вашей персоне больше нет. Но...

Он выдержал паузу.

– Что – но? – тупо спросил Гладилин.

Ему померещилось, что он спросил. Изо рта по-прежнему не вырывалось ни слова. Но гримаса его была столь прозрачна, что Лютер все понял.

– Вы просто чудеса творите, – признал Лютер. – Не каждому удается вырваться из лап Моссада. Немцы – тоже не подарок; подозреваю, впрочем, что вы воспользовались суматохой, но это тоже нужно уметь. И победителей не судят.

Капитан не знал, как передать, что бежал не сам, его вытащил неизвестный ему субъект, ныне покойный. В следующую секунду он решил, что это и хорошо, о таких вещах лучше умалчивать, коль скоро можно заработать очки и не отправиться на дно Сены.

– Прискорбно, что вы так жестоко обошлись с нашим человеком, – продолжил Лютер. – Но ваши действия понятны. Да и работник он был, прямо скажем, не самый ценный. Если бы не его халатность, вы могли бы и дальше наслаждаться уединенной и роскошной жизнью в нашей крепости.

Гладилин невольно усмехнулся.

Вот уж спасибо за такое счастье!

– В общем, наши люди пришли к выводу, что человек с такими бойцовскими качествами может нам пригодиться и в дальнейшем.

Капитан сдержанно кивнул. Это он уже слышал. Его уже один раз обманули, посулив карьеру киллера и готовя в уме совсем другую судьбу.

– Как вы переносите жаркий климат, Санта? – неожиданно спросил немец.

Тот пожал плечами.

Опыта пребывания в жарком климате у Гладилина не было.

«Южная Америка», – пронеслась у него в голове вполне предсказуемая мысль.

– А как вы относитесь к мусульманам?

Гладилин опять пожал плечами.

На самом деле Гладилин мусульман не жаловал. В его милицейскую бытность темпераментные до дикости выходцы с юга доставляли ему немало хлопот, и он составил свое мнение по вопросу, имеет ли преступность национальность или нет. Если уж быть до конца откровенным, то капитан являлся ярко выраженным шовинистом, а скорее даже – убежденным расистом.